Толстой и Достоевский. Братья по совести (СИ) - Ремизов Виталий Борисович. Страница 16

«Неужели я Вам не писал про Вашу статью о Тургеневе? [30] Читал я ее, как все Ваши статьи, — с восхищением, но и с некоторой маленькой досадой. Если Вы признаете, что Тургенев потерял точку и виляет и не знает, что сказать о некоторых явлениях русской жизни (на всякий случай относясь к ним насмешливо), то должны бы были и признать, что великая художественная способность его ослабела (и должна была ослабеть) в последних его произведениях. Так оно и есть в самом деле: он очень ослабел как художник. «Голос» говорит, что это потому, что он живет за границей; но причина глубже. Вы же признаете и за последними произведениями его прежнюю художественность. Так ли это? Впрочем, я, может быть, ошибаюсь (не в суждении о Тургеневе, а в Вашей статье). Может быть, Вы не так только выразились… А знаете — ведь это всё помещичья литература. Она сказала всё, что имела сказать (великолепно у Льва Толстого). Но это в высшей степени помещичье слово было последним. Нового слова, заменяющего помещичье, еще не было, да и некогда. (Решетниковы ничего не сказали. Но все-таки Решетниковы выражают мысль необходимости чего-то нового в художническом слове, уже не помещичьего, — хотя и выражают в безобразном виде)» (XXIX₁, 216).

«Можно даже сказать Тургенева, вписано. Далее зачеркнуто: и Наташи в «Войне и мире» Льва Толстого» (XXVI, 335).

^{Наташа Ростова. Худ. Константин Рудаков. 1941–1948.}

Как свидетельствовал Н. Н. Страхов, слова «и Наташи в «Войне и мире» Льва Толстого были произнесены Достоевским во время чтения знаменитой речи, но перед этим прозвучавшее имя Тургенева вызвало бурные аплодисменты, слова о героине Толстого услышали лишь единицы из присутствующих в зале. В корректуре эти слова, написанные на полях, были зачеркнуты.

Глава десятая. «ПРО ЖИЗНЬ, ПРО НАЗНАЧЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА…»

«Смирение — самая страшная сила, какая только может на свете быть!

ИДИОТ ВИДИТ ВСЕ БЕДСТВИЯ.

БЕССИЛИЕ ПОМОЧЬ.

ЦЕПЬ И НАДЕЖДА.

СДЕЛАТЬ НЕМНОГО.

ЯСНАЯ СМЕРТЬ.

АГЛАЯ НЕСЧАСТНА.

Нужда ее в Князе,

Князь умирающему Ипполиту против атеизма: «Я не знаю» –

и возражения за Христа (мы)» (IX, 241).

ЦЕПЬ, говорит о ЦЕПИ.

В Павловске на даче глава Генерала и Лебедева в распивочной.

Война турок и ребенок, Крит.

«Ведь у него 12 спящих дев».

Князь про картину Гольбейна, про Лебедева и Дюбарри (Аглае).

О ВЕРЕ. Искушение Христа.

Сострадание — всё христианство.

Цепь.

[…]

Смирение есть самая страшная сила, какая только может на свете быть!» (IX, 269–270).

Н. Н. Соломина, комментатор этих фрагментов в академическом Полном собрании сочинений, обратила внимание на слова «цепь и надежда». Она увидела в них «символ бессмертия добрых дел» и предположила, что они появились «не без влияния «Войны и мира».

В этой связи исследователь приводит в сокращении текст из романа, где переданы адресованные князю Андрею мысли Пьера Безухова о масонстве и целесообразности бытия. Записи Достоевского датированы апрелем и маем 1868 г. В письме к А. Н. Майкову, написанном двумя месяцами ранее, он указал на рубеж знакомства с романом: половина прочитана. Отметив, что Достоевскому был знаком диалог героев «Войны и мира», Н. Н. Соломина выделила два эпизода из романов «Идиот» и «Братья Карамазовы», по содержанию близкие тому, о чем говорил Пьер князю Андрею.

«Идея этих набросков (исследователь имеет в виду выше приведенные наброски Достоевского. — В. Р.) отразилась во всей концепции романа, но — непосредственнее всего — в монологе Ипполита о благотворном влиянии «доброго дела» не только на приобщающиеся друг к другу личности, но и на «разрешение судеб человечества» …Записи о взаимосвязи всего живого в мире интересно сопоставить со словами старца Зосимы в «Братьях Карамазовых»: «…всё как океан, всё течет и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом конце мира отдается» (XI, 465).

«Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен прийти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и чтó он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит все в его ученье, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.

— Нет, отчего же вы думаете, — вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, — отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.

— Про чтó я думаю? — спросил князь Андрей с удивлением.

— Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете чтó? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство — это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. — И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.

Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.

— Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; все остальное есть сон, — говорил Пьер. — Вы поймите, мой друг, что вне этого союза все исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал, частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, — говорил Пьер.

Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.

Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.

Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.

— Ну, чтó же вы думаете об этом? — спросил Пьер. — Что́ же вы молчите?

— Чтó я думаю? я слушал тебя. Все это так, — сказал князь Андрей. — Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы? — люди? Отчего же вы все знаете? Отчего я один не вижу того, чтó вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.