Ад находится у океана - Ободников Николай. Страница 5

– Ты в порядке, приятель? – спросил мужчина с газетным свертком, из которого торчала крупная неопознанная деталь, похожая на пружину.

Автобус качнулся и замер. В проходе показался бледный водитель. С него градом катил пот, вызванный нешуточным испугом.

– Мы на кого-то наехали? Наехали, да?

Эва оглядел всех. На лицах – забота, волнение и раздражение из-за того, что чертов автобус остановился. На тротуаре между тем продолжалось действо. Дети, позабывшие про уроки, избивали барахтавшийся мешок. Являя темную сторону детства, они рычали и иногда обращали к солнцу покрасневшие лица, после чего потрясали прутами и вновь опускали их на пленника мешка. И никто не замечал этого. Не хотел. Или не мог.

– Я… подумал, что забыл…

– Забыл – что, приятель? – вежливо поинтересовался мужчина с деталью в газете. – Не голову же? Вижу, она на плечах. Так что же это?

– Ключи от дома, – наконец выдавил Эва. Он вжался в щель между сиденьем и окном, ожидая, что его будут ругать.

Мужчина с деталью в газете покачал головой и отвернулся. Его примеру последовали остальные.

Лицо водителя порозовело, а сам он сдавленно хохотнул.

– Господи, ну и напугал ты меня, парень. Небось, и спишь беспокойно, да? Это всё из-за женщин. Лучше выброси-ка их из головы и купи себе автобус. Купи-купи, пока не поздно. – Он еще раз приглушенно хохотнул и с видимым облегчением вернулся на место.

Автобус тронулся, и Эва, смущенный и растерянный, опять повернулся к окну.

Мешок по-прежнему дрожал под градом ударов. Из дверей магазинчика, торговавшего цветочным чаем, выскочил старик в поношенном комбинезоне. Он быстро сбежал по ступеням и накинулся на детей, что-то беззвучно выкрикивая. Эва обмер. Дети посмотрели на старика с хитровато-осведомленным видом. Казалось, еще немного, и они набросятся на него. Но этого не случилось, и дети просто разбежались, оставив мешок в покое – теперь уже кровоточащий, бессильно распластавшийся на тротуаре.

«Происходит ли это на самом деле?» – спросил себя Эва.

Скучающие лица пассажиров уверяли, что мир остался без изменений. Вокруг всё так же лениво ползла жизнь, уносясь в прошлое вместе с городским пейзажем, исчезавшим за окном. И ничего интересного во всём этом не было, кроме телевидения, выволочек и редких приятных спазмов в постели или придорожном туалете.

Эва потянулся к рюкзаку и вытащил толстую красную тетрадь в твердой обложке, похожую на гроссбух. На лицевой стороне тетради грубыми каракулями было выведено одно-единственное слово: «ЭТХАЛСИОН». Он еще раз взглянул в окно. Чтобы увидеть старика и мешок, пришлось прижаться носом к стеклу.

На глазах Эвы старик взял вздрогнувший мешок за горловину и забросил за спину, нисколько не боясь запачкать комбинезон кровью. Улыбнулся. Изо рта потекло что-то черное, пачкая подбородок и капая на грудь.

Всё скрылось за поворотом, и Эва, вооружившись ручкой-роллером, распахнул тетрадь. Подумал, что сейчас можно ничего не писать. Да и для чего? Виде́ние явно не планировало преследовать автобус, а значит, не было необходимости марать страницы. Немного поразмыслив, Эва пришел к выводу, что будет лучше, если он всё-таки продолжит держаться выработанной привычки.

Он склонился над чистой страницей и аккуратным почерком быстро вывел:

«20 мая, пятница, утро.

Дети били прутами мешок прямо на улице. На вид каждому не больше 10 лет. Все очень злые, даже две девочки. Этого никто не видел, кроме меня и еще, наверное, старика. Что было в мешке? У меня есть три предположения.

Первое: там корчилась собака, чьи лапы перетянули проволокой.

Второе: там находился другой ребенок. Возможно, провинившийся перед остальными.

И третье: в мешке клубилась темнота. Ее никто не любит, особенно когда она прячется под кроватью, а посему выходит так, что в мешке ей самое место.

Правды я не знаю. В любом случае это были плохие дети. Мне бы не хотелось встретиться с ними в школе, но я почти уверен, что не увижу их там.

Детей напугал старик. Он тоже был странным. Мне показалось, что это – парень, состарившийся раньше времени. У него изо рта текло. Это было похоже на табачную жвачку. Такую обычно жуют старшеклассники на заднем дворе. Жуют и пускают ужасную, темную отрыжку. Вот бы их тоже засунуть в мешок, а директору дать палку.

Возможно, те дети – жертвы Рук и Клубков».

Эва поднял голову и подумал, что понятия не имеет, о каких Руках и Клубках только что написал. Он не сомневался, что понимание придет позже. Так уже бывало: мысль есть, но что она означает – до поры неизвестно. Вероятно, через это проходят все, кому хоть раз приходилось изливать душу на бумаге.

Он опять склонился над текстом и дописал: «Что-то страшное грядет». После этого убрал тетрадь в рюкзак и спрятал ручку. Вспомнил, что в магазинчике неподалеку от дома видел книгу с таким названием 1. Только вряд ли она там продавалась, потому что магазинчик торговал всякими клеями, ножницами и бумагой всех сортов. Скорее всего, ее читал кто-то из кассиров.

Перед тем как выйти из автобуса, Эва решил во что бы то ни стало прочитать ту книгу. Его на миг оглушил гвалт голосов, доносившихся со стороны четырехэтажного учебного комплекса.

Начинался очередной школьный день.

2

Постукивая пальцами по рулю, Сава с улыбкой управлял черным «туарегом». Машина прекрасно отвечала на звучавшую мелодию: ускорялась, когда того требовал ритм, и замедлялась, когда музыкальное напряжение спадало. «Главное, – то и дело напоминал себе Сава, – не шибко заигрывать с педалью, иначе вылета с дороги не избежать».

Датчик внешней температуры показывал 24 °C. А это жарковато для дальневосточного утра, надо признать. Музыка кончилась, и из динамиков донесся звонкий голосок, переполненный энергией. Если бы Сава не знал, что слышит пятидесятилетнюю даму, то подумал бы, что у микрофона находится девушка.

«А может, в душе́ она такой и осталась, – решил он. – Сидит себе в студии, вся такая вырезанная из просроченного картона, с сигаретой во рту, и голосом телефонистки с горячей линии экстренной психологической помощи поднимает всем настроение. Надо бы поискать ее фотографию».

– Наш горн играет подъём! И с вами я, Валерия Троицкая, ведущая «Камчатского горна»! – Прозвучала короткая вставка, и девушка-в-пятидесятилетнем-теле продолжила: – А на носу у всего города не предвкушение отпусков и летних каникул, а самые настоящие шелушки! Ну, такие, знаете, когда солнышко хватает вас за носик и крепко-крепко держит, целуя и расцеловывая. На Дальний Восток пришла небывалая жара, друзья!

– Аминь, – кивнул Сава.

– Поэтому давайте-ка закрепим правила пребывания на свежем воздухе! Первое правило: хло́пок. Да, друзья, на вас обязательно должна быть воздухопроницаемая одежда из хло́пка. Конечно же, светлая, как ваши мысли. Второе правило: головной убор. Только не надевайте дедовскую панаму, в которой он рыбачит. Городу нужно больше цвета, а не рыбы, согласны? И третье правило: употребляйте больше жидкости. Но употребляйте с оговорочкой: газированную и особенно сладкую воду – исключить.

– А какая-нибудь газированная дрянь была бы кстати, да, Эв?

Саве никто не ответил, и он окинул растерянным взглядом пустой салон машины. Собственная злость стирается из памяти быстро, не то что полученная обида. Он и позабыл, что этим утром отправил сына в школу на общественном транспорте.

В голове развернулась недавняя сценка, и щёки Савы обжег стыд.

Забрасывая в портфель листки с внутришкольным контролем за последние две недели, он услышал, как Эва делится с Беатой соображениями по поводу скотовозок. Они сидели на кухне, и Сава, находившийся в этот момент в прихожей, стал невольным свидетелем их разговора.

«Мам, спорим, ты не знаешь, как правильно называются автобусы, микроавтобусы, троллейбусы и трамваи?»