Заключенный (ЛП) - Варго Табата. Страница 19

В Фултоне нет места надежде. Не стоило рассчитывать на то, что настанет день получше. Существовали только отчаяние и страх, которые разрослись по стенам и пропитали землю до такой степени, что даже Сатана не осмелится войти.

Мы все грешники. У всех есть тайны. Когда меня наконец-то выписали из госпиталя и отправили в изолятор за то, что я сделал с охранниками, я прошел мимо камер с сотнями заключенных. Я заглядывал в каждую из них, видя то, на что закрывали глаза офицеры. Наблюдал то, чем мы являлись в действительности.

Зло.

Несколько заключенных смотрели, улыбаясь и выражая свою признательность за то, что я сделал с охранниками, другие свистели, вцепившись в удерживающую их решетку.

— Икс в блоке! — крикнул заключенный где-то сверху.

Со всех сторон полетели разные предметы. В основном безвредные: бумажные шарики, свертки мусора, обертки от еды. Офицеры продвигались вперед сквозь хаос, увлекая меня за собой.

Наконец, мы миновали блок и вошли в более темную часть Фултона. Изолятор представлял собой угрюмое, безнадежное место, окутанное мраком и сажей. Одиночная камера сравнима с бетонной коробкой, из которой нет шанса сбежать. Стены смыкались вокруг тебя сантиметр за сантиметром, а вслед за этим сужалось сознание. В ограниченном пространстве разум начинал дрейфовать по неизведанным, зловещим местам. И если ты проводил там слишком много времени, выходя оттуда, не мог с уверенностью сказать: было ли это все жутким кошмаром или реальностью.

Воздух затхлый и сырой. Гнилостный запах подвала ударил в ноздри. Звук крошки осыпавшегося кафеля эхом отражался в недрах дряхлой темницы, пока я волочил ноги по полу. Мы подошли к двери, ржавые петли которой заскрипели при открытии. Неуверенным шагом я вошел внутрь, пока один из охранников следил за каждым моим движением, держа руку на дубинке, а другой наклонился, чтобы снять сковывающие меня браслеты.

Я потер грубую кожу на запястьях, которая горела от слишком туго натянутых наручников. Как только дверь моей одиночной камеры закрылась, я на мгновение расслабился и приготовился к потере связи с реальностью, не сомневаясь, что это произойдет спустя какое-то время пребывания в этом чертовом месте. Я закрыл глаза и представил, что нахожусь в своей камере. Только в ней я чувствовал себя, как дома, но не был там с момента нападения на охранников.

Я сидел в темноте, положив голову на руки. Уверен, вся тюрьма уже знает, что я спас рыжеволосую медсестру. Они могут решить, что я становлюсь мягкотелым, а это означает, что мне придется чертовски дорого заплатить, когда придет время выбраться из изолятора.

Я не жалел о том, что спас ее, но не хотел ни к кому и ни к чему привязываться, хотя с Лайлой этого определенно не удалось избежать. Но тюрьма неподходящее для этого место. Поддерживать близкие отношения опасно, потому что у других заключенных появляются рычаги воздействия. В тюрьме не стоило иметь никаких слабостей, но, не зная этого, Лайла стала для меня одной из них.

НЕДЕЛЮ.

Именно столько я проторчал в непроглядном мраке изолятора. Это отвратительное место, изобилующее паразитами и испражнениями. Здесь не стоило рассчитывать на комфорт или чистоту. В изоляторе ты должен страдать, и так оно и было.

И самое ужасное то, что я провел большую часть времени, думая о Лайле, желая оказаться вблизи ее неизменно солнечной натуры и той жизнерадостности, которой она окружала комнату. Страстно жаждал услышать ее тихое хихиканье и увидеть милую улыбку. Но больше всего хотел, чтобы она уволилась. Надеялся, что, вернувшись в камеру, я узнаю от Скупа, что она бежала отсюда, не оглядываясь. В то же время, я понимал, что, если она уйдет, мне больше не на что рассчитывать в будущем.

Время в тюрьме протекало по-другому. Дни казались неделями, а недели — годами, но мое семидневное заключение в изоляторе скорее ощущалось как десять лет. Когда наконец открылась дверь, и я выбрался наружу, свет ослепил меня. Я чувствовал боль в одеревеневших ногах, пока шел в свою камеру.

Вернувшись к себе, я встал, уставившись на стену, украшенную моими подписями. Я пересчитывал отметки Х почти каждый день, лишь один их вид вызывал сожаление.

Подойдя ближе к стене, я провел пальцами по ее шероховатостям и в унынии опустил голову. Я никогда не хотел ничего подобного. Никогда не желал причинить кому-нибудь боль, но они постоянно давили на меня, нападали.

Почему они не могут просто позволить мне спокойно отбыть срок?

Подойдя к кровати, я вытащил неизменный винт и начал выводить еще три икса на стене: два за охранников и один за Карлоса. Я настолько сильно стиснул зубы, что заболела челюсть. Мне казалось, что эти отметены разъедают мою душу, и, выводя их, я выкапываю себе яму все глубже и глубже прямо в ад.

Закончив, я сел на кровать и вернул винт на место.

Триста сорок шесть.

Вот в скольких драках я участвовал, с тех пор как попал в Фултон. Вот сколько раз забывался и причинял боль другим людям. В том числе и те два убийства, что я совершил.

Я прошелся взглядом по отметинам. Мне придется смотреть на них до конца своих дней. Я буду их добавлять до тех пор, пока кто-нибудь не убьет меня. Икс стало моим прозвищем в основном потому, что все решили, что Х-ы символизируют победу. Но на самом деле они являлись надгробиями. Крошечные могилы для каждой из моих жертв, и не имеет значение — живы они или мертвы. Это место, куда я мог приходить каждый день и оплакивать содеянное. Горевать об утрате мальчика, которым я был когда-то.

Отметки Х — это место, где я мог сожалеть обо всем, что потерял, в том числе и о здравом уме. Они кричали на меня со стены, не давая забыть об ответственности за совершенные поступки, напоминая о том, что я являюсь монстром.

От того человека, кем я был раньше, осталась лишь пустая оболочка: твердая снаружи и полая внутри. Эти отметки — моя личная надгробная плита, напоминающая, что я ненамного живее убитых мной людей.

Когда над Фултоном сгустилась ночь, знакомые звуки храпа заполнили блок. Ночью все быстро успокаивалось. Я закрыл глаза, приберегая силы для того, что принесет следующий день.

Какой ублюдок нападет завтра?

Они знали, что я слаб: психически и физически. Если кто-то попытается избавиться от меня, то это случится именно сейчас.

Я взглянул на стену еще раз; Х отметины выделялись, словно мрачные тени в темноте ночи, метка Сара возвышалась на самом верху, а затем мое сознание заполнила Лайла. Я открыл ей ту часть себя, которую никогда не следовало показывать. Возникли образы ее испуганного и окровавленного лица. И вновь я почувствовал, как внутри закипает гнев.

В этом мире не стоило беспокоиться о других, и, засыпая, я знал, что забота о Лайле погубит меня.

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ в одной из сушилок я обнаружил Карлоса мертвым. Я потянул дверную ручку, собираясь загрузить вещи в машину, и почувствовал запах крови и горелого тела. Разлагающаяся плоть свисала с костей, поза была неестественной от падения в смертельно раскаленный цилиндр.

Остальные заключенные обезумели, вскоре в комнату ввалились охранники. Нас выстроили вдоль стены, заставляя наблюдать, как тело Карлоса извлекали из сушилки кусок за куском. Демонстрация оказалась настолько живописной, что, закрыв глаза, я обнаружил, что передо мной предстали образы преступлений, которые привели меня в Фултон.

Разговоры о том, кто убил Карлоса, распространились по тюрьме, словно пожар, зажигая сознание преступников и членов банд. Некоторые считали, что это сделали офицеры в отместку за нападение на тюремного работника, но большинство его собратьев из Мексиканской Мафии возложило вину на меня. То, что мы с Карлосом враждовали — общеизвестный факт. Черт, всего неделю назад я чуть не убил его голыми руками за то, что он напал на Лайлу, но я этого не делал.

Я знал, что с этого момента мне придется быть настороже. Хосе Альварес, правая рука Карлоса, стал главарем Мафии. Его взгляд преследовал меня, обвиняя в потере его брата и прежнего лидера. Атмосфера в Фултоне накалялась.