Побег - Лаврова Ольга. Страница 23
Три раза повторил он красивое словечко. Пусть проникнет в сознание ли, в подсознание Багрова – куда пробьется. Главное, что дано имя. Оно предписывает соблюдение определенных принципов. Оно подразумевает, что соперники достойны друг друга и равны.
И уже по праву дуэлянта (а не инспектора МУРа) Томин спросил:
– Скажите, почему вы не явились в милицию, хотя дали слово жене?
– Этого ты не трожь! – запретил Багров.
Но дуэлянт Томин не послушался:
– Она сидела там, в дежурной части, и ждала. Принесла какие-то трогательные свертки с едой… Потом мы стали собираться за вами. Майя Петровна увидела, как заряжают пистолеты, и помертвела.
«И я обещал не стрелять в ее мужа… Ах, чтоб меня ободрало – обещал не стрелять!»
– Я пришел образумить вас, Багров.
– Замолчи, майор.
– Нет, раз начал, то договорю. Я ведь побывал в колонии и добрался до Калищенко. Калищенко – мразь и подлый врун!
– Кончай! – почти взмолился Багров, не в силах перенести еще один нравственный переворот.
– Минутку внимания. Мы намерены стреляться. Исход неизвестен, а перед смертью не врут. И я говорю вам: у вас нет дела в Новинске! Ни единый человек не допускает даже мысли о правоте Калищенко. Один вы. Почему?..
Багров забыл придерживать дверь, слушая Томина. Она покачивалась под ветром, все шире открываясь. Донесся скрип шагов. Багров выглянул.
– Кто там третий топает? – спросил без интереса.
– Наверное, шофер. Надоело ждать в машине. Но сюда никто не войдет, пока наш разговор не кончится… так или иначе.
…Двое снаружи чувствовали, что находятся под наблюдением, и Гусев загодя подал знак шоферу, чтобы тот не бежал: нельзя было выказывать тревогу.
– Товарищ капитан, сейчас передали по рации…
– Потише, Андрей.
– Багров вооружен! Сбил мотоциклиста, взял пистолет…
– Мать честная! – ужаснулся Иван Егорыч.
Гусев выразился более энергично.
Оба дослушали подробности и по-новому поняли поведение Багрова. Эх, минут бы на десять – пятнадцать раньше! А теперь что сделаешь, когда майор у него!
Удалось ему? Не удалось? Какая внутри обстановка? Чем помочь?
Гусев надумал:
– Ты, Андрей, закури и иди спокойно, будто обратно к машине. Потом тихо-тихо кругом сарая. Найди сбоку дырку, щель. Разглядеть вряд ли, но, может, хоть расслышишь, что там. Если майор в опасности, махнешь нам. Будем врываться.
Участковый тоже надумал и даже более мудро:
– Михаил Терентьич! – крикнул он. – Живой мотоциклист-то! В больницу свезли. Побился сильно, однако живой! Слышь, Михаил Терентьич?
– Слышу… – отозвался Багров после паузы.
И участковому полегчало; верно он угадал: Багров боялся, что на нем уже висит покойник. Теперь психике – разгрузка, а значит, и майору помощь.
Действительно, у Томина крепла уверенность, что возможен мирный исход. Он говорил и говорил, а Багров слушал. Это было уже очень много – что слушал. Конечно, не все слышал. Что-то пролетало мимо ушей, что-то глохло в толще недоверия, но что-то все же просачивалось.
Терзаясь противоречивыми чувствами, Багров пристально всматривался в лицо человека, белевшее шагах в трех. Друг? Враг? Рука с пистолетом была почти опущена, ноги едва держали. Если поверить, то снова жить. Но как поверить?..
– Мне кажется, я понимаю вас, Багров. Сначала Пал Палыч кое-что объяснил насчет вашего характера. Потом люди в колонии. Потом я приехал в Еловск и дослушал про вас остальное. Вспомните, в критические моменты вас всегда губила водка. Вот и сегодня дорвались – и сошли с рельсов. Немудрено после недели в бегах. Но еще не поздно. Еще есть выбор.
«Скоро сам растрогаюсь от своего красноречия. Неужели не проймет?»
– Если собственной жизни не жалко, пожалейте жену! Я вот, признаться, пожалел: обещал в вас не стрелять. Потому и распинаюсь Так что можете без опаски меня ухлопать… Она и сейчас наверняка сидит, как я ее оставил – белая от страха, от горя…
– Эх, майор! Еще вопрос, за кого она боится.
– Ну почему вы верите Калищенке?! Ведь сами били его за подлый характер!
– Кабы один Калищенко. А когда родная… – и оборвал.
«Родная – кто? Не дочка ли, «усвиставшая на рысях» неизвестно куда?!»
– Багров, что случилось после вашей встречи с женой? Ведь что-то же случилось! Скажите мне, может, вместе сообразим, где ошибка? Мы одни, между нами и останется.
Луна уплывала из окошка, и светлый квадрат сползал с Багрова и терял четкость.
Томин переступил с ноги на ногу и пошевелил пальцами в ботинках: подошвы стыли.
«Да-а, братец, мягкие тапочки только дома годятся».
В амбаре гуляли сквозняки. Дверь покачивалась с тихим басовитым скрипом.
«Давно бы уж назад ехали, кабы не уговоры. Досчитаю до двадцати. Если будет молчать, прямо назову Катю. Кто еще ему «родная»? А эта красивая злючка могла, могла!.. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь…»
Ветер снаружи разыгрался всерьез. В амбаре зашептались обрывки бумаги.
«Майор, похоже, честно старается… Майя ждет в милиции… Гаишник жив… Господи, сколько еще сидеть… Катька, змея, могла и наврать. Как она потом за мной бежала, как звала… Я никого не убил. Хоть это хорошо… А зачем тогда все было? Тоска душит – сил нет… Но Майя ждет. Она меня ждет. Еще раз ее увижу…»
Багров расслабился.
Томин расслабился.
Шофер, подслушивавший у стены, расслабился и потер замерзшее ухо.
И тут дунул ветер, и дверь за спиной Багрова гулко хлопнула.
«Продал?!» – яростно взорвалось в его мозгу, он вскинул пистолет и выстрелил в упор.
Распахнул дверь, готовый к сражению. За дверью было пусто.
Багров обернулся к Томину, который еще стоял, покачиваясь, пытаясь зажать рукой бьющую из раны кровь.
– Майор… – леденея, позвал Багров. – Майор!..
– Дурак, – сквозь зубы произнес Томин и стал оседать на пол, уже не слыша голосов подбегавших людей.
Молча и недвижно сидела Майя Петровна в дежурке. Рядом притулилась Катя. Наплакалась и уснула.
В милицию она ворвалась, причитая:
– Мамочка, прости! Мамочка, прости!
Ни слова не проронила Майя Петровна, слушая захлебывающуюся исповедь дочери. Только смотрела с глубоким отчужденным изумлением. Были вещи, которых она не прощала…
Далеко за полночь возле горотдела затормозила машина. Майя Петровна встала, выпрямилась. Первым вошел осунувшийся участковый.
– Иван Егорыч… – вопросительно потянулась к нему Багрова.
– Ведут, – угрюмо буркнул тот и направился к дежурному. – Ведут ее ненаглядного.
– Да она не в курсе, – вполголоса пояснил дежурный.
– И зря! Докатился ваш Багров, – обернулся Иван Егорыч, – на человека руку поднял.
Майя Петровна совсем побелела.
– Загорский?..
– Загорский жив-здоров. А вот майор…
– Погиб?!
– На грани, – отрезал Иван Егорыч и тяжело сел подле дежурного.
– О нем Москва справлялась, – вспомнил тот.
– Надо сообщить. Родных вызвать…
Катя со сна ошалело уставилась на отца, переступившего порог дежурки. Движения его были заторможены, вялы, лицо безучастно. Вот шатнуло, и Гусев подпер его плечом. Но даже Катя поняла, что шатало не спьяну. Сказывалось телесное и душевное изнеможение.
Багров медленно поворачивал голову, осматриваясь. На Кате задержался, но довольно равнодушно. Наконец увидел жену. К щекам, ко лбу прилила кровь, жилы на висках вздулись неестественно, в мизинец толщиной. Он разлепил спекшиеся губы:
– Майя, прости…
Это было все, что у него сейчас было. Два слова. Единственная просьба к судьбе.
Дежурка забыла дышать, переживая драматичность момента.
Майя Петровна без звука подняла ладонь, обращенную к мужу, и широко повела ею в воздухе, будто ограждаясь невидимой стеной.
Отреклась.
Хуже любого приговора, потому что пожизненно.
Накинула пальто, платок и вышла, как из пустой комнаты.