Ушел и не вернулся - Лаврова Ольга. Страница 6

Деловой разговор возник за чаем.

— В здешней музыке, Саша, наметилось соло для инспектора МУРа, — несколько витиевато выразился Пал Палыч, подлаживаясь под состояние Томина. — Неведомо куда делся один человек, очень мне нужный. С четверга о нем ни слуху ни духу.

— А чем он тебе нужный? — зевнул Томин.

— Видишь ли, в тот же четверг он выступил на профактиве с таким примерно текстом: «Товарищи, пора кончать с хищениями на нашей фабрике. Лично я не намерен больше молчать о преступной деятельности таких казнокрадов, как Горобец и другие».

— Зинуля, еще чашечку, радость моя. То бишь я должен найти доброго дядю, который объяснил бы тебе механику тутошнего воровства?

— Предел мечтаний. Кроме того, Саша, мне почему-то не нравится, что этот человек исчез.

— Ладно, проникся важностью вопроса. Кто такой Горобец?

— Завскладом готовой продукции. В рабочую версию вписывается как организатор вывоза «левака».

— А пропал-то кто?

— Начальник сушильного цеха. Работницы его хвалят, дирекция уважает — по ее словам. Больше ничего особенного. Я предупредил жену, что придем поговорить.

— Сегодня?!.. Садист.

Миловидова, впустив их в дом, потерянно топталась, пытаясь наскоро прибраться, заговаривала то об одном, то о другом, то и дело смахивая слезы.

— Извините, что беспорядок, все из рук валится… Хуже всего чувство неизвестности. День и ночь жду: вот сейчас звонок — и войдет Сережа… или что-нибудь сообщат о нем… Скажите, я могу еще на что-то надеяться?

— Конечно. Пока остается неизвестность, остается и надежда, — мягко заверил Пал Палыч.

— Буду надеяться на вас. Наша милиция… у меня даже заявление не приняли… Да еще намекнули, будто он загулял на стороне! Я понимаю, бывает, даже Нефертити муж бросил… Но меня Сережа не бросит!

Томин с любопытством оглядывал внутренность одного из тех жилищ, которые сперва обозвал домишками, а после переименовал в особнячки. Уютно, немного обветшало, но еще постоит. Планировка свидетельствует о безбедном и мирном укладе, когда кухня с отдельным «черным» выходом и просторна — хоть пляши, когда свой погреб, кладовки. На улицу всего три окошка — горница, зато в глубину, в укромность своего двора глядят жилые комнаты — судя по дверям, не меньше пяти. А во дворе банька, сарайчик. Потемну уже шли, но глаза у Томина кошачьи.

— Мы отнюдь не предполагаем, что муж вас бросил, — сказал он, не разобрав, к чему Миловидова приплела Нефертити. — Но случаются недоразумения, ссоры. Нет?

— Никогда! С той минуты, как мы встретились… случайно… познакомились в Ялте… Это была судьба. Сережа переехал сюда. Все говорили: курортный роман непрочный, а мы девять лет прожили душа в душу. Раз его не значит, что-то случилось… что-то серьезное… — Ноги ее не держали, она села.

Мужчины тоже.

— Алена Дмитриевна, ваш муж выступал на собрании?

Женщина сквозь слезы кивнула Знаменскому.

— Он располагал достоверными фактами?

— Сережа врать бы не стал никогда.

— Но отчего же он не пришел ко мне? — Тут крылась одна из непонятностей, о которых они с Томиным толковали по дороге.

Миловидова покаянно сложила руки:

— Из-за меня! Это я умолила: без тебя, говорю, разберутся, не зря же из Москвы приехали! Сережа-то не здешний, ему все равно, а я тут выросла, да еще директор Дворца культуры, все в городе знакомые. Знаете, как иные смотрят: сор из избы выносит, кляузник… Не хотелось мне отношения портить, понимаете?

— Ну хорошо. Однако же на собрании он все-таки пошел в открытую!

— Не сдержался, горе мое! Последние дни все переживал, не тех, говорит, проверяют, кого нужно…

— А называл — кого нужно?

— Я, дура, ничего не желала слушать. Меня, говорю, это не касается. А вот и коснулось. — Женщина лила слезы, смахивая их ладонями со щек.

Ни малейшего подозрения в неискренности Миловидовой у Знаменского не возникло. Он думал о том, как трудно в подобном положении настойчиво добиваться от человека нужной тебе информации.

— Постарайтесь успокоиться, Алена Дмитриевна, — попросил менее склонный к деликатности Томин. — Припомните подробно, как все было в четверг.

— Я все помню! — голос женщины обрел твердость. Она достала из комода полотенце, утерла лицо.

— Что-нибудь необычное в поведении мужа вы заметили?

— Утром — нет. А с работы пришел пасмурный. Знаешь, говорит, я сегодня на активе не сдержался. Расскажу потом. И прилег до ужина… Вот там, на софе… Я пошла на кухню. Минут через двадцать позвонил Горобец, позвал Сережу к телефону. И только я начала на стол накрывать, а Сережа уже одетый — в дверях. Придется, говорит, тебе подождать часок… С тех пор и жду…

— А как вы узнали, кто звонит?

— Да трубку-то я сняла, я же слышу, чей голос. Алена, говорит, мужик дома? Я говорю: голова заболела, лежит он. На это, говорит, глубоко наплевать. У меня срочное дело. Он еще в школе первый хам был, проходу мне не давал, И ушел мой Сережа… Ушел и не вернулся! — уткнулась в полотенце, плечи дрожат.

— Крепитесь, Алена Дмитриевна, крепитесь. В котором часу ушел?

— Почти в семь, без нескольких минут.

— Дальше.

— Вечер и ночь я прождала. Наутро чуть свет кинулась к Горобцу. Где, говорю, Сережа? А я, говорит, почем знаю? И матом. Тогда я на фабрику, а там мне как обухом по голове: оказывается, Сережа Горобца-то при всех уличил! У меня руки-ноги отнялись… Я самое плохое думаю. С Горобцом нельзя же ссориться, он, бандит, на все способен!

Валетный чудом не нарвался на Знаменского с Томиным, по распоряжению Зурина отправившись к Миловидовой. Он заботился только, как бы не заметили его входящим к Алене; потому дождался часа, когда темно и пусто. О том же, что кого-то застанет у нее, даже не помышлял. Однако ненароком покосившись на окна (их надо было миновать, чтобы завернуть в калитку к крыльцу), застыл столбом. За тюлевыми занавесками маячили две мужские фигуры! Одну Валетный опознал — следователь. Другая — не поймешь кто.

В приотворенную форточку доносились отдельные слова, но подслушивать Валетный не рискнул, куда там! Удрать бы от греха! Да ведь Зурин заест. Опять насмешки, опять в трусы зачислит… Валетный на цыпочках пересек улицу и укрылся в палисаднике наискосок. Тут жила старушка столетняя, ее окошки не светились — спала. Притулился Валетный на лавочке, запахнул куртку, стал ждать.

Когда следователь с неизвестным своим спутником ушли, свернули за угол и шаги их совсем стихли, Валетный выполз из палисадника озябший, отсыревший, на затекших ногах. Мудрые зуринские наставления — что спросить да как спросить — вызывали лишь раздражение. Поскорей бы разделаться, да домой.

Возле крыльца он помахал руками, разгоняя кровь, потер щеки. Нечего Алене догадываться, что он торчал тут битый час.

Миловидова впустила его, поморщившись. Нежеланный гость. Молча провела в кухню, там хоть есть чем занять руки.

Валетный наскоро выразил сочувствие, начал собственное дознание:

— Слушай, Сергей никаких поручений тебе не давал? Дескать, если увидишь Иван Петровича или Валетного, то передай… Нет?

— Нет! — отрезала она враждебно.

— Алена, я тебе серьезно советую, как друг, ничего от нас не скрывай! Интересы у нас общие, мы не меньше твоего переживаем.

— Как же! Очень ты за Сергея переживаешь! Я все глаза выплакала, а он — нате вам! — заявился, чего-то выпытывает вокруг да около! — Она отошла, начала греметь кастрюлями.

Валетный испытующе смотрел ей в спину, потом невзначай откинул край шали с гладильной доски. Ага! На доске разложена мужская майка. Прав он был, сколько бы Зурин ни отплевывался!

— Алена, — вкрадчиво произнес Валетный. — Ты вот скажи мне честно, только не кипятись… Митька киномеханик и ты в последнее время, а…?

Она обернулась, заметила сдвинутую шаль, гаденькую улыбочку на губах Валетного. Растерялась на минуту. Но мелькнула некая коварная мысль и подсказала надменно вскинуть голову.