Блуд на крови. Книга первая - Лавров Валентин Викторович. Страница 50

Вот и на этот раз, едва Васильев разложил на толкучке свой товар, как в домике Смолина на 1-й Мещанской задребезжал телефон: «Срочно приезжайте…»

Васильева посадили за решетку в полицейском управлении, произвели в его доме обыск, насмерть перепугав рыдавшую Авдотью и малых детишек. Вечером того же дня в присутствии подозреваемого провели опознание вещей. В камеру следователя пригласили брата убитого и его невесту. Невеста, некрасивая девица с узким лицом и в пенсне, едва увидав Васильева, рухнула без чувств. Она узнала того извозчика, который вез ее на Пятницкое кладбище.

Вещи были опознаны. Невеста даже назвала меховой магазин, в котором была приобретена шуба:

— В торговом доме «Чурилин и Ко» на Пятницкой!

Васильев рассказал все без утайки, назвал и адрес продавца. (Умолчал он лишь о своей жене, иначе за недоносительство по законам того времени она тоже отправилась бы на каторгу.)

Колоскова арестовали и судили за убийство.

Приговорили его к 10 годам каторги. Крестьянин Иван Васильев судом присяжных был признан виновным в укрывательстве преступления и сбыте краденого. И хотя его защищал знаменитый Федор Никифорович Плевако, приговор гласил: «Четыре года каторги».

Порок был наказан. Но самые жуткие события были еще впереди.

ЗОВ «ЗЕЛЕНОГО ПРОКУРОРА»

Итак, нежданно-негаданно, связанные одной кровавой веревочкой, Васильев и Колосков оказались на Сахалине. Павла каторга сразу же невзлюбила за тупость и жестокость. Но именно эти качества поначалу ему помогли — он сделал «карьеру».

В то время на острове-тюрьме осуществлялась чья-то бредовая идея — прорубали просеку вдоль всего Сахалина. В болотах и тайге люди гибли ежедневно. Лишь за один сезон из 390 каторжников уцелело всего 80. Чтобы заставить работать эту подневольную силу, из их среды выдвигали самых беспощадных «бригадиров» и наделяли их многими преимуществами. Одним из них стал Колосков, да вскоре за какие-то провинности был вновь переведен в рядовые. Для самолюбия Коло-скова эта отставка стала страшным ударом. И он утек на свободу. Тем более что подошло лето — время, самое удобное для побегов.

Услыхал в своей душе голос «зеленого прокурора» и Васильев. В отличие от подельника он стал всеобщим любимцем. Каторжанам нравилась его богатырская сила, исключительное добродушие. Но вновь Ивану не повезло с другом. В напарники для побега он выбрал свирепого и ограниченного детину, сидевшего за убийство малолетней, — Губаря.

Назначили день, но их опередил Колосков, накануне сбежавший с каким-то недавно прибывшим на остров арестантом (Колосков даже не запомнил его фамилии). Началась погоня, розыски — дело напрасное. Сбежал Колосков «с концами».

Стражники вернулись из тайги злые, как волки зимней порой, когда пожрать нечего. Еще бы! Столько дней шастали по тайге, уморились, соскучились по выпивке и по своим бабам — и все попусту. Да тут еще нагоняй от начальства: «Почему плохо искали?!»

Прошел лишь один день — вновь оказия! В тайгу устремились трое — Васильев, Губарь да подговоренный последним 20-летний мальчишка по фамилии Федотов.

Этот Федотов был, вероятно, талантливым от природы художником. Он писал красками картины, ставил их на базаре, и всегда вокруг собиралась восторженная толпа:

— Ну надо же! Речка как настоящая.

— А лес, глянь-ка, точь-в-точь как наш, только еще красивше!

— А как, шельмец, хрукты изобразил — яблочки прямо в рот просятся!

И вот однажды по просьбе товарища он нарисовал ассигнацию — очень ловко и быстро — прямо на глазах у всех линии вывел! И портрет Екатерины Великой изобразил — истинно сторублевый билет.

Товарищ взял произведение искусства «на память», а утром пошел опохмеляться в трактир, где сие произведение и предъявил. Любителя опохмелки арестовали. Он, разумеется, тут же назвал «художника». Федотова судили и на четыре года отправили на Сахалин.

…Теперь, на свою голову, юноша бежал в тайгу. Сердце его, видать, не чуяло страшной беды, которая ждала впереди.

А беда была такая, что заставила содрогнуться и ужаснуться самых отпетых бандитов.

ДЕЛИКАТЕСЫ

Той порой в тайге работали геодезисты. Таскали они за собой свои треноги, глядели в стеклышко, что-то записывали в блокнотики. Сопровождала их стража, так что на свежем воздухе работать было почти приятно. Почти — это потому, что докучала мошка, которая лезла в рот, в уши, куда угодно. Да это дело обычное, для бывалых сахалинцев привычное.

Вышли наши геодезисты со своими инструментами на взогорок, поросший густым кустарником. Покрутили носами, чуют: вроде бы по ветру в их сторону дымком несет.

Людей в тех местах не ожидалось. Откуда тогда дымок? Не приведи Господи, коли тайга загорелась. От пожара спастись трудно, а порой и вовсе невозможно.

Но был среди геодезистов бывалый таежник, бывший каторжник, давно отбывший срок и навсегда оставшийся на острове. Его фамилия была Перхуров.

— Это никакой не пожар, — заявил твердо Перхуров. — А мнится мне, что вон в тех кустах недавно кто-то побывал. Во-он, видите, веточка надломлена. Никакой другой зверь, кроме человека, так сделать не сумеет. Пошли, посмотрим!

Подошли к кустам, и от ужаса у всех дыхание сперло. Возле наспех притушенного и еще чуть тлеющего костерка лежит голый мужчина, или, точнее сказать, то, что осталось от него.

Живот человека был широко располосован снизу доверху, а внутренности вывалены на землю. Из тела местами — на ягодицах и плечах — вырезано кусками мясо. Пригляделись — у трупа откромсаны печень и почки.

И возле костерка валяется несколько кусочков зажаренной человечины.

— Людоедство! — прошептали геодезисты. Перхуров подумал-подумал да говорит:

— Каннибалы далеко не ушли, ведь это мы их спугнули.

Стража говорит:

— Будем искать! Да вон следы отчетливые, в ложбину тянутся…

Поиски были недолгими и успешными. Метрах в ста, возле глубокого ручья, за поваленным кедром, вдавившись в сырую землю, прятался каторжанин.

— Колосков! — обрадовался Перхуров. — Ну надо же, какая трогательная встреча. Только выпивки не хватает — отметить ее.

— Зато есть, кажется, закуска, — заметил один из стражников, развязывая мешок, валявшийся возле Колоскова.

Геодезисты заглянули в мешок и с ужасом отпрянули: в нем лежали куски обжаренного человеческого мяса.

Колоскова доставили в кандальную тюрьму вместе с вещественным доказательством — мешком.

Каторга, конечно, знала, что в тайге всякие дела случаются. Но чтобы вот так, своими глазами увидать — для многих такое было впервые.

Стали требовать:

— Пусть при нас сожрет!

Стражники ничего против этого не имели.

Колосков взял полусырой кусок от ягодицы и с притворным аппетитом засунул его в широкую свою пасть:

— Вкуснятина! Лучше любого скотского. Попробовать желаете? — и он швырнул мясо в толпу, глухо заворчавшую.

Началось следствие. Выяснилось, что Колосков еще в тюрьме, подбивая на побег товарища, обдумал его печальную участь. Пробыв два дня в тайге, изрядно изголодавшись, беглецы стали готовиться ко сну, развели костерок.

Спутник Колоскова от слабости еле держался на ногах. Его беспощадно трясла лихорадка. Почти не таясь, Колосков вцепился в горло товарища, придушил его. Затем, еще полуживому, он перерезал горло, попил горячей крови.

— Словно замолодило меня всего, — похвалялся Колосков, сидя в Онорской тюрьме. — Бодрость по всем жилам заиграла.

…Но больше радостей Колоскову в этой жизни не досталось. Случилось для каторги нечто редкое, почти невероятное.

С ПРИПРАВОЙ ИЗ КРАПИВКИ

Губарь был под стать Колоскову — звериная жестокость, полное отсутствие жалости. Бегал он и прежде. И о нем шла молва, что питался в тайге он человечиной. Но доказательств тому не было.

После его побега с Васильевым и Федотовым стража даже не стала устраивать погоню, утомленная поисками Колоскова: «Сами в тайге сдохнут!»