Змеиная вода - Демина Карина. Страница 4

– Старая. Страшная. Пользованная. Вам не противно?

А может, и не в печень. Все же цивилизация цивилизацией, а нервы у Тихони остались прежними, расшатанными войной.

– А вам не противно, – Бекшеев разжал ладонь. – Находиться в доме человека и оскорблять его… гостей?

– Я не просил… об этом вот, – Анатолий махнул рукой. – Сборище… выставка тщеславия и глупости.

И сам он часть этой выставки.

– Господь не даром говорит, что скромность – лучшее украшение. Скромность и смирение. Смирение и скромность, – он стиснул руку. – А это вот…

Зима обернулась и Бекшеев поймал взгляд её. И беспокойство ощутил, даже несмотря на расстояние. Смирение? Скромность?

Ни того ни другого в ней не было.

К счастью.

– Рядятся… хвастаются нарядами… один другого роскошнее…

– Дорогой, – раздался тихий шелестящий голос. И Анатолий осекся. А нить, связывавшая их с Бекшеевым, разорвалась. – Я здесь, признаться… потерялась…

– Матушка, вам лучше? – Анатолий обернулся. – Позвольте представить. Это моя матушка, Мария Федоровна… матушка, это князь Бекшеев…

– Алексей Павлович.

Бекшеев поцеловал руку в тонкой перчатке, чем заслужил милостивый кивок.

Мария Федоровна была женщиной судя по платью весьма благочестивой, ибо было то строгим, того тяжелого черного оттенка, который мало кому идет. Но Марии Федоровне шел. Он подчеркивал фарфоровую белизну кожи. И общую благообразность облика.

А ткань дорогая.

Бархат.

И шито платье по фигуре. Сидит идеально. Да и в целом подчеркивает, что в годы свои Мария Федоровна сохранила и стать, и изящество.

– Матушка… вам не стоило подниматься, – а вот Анатолий в присутствии матушки явно робел. Он даже как-то ссутулился. – Здесь так шумно.

– Я вижу. Но как я могла оставить тебя одного… – осторожное, ободряющее прикосновение к руке. – Я же знаю, сколь тяжело ты переносишь подобные мероприятия. Толенька у нас весьма далек от светской жизни.

– Как и я, – поддержал беседу князь Бекшеев. – Но отказать старому другу не смог. Хотя, признаться, так и не понял, кем он приходится вам…

– Не нам. Ниночке. Князь – опекун Ниночки… так уж сложилось, что он был весьма дружен с отцом, и когда девочки осиротели, князь взял их под свою опеку.

– Девочки? У Ниночки есть сестра?

– Была. Старшая… – Мария Федоровна коснулась броши, что спряталась под кружевом короткого воротничка. – Наденька умерла… это… очень печальная история.

Она потупила взгляд.

– И да… не стоит о ней.

Не стоит.

Бекшеев у Одинцова подробности выяснит.

– Но это случилось давно, да и срок нашего траура почти вышел, поэтому ничто не будет мешать свадьбе… – сказала Мария Федоровна, глядя пристально и прямо. – Верно?

– Вы у меня спрашиваете? – Бекшеев взгляд выдержал. – Боюсь, я не настолько хорошо знаком с ситуацией, чтобы делать какие-то прогнозы. Но, если хотите, есть у меня знакомая… весьма популярна в составлении предсказаний, в основном брачных. Могу составить протекцию.

– Предсказания – грех, – жестко произнесла Мария Федоровна. – Ибо сказано…

– Матушка! – голос Анатолия прозвучал чуть громче, чем стоило бы.

– Я слышала про эту… модную затею… – Мария Федоровна моментально успокоилась. – Как по мне, глупость несусветная… предсказания, прогнозы… если жить правильно, то никакие прогнозы не нужны!

– А правильно – это как?

– Как в Писании сказано. Впрочем, вы ведь здесь не за этим… глава особого отделения полиции…

– Матушка?

– Толенька, иди к невесте, будь добр.

– Но…

– Я не рассыплюсь и не исчезну, поверь. А Ниночке здесь тоже одиноко. Ты, как будущий муж и глава семьи, должен оберегать Ниночку. В том числе и от этих… куриц…

– Матушка!

– Я слишком стара, чтобы тратить время на вежливость там, где в ней нет смысла. Вы только взгляните… эти наряды, эти размалеванные лица. Они смотрят на бедную девочку так, словно она хуже их. А на деле Ниночка чиста и мила.

– Всецело с вами согласен.

– Я рада… иди уже, Толенька. Значит, князь решил подойти к вопросу серьезно? Тогда он должен был выяснить, что мы в приданом Ниночки не нуждаемся. Мой муж оставил мне неплохой капитал. Я сумела его приумножить, а теперь и Толенька занимается делами. Так что нуждаться девочка ни в чем не будет.

– И это хорошо, – сказал Бекшеев. – Просто чудесно. Но если так, то почему она? Извините, большой любви со стороны вашего сына я не увидел.

– Какая любовь, помилуйте! Это женщине надо мужа любить. А Ниночка Толеньку очень любит. Это заметно… без любви женщине сложно. А вот мужчине достаточно быть сильным и надежным.

Увы, ни сильным, ни надежным Толенька не выглядел.

Он подошел к невесте, коснулся её. Наклонился, что-то говоря…

– Это вы её выбрали, – сделал вывод Бекшеев.

– Почему бы и нет, – Мария Федоровна и не подумала отрицать. – Как по мне, так и должно быть. Любовь… все носятся с этой любовью, не понимая, сколь многое можно спрятать за красивой оберткой слов. Моя собственная дочь поддалась на обманку, сбежав из дома. И что?

– И что?

– Пяти лет не прошло, как вернулась. С детьми. Её супруг оказался ничтожеством и мерзавцем, который просто-напросто вышвырнул её из дома, когда закончились деньги. И кому она стала нужна? Порченая?

Прозвучало чуть громче, чем следовало бы.

Пожалуй.

И сам тон показал, что история эта задела Марию Федоровну за живое.

– Современные девицы бегут за любовью в одну сторону, потом в другую, в третью… ищут её, перебирают женихов. Обзаводятся ублюдками, которых норовят повесить на кого-то другого. И объясняют все любовью. Они позабыли о морали, нравственности. Обо всем. Важна только лишь эта их… любовь.

Бекшеев промолчал.

– В мое время женихов и невест выбирали родители. Может, не всегда удачно, но когда выбор был сделан и клятвы принесены, мы понимали, что таков наш долг. И что мы должны смириться. Стерпеться. Найти путь друг к другу. И не искали никаких… любовей.

– Все-таки почему Ниночка?

– Она милая добрая девочка. Она росла у нас на глазах. И я вижу, что душа её не тронута развратом современного мира. Она знает, что такое слово Божие и закон. Она невинна и чиста… такую сейчас найти сложно. И потому мне весьма не хотелось бы, чтобы некоторое недопонимание расстроило свадьбу.

Глава 3. Гадючий камень

Гудящая голова.

Ноги, которые ноют. И спину тоже прихватило. Ощущение, что я не на светском вечере побывала, а мешки на мельницу таскала. Или с мельницы. Вот как это может нравится нормальным людям?

Нет, красиво.

Обстановка.

Живые цветы.

Официанты эти, порхающие меж гостей. Вот кому от души сочувствую. Если б мне так вечерок пропорхать пришлось, отваливались бы и руки. А они ничего, бодро.

Ужин был на высоте. И танцы. Оркестр что-то там играл. Пары кружились. Меня, к счастью, желающих пригласить не было. То ли Бекшеев, стоявший рядом с премрачною рожей желающих отпугнул, то ли сама я не вдохновляла местечковых кавалеров на подвиги. Главное, не пришлось ни танцевать, ни изобретать вежливый отказ.

И вот мы дома.

– Одинцов сказал, что чуть позже заглянет, – Бекшеев вот тоже с наслаждением вытянулся в кресле и пальцами пошевелил.

– Задница он… будет должен.

– Будет.

И о долге не забудет. Порой мне казалось, что где-то там, в глубинах премудрой Одинцовской головы сокрыта маленькая книжица, в которую он каждый день добавляет новые записи. О том, кому он должен, и о том, кто должен ему. И записей этих так много, что он чудом в них не путается. Или все-таки путается, потому как порой самое простое действо ввергает его в ступор и долгую задумчивость.