Схватка - Калинин Даниил Сергеевич. Страница 24

Доводы епископа показались мне логичными, стройными и убедительными. О том, что при штурме Чернигова татары столкнулись с действием русских пороков, я читал и у Михаила Елисеева, и у популиста-историка Алексея Лукинского, да и в детстве встречал подобную информацию. А с учетом его осведомленности за счет голубиной почты и регулярной связи с черниговским епископом Порфирием (я точно помню, что в реальной истории именно епископ возглавил оборону города) выводы, сделанные Симеоном, абсолютно обоснованы. Немного помолчав, я поинтересовался уже другим тоном:

– Скажи, Владыко – а в городе уже все дружинники Посульской линии собрались? Ведь я не видел среди них торков.

– И не увидишь. Торки с семьями своими остались, откуда-то прознав, что ковуев черниговских татары вырезают. Меж вождями их теперь лада нет: кто-то надеется в крепостях порубежных закрыться в надежде, что поганые уже не станут штурмовать на выходе в степь или вовсе мимо пройдут. Кто-то в лесах спрятаться надеется, пересидеть. А кто-то и вовсе готовится в ковыли податься, вслед за половцами, к королю угров – или в Поросье, к Торческу уйти. Так и ратники крепостей Посульских разделились, услышав мой призыв – самые верные да несемейные в большинстве своем явились в Переяславль. А у кого семеро по лавкам, да жена брюхатая, да родители совсем старые – те прежде всего дом свой хотят оборонить. Так я их и не виню, воевода – их предки двести лет Посульский рубеж держали, первыми принимая удары поганых: печенегов, торков и берендеев, половцев. Они с этой землей сроднились, срослись, не роптали, что стали живым щитом на пути степняков. А теперь выходит, что пришел черед Переяславлю стать щитом для Лукомля, Воина, Желни, Горошина и прочих городов-крепостей Сулы.

Немного помолчав, я осторожно уточнил:

– А ежели в Поросье гонца за помощью отправить? Черных клобуков, что князю киевскому служат, на помощь призвать, поведав им судьбу Михаила Всеволодовича?

Симеон неопределенно хмыкнул – и с явной досадой в голосе ответил:

– Да ежели было кому идти, думаешь, князь бы их в свое войско не призвал? Слабы торки поросские стали, совсем слабы – а все из-за княжеских усобиц. То их на помощь Даниилу Романовичу отправят, за Галич с уграми биться, то под Каменец, теперь уже с галичанами да болоховцами рататься. А когда три года назад князья волынский и киевский потерпели тяжелое поражение под Торческом от половцев, то и черные клобуки, пусть не все, но многие пали в той сече. Нет у них сил татарам противостоять. А порубежников поросской линии князь Михаил Всеволодович под Чернигов как раз с собой и взял. Вестимо, все они и сгинули в схватке с погаными в ночной сече.

Двумя седьмицами ранее.

Сотенный голова Михайловской крепости Лют задумчиво смотрел в огонь, облизывающий закопченные стенки походного котелка. Ноздри его ловили аромат жирной, вареной на кобыльем молоке половецкой каши из сорочинского пшена. Правда, Лют не любил добавлять в нее мясо – вместо этого в ход шло немного меда, коий по древнему обычаю русские ратники брали с собой в поход. А что? Мед не портится, наложи в туесок с хорошо обструганной и плотно подогнанной крышкой, так и не протечет. К каше уже практически подошли тонкие ржаные лепешки, готовящиеся прямо на камнях походного очага, а довольные дружинники крупными шматами нарезают к трапезе казы, конскую колбасу половцев. Готовят ее из тщательно промытых конских кишок, в которые добавляют большое количество рубленого мяса с салом, заправляя солью и степными травами. Зачастую ее варят, но иногда вялят или коптят, и сейчас густой аромат копченостей дразнит обоняние сотника…

Отвлекая того от тяжелых, мрачных мыслей.

…То, что татары пришли на Русь в огромной силе и что именно царь Батый навяжет свою волю князьям, а не наоборот, стало понятно, как только собранная со всей киевской земли дружина Михаила Всеволодовича встретилась с тьмой агарян.

А дальше – только хуже. Изрубленные тела несчастных северян, застигнутых погаными в поле, повеление Батыя отдать гридей в свою рать, беспрекословно выполненное князьями. А теперь конные дружины трех княжеств – Киевского, Галицкого и Волынского – следуют передовым полком впереди татарской тьмы, находясь на острие удара поганых. Удара, направленного на Рязань, на своих, на русичей!

Да, усобиц на Руси было много, двести лет усобиц, начавшихся еще между сыновьями Святослава сразу после объединения державы. Но воев Посульской и Поросской оборонительных линий, заложенных еще князьями Владимиром и Ярославом для защиты Киева от степняков, эти самые усобицы касались редко. Чаще же предки Люта становились грудью на пути печенегов, торков и берендеев, половцев, живым щитом закрывая броды через реки и удобные проходы в цепочке валов или засек. Потомки ляхов-переселенцев, они давно уже стали русичами – быть может, даже большими русичами, чем жившие здесь поляне и уличи. Ляхи роднились с ними, роднились и с позже поселенными в Поросье черными клобуками, сохранив о своем происхождении лишь давнюю память.

Вражду же князей ратники южного русского порубежья всегда воспринимали как великое зло. Ибо чем дольше и страшнее были усобицы их, тем слабее становилась держава, расколовшаяся на множество осколков. И тем слабее становились крепости порубежья – все чаще прорывались сквозь Поросскую и Посульскую линии поганые степняки.

А теперь вот порубежников и вовсе отправили с агарянами на сородичей, войной на братьев. Да еще и передовым полком – хорошо хоть, что не в сторожи отправили: татары вперед гонят половцев. А те уже пару раз успели схватиться с рязанскими ратниками, у наспех нарубленных засек.

К тайной радости Люта рязанцев иль успели упредить, иль сами они оказались столь ловки и легки на подъем, что имея в запасе едва ли день, сумели уйти от тьмы поганых. Причем не просто уйти, но умело увести татар в Курские земли, слабо заселенные северянами. Рубя засеки везде, где это возможно, замедляя преследователей. В последние же два раза половцев у засек ждала еще и стрелковая засада.

Настигнуть рязанцев татарам никак не удается – еще чуть-чуть, и уйдут русичи тайными тропами воронежских лесов, а уж там ворога встретит вся княжеская рать.

И вот этого Лют боялся больше всего. Потому как тогда придется рубиться со своими в первых рядах тьмы агарян, прорубая поганым путь в сердце княжества, к укрывшимся в городах беженцам. К женам и детям воев, коим предстоит пасть от его же меча.

Страшно было об этом думать. Страшно, мерзко, противно.

Блуждали в голове сотника и иные мысли. Например, о том, что рать татарская – словно лоскутное полотно. В нем и темные ликом монголы, и половцы, и только недавно покоренные ясы, касоги, грузины. Если отрубить змеиную монгольскую голову – разве не распадется тогда лоскутное воинство на части? Но эти опасные мысли не имели продолжения: даже в киевской рати не было единства промеж русичей. Вроде как вои порубежья отдельно, отдельно и киевские, и галицкие ратники. А у волынян и вовсе свой воевода. С кем договориться, с кем объединиться, чтобы нанести смертельный для татар удар? Нет, не в его, Люта, то силах – увы.

Будь он хоть большим воеводой или хотя бы тысяцким.

А что тогда в его силах? Беречь своих воев, заботиться о сохранении и выживании сотни. И потому сегодня сотенный голова, чьи мрачные мысли отозвались в сердце особенной тоской и дурным предчувствием, решил оставить на ночь сторожу у костров. Да упредить воев, чтобы не убирали перед сном не только збрую, но также и имеющиеся брони, и спать ложились в стеганках.

Будто в степной дозор встали его порубежники, когда враг может в любой момент и с любой стороны ударить.

– Всполох!

Лют открыл глаза от резкого, заполошного крика дружинника Мала, оставленного на ночь у костра, перешедшего вдруг в странный клекот. И двух мягких толчков подле себя, да сильного жжения в левой руке. Открыв глаза, он успел разглядеть в свете огня торчащее из попоны, накинутой поверх веток, древко стрелы. И тут же, еще не успев осознать происходящее, бывалый сотник схватился за лежащий слева от него щит. А прикрывшись им, взялся за лежащий справа топор. Вовремя! Знакомо, до боли знакомо загудели падающие вниз стрелы – и, успев поднять над головой щит, порубежник тут же почуял, как дважды ударили в него степняцкие срезни.