Схватка - Калинин Даниил Сергеевич. Страница 28
Еще один шаг вперед – и я резко приседаю, пропуская над головой стремительно сверкнувший палаш, одновременно с тем полоснув мечом под щит атакующего. Закаленная в самых лютых морозах и фактически легированная метеоритным железом сталь без труда рассекла стеганый халат степняка и низ его живота. Рывок! Я распрямляюсь насколько возможно быстро, встречая очередного врага ударом щита в щит, заставив его пошатнуться – и следом колю мечом сверху вниз. Прямой клинок прошел над кромкой калкана и впился завопившему врагу в район ключицы.
– Бей!
Я подбадриваю себя единым для большинства русичей кличем, сделав еще один шаг – влево, к очередному врагу. Справа же меня прикрывает гридень, следующий до того за спиной. Подставив щит под летящую к горлу саблю, я от души рубанул навстречу – но плетеный из лозы калкан выдержал мой удар. Еще один шаг – и одновременно с тем я выбрасываю левую руку вперед, толкая противника щитом. И вновь рублю сверху вниз, в этот раз вложив в удар едва ли не всю силу и ярость. Половец перекрывается калканом, для верности воздев над головой и довернутую плоскостью саблю. И именно на степняцкий клинок приходится удар харалужного меча. Жалобно звякнул металл вражеского оружия, перерубленного хоролодью, отчаянно вскрикнул татарин, чья кисть и половина предплечья отлетели в сторону, отсеченные моим ударом.
– Бей!
Схватка меж надолбов, естественным образом распавшаяся на множество одиночных поединков, завершилась закономерной победой русичей. Отроки младшей дружины лучше защищены, – хотя бы кольчугами, – им привычнее драться на земле, они мотивированнее и банально физически сильнее большинства степняков. Не говоря уже о выручке профессиональных воинов. Потому до первого ряда надолбов, уже вырванных из берега, мы дошли относительно быстро – а вот здесь столкнулись с напирающей навстречу толпой поганых.
– Щиты! Сцепить щиты!!!
На мою защиту обрушилось сразу несколько ударов сабель, заставив щит опасно затрещать, прилетело и справа. Я чудом успел подставить под саблю плоскость собственного клинка, подняв руку и развернув меч острием к земле.
Удар!
Левая половина головы буквально взорвалась острой болью, перед глазами ярко сверкнуло; я понял, что падаю, уже перед самым ударом об землю. Кажется, даже успел мысленно попрощаться с женой и сыном, ожидая, что меня добьет батыр с булавой, отправивший в нокдаун – или кто из прочих степняков. Но добивающего удара не последовало. Вместо этого прямо надо мной раздалось оглушительно громкое, яростное:
– Не жале-е-е-еть!!!
И лязг встречающейся стали, и треск щитов. Кто-то сильный помог мне встать, и как только зрение прояснилось, я узнал оставшегося подле меня «ординарца», упросившего не отправлять его в тыл. Благодарно кивнув Перваку, я развернулся к сражающимся русичам, пока еще лишь тонкой, готовой вот-вот порваться цепочкой, сдерживающей поганых.
– «Стена щитов»! «Стена щитов»!!!
Сам я шагнул к суздальцам, подпирая собственной защитой спину сражающегося впереди ратника. Вот он размашисто рубанул чеканом, излишне проваливаясь в удар. И тут же к его голове справа полетела кипчакская сабля. Но сделав выпад мечом, я встретил вражеский удар, спас соратника. Кто-то подпер щитом и мою спину – а очередной мой укол через голову суздальца нашел цель, ранив кого-то из поганых.
Выждав еще десяток-другой секунд и выбрав момент, когда строй русичей перед надолбами вырос до четырех рядов, я закричал, насколько возможно громко:
– По моему приказу! Все вместе! Шаг!!!
С небольшим промедлением вся «стена щитов» русичей стронулась с места, тесня ворога, – стронулась как один, единой ратью.
– Шаг! Еще шаг! Шаг!!!
Поганых больше, в несколько раз больше, – но они поднимаются вверх по топкому, а где и скользкому берегу, – и прут толпой, не строем. А русичи разом теснят их «стеной щитов», шагая синхронно, под мои команды. И на четвертом шаге-ударе теснимые «черепахой» дружинников татары начали просто падать на землю, на своих товарищей, в воду…
– Добивай!
Но вои все понимают и без моей команды. Отвесно рухнули вниз секиры, круша черепа и отсекая поднятые руки, взметнулись мечи, пронзая поганых насквозь.
– Щиты!!! Щиты над головами!
Чуйка, а точнее, сиреной взвывшее чувство опасности меня не подвело – монгольские лучники, все же прекратившие обстрел во время ближнего боя с половцами, с секундным опозданием обрушили град срезней на наши головы. Но большинство ратников уже успели вскинуть щиты, спасаясь от стрел.
Темник Шибан с нарастающим нетерпением и раздражением смотрел на бой у засеки орусутов, выросший над самой рекой. Его буквально оскорбляла смелость врага, с горсткой нукеров бросившего вызов его тьме. И ведь при этом не сдающегося, не дрогнувшего, не истребленного врага, умело навязавшего чингизиду ход боя на своих условиях. Брат ларкашкаки уже понял, что кипчаки не смогут прорвать строй орусутов, что их натиск приведет лишь к потерям – потерям нукеров, потере времени. Но если мужей старого монгольского врага Шибану было нисколько не жаль, то время он ценил…
– Пусть кипчаки выходят из боя. Пусть покоренные батыры народа асутов, зихов, грузин спешатся – и добудут победу!
Всего парой мгновений спустя гонцы-туаджи уже несли волю чингизида вождям покоренных, яростно подгоняя плетями самых быстрых скакунов тумена.
Меня нисколько не обмануло ни отступление половцев, отброшенных нашей атакой от надолбов, ни притворное молчание лучников врага. Противник перестраивался. И все же я был рад короткой передышке, позволившей отдышаться, восстановить силы, отвести в тыл раненых. Был рад ровно до того мгновения, когда увидел на противоположном берегу речки спешивающихся всадников. Рослых, русых или рыжих, всех поголовно в шеломах и бронях – чешуйчатых или же кольчугах – да с мечами, саблями, копьями. Уцелевшие во время монгольского завоевания, опытнейшие воины алан, касогов и грузин, поставленные в единый строй жестокой волей монголов.
Они ведь будут биться не хуже гридей старшей дружины.
– Этих мы, братцы, не удержим. Стоим стеной какое-то время, после чего по моему приказу начинаем медленно пятиться назад. Но бежать не смейте! Как пройдем сквозь надолбы – все в строй, сцепив щиты. И вновь пятимся, отводя правое плечо сильно назад – а вот левое должно держаться столько, сколько возможно. Нам их потребно вытянуть на себя и повернуть спиной к лесу, под удар гридей старшей дружины.
Когда-то слышал, что для лучшего управления боем, для победы, необходимо довести до каждого бойца его маневр. Что же, вот и объяснил – как смог…
– Первак, спасибо тебе за помощь.
Еще юношеские, практически гладкие щеки отрока младшей дружины покрылись краской от смущения, но голубые глаза молодого воя радостно засияли. По-доброму усмехнувшись в душе, я попросил парня:
– А теперь поспеши к Гордею, голове стрельцов наших, да передай мой наказ: срезней зря не тратить, против этих витязей бесполезно. Пусть готовят все стрелы граненые да с наконечниками-шилом, и ждут, когда мы за надолбы отступим и врага к лучникам хотя бы боком обратим. Понял, о чем я толкую?
Отрок часто закивал:
– Как не понять, воевода? Все понял!
– Ну, а раз все понял, то беги, выполняй.
Отослав ординарца, я вздохнул чуть свободнее. Ответственность у меня в сече за всех воев – да этот все же ребенок практически, хотя и успел уже пролить в бою кровь поганых. Пусть еще поживет. Хоть немного…
Враг тронулся вперед плотной колонной, выставив перед собой копья. А вот у моих младших дружинников копий нет, подавляющее большинство их – конные лучники. С досады цокнув языком, я с сильным волнением воздел глаза к небу – и тут же встретился со спокойным и по-неземному умиротворенным взглядом вытканной на стяге суздальцев Богородицы. Кажется, это тот самый образ «Знамение», явленный войску Андрея Боголюбского на стенах Новгорода. Запал же он владимирским ратникам в душу! Не отрывая взгляда от лика Божией Матери, я одними губами, но с чувством прошептал короткую просьбу: