Блуд на крови. Книга вторая - Лавров Валентин Викторович. Страница 59

— Здравия желаю! — пробасил бывший цирковой атлет, и от этого нутряного голоса задрожали хрустальные подвески люстры.

— Ты, Каллистратов, бандитов вверх ногами больше не носишь? — нарочито строгим голосом произнес Вощинин. — Не надо, у нас ведь не цирк, а учреждение серьезное.

Сыщики, не удержавшись, расхохотались.

Всем было памятно первое знакомство с этим атлетом. Года два назад у Вощинина шло большое совещание. Дежурному было приказано никого в кабинет не пускать. Но дежурный куда-то на минутку отлучился. И именно в это время двери кабинета широко распахнулись. Все в недоумении повернули головы и застыли от невиданного зрелища. В кабинет вощел громадный мужчина. Он держал за ноги какого-то мужичка, судорожно извивавшегося и истошно кричавшего: «Помогите, отпустите!…» Лицо висевшего приняло цвет бурака, и глаза, казалось, вот-вот окончательно вывалятся из своих орбит.

— Куда, господа полицейские, прикажете сдать преступника? — пророкотал вошедший, не выпуская из рук добычу. — Пострадавший от рук злодея внизу ждет.

Вскоре все выяснилось. Атлет, назвавший себя профессиональным борцом, прогуливался с дамой сердца по Офицерской. Вдруг из ближайшего проулка услыхал отчаянные вопли: «Караул, грабят!»

Атлет, галантно извинившись перед дамой, понесся на крики. Оказалось, что некий субъект нанял извозчика, но вместо того, чтобы ехать, приставил к его спине нож и стал грозить: «Отдай деньги, иначе зарежу!» Извозчик закричал, атлет Каллистратов вовремя подоспел и скрутил бандита. На этой же коляске доставили его к зданию сыскной полиции. Для вящего эффекта, Каллистратов поднял злоумышленника за ноги на второй этаж — к Вощинину. Тот был в восторге и уговорил атлета перейти работать к нему. Каллистратов принял приглашение и теперь был достопримечательностью и даже гордостью петербургских сыщиков. Более того, когда требовалось проявить большую физическую силу, атлета приглашали даже полицейские из Москвы.

— Давайте думу думать! — переходя на деловой тон, произнес Вощинин. — Дело, полагаю, кровавое и непростое.

ДВА ТАХРИМИХА

Профессор медицины Ивановский со своим ассистентом, Соколов, рабочие с лопатами и двое понятых, петляя среди могил, двигались за кладбищенским смотрителем — 30-летним Давидом Ципиным, долгий рост которого увеличивала копна черных курчавых волос. У смотрителя было такое печальное лицо, словно его самого собирались положить в могилу. Узнав, что Ивановский — знаменитый медик, Ципин заглянул в профессорские глаза и глубоко вздохнул:

— Ох! Вы знаете, господин доктор, я сам мечтал быть врачом, а стал надзирателем мертвых. Так что же? Прикажете плакать? Но если бы я был врачом, то излечил бы свой, я извиняюсь, геморрой. Вы рецепт не посоветуете? Я могу и заплатить, хотя и поиздержался. У нас украли сына — маленького Боруха, мы с женой везде ездили, искали. Потратили 810 рублей. А это не пустяк для бедного еврея. И не нашли. А вот и могилы несчастных женщин! Стол, как приказали, уже поставили. Если пришло время мертвых из могил таскать, то значит живым — фэртиг!

Первой подняли Эмилию, похороненную всего лишь несколько дней назад, начали разворачивать тахрихим — саван. Ивановский кивнул ассистенту. Тот большим скальпелем вскрыл брюшную полость. Смотритель не выдержал, заплакал. Стоявшие рядом банки начали заполняться кусочками легких, печени, почек, сердца, толстых кишок положили более аршина.

Лишь после этого, то, что осталось от доброй Эмилии, привели в порядок и вновь предали земле — теперь уж до последнего Суда.

Затем принялись за прах 23-летней Екатерины…

Белая ночь была еще в полной силе. И в ее ясном беловатом свете вся эта кладбищенская сцена казалась нереальной, какой-то фантастической постановкой ужасов.

…На другой день профессор Ивановский сообщил Вощинину и Соколову результаты экспертизы.

— Можно не сомневаться, — поблескивал профессор стеклышками золотого пенсне, — что обе женщины скончались от введения в их организм большого количества мышьяка. Сестры Пучевичи были молодыми здоровыми особами. Симптомы, наблюдавшиеся во время их болезни, представляют полную картину отравления. Яд был дан им в большой дозе, о чем свидетельствуют и отличное состояние их сердец, не подвергавшихся гниению. Профессор откашлялся, попил зельтерской воды, любезно предложенной Соколовым, и продолжал:

— Нет нужды, господа, напоминать вам, что мышьяк — противогнилостное средство. Обычно, при отравлении, мышьяк выводится из организма путем рвоты. Присутствие у Екатерины в теле мышьяка в количестве 0,580 грамм можно уверенно считать смертельным.

Профессор выразительно поднял палец:

— Что касается Эмилии, то у нее обнаружена прямо-таки лошадиная доза мышьяка — 0,981 грамм! Это удивительно потому, что больная боролась со смертью десять дней. Такое количество мышьяка убивает гораздо быстрее. Более того, за два дня до смерти у нее наступило значительное улучшение…

— И тогда бедной женщине дали еще одну, на этот раз смертельную, порцию мышьяка, — завершил докторскую речь Соколов. — Вот откуда взялась «лошадиная доза».

Врачи, пользовавшие Эмилию, терялись в догадках по поводу симптомов заболевания: постоянная жажда, острейшие рези в желудке, судороги икроножных мышц, сильнейшая рвота — такое состояние свойственно всем видам желудочно-кишечных заболеваний. Введенный в организм мышьяк при жизни диагностировать практически невозможно. После смерти женщин муж Эмилии — Оскар, просил докторов трупы не вскрывать, ссылаясь на религиозные убеждения.

МУЗЫКАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

Седенький профессор раскланялся, направился к дверям, но едва не был сбит с ног влетевшим в кабинет Каллистратовым:

— Из Москвы получена депеша. Евдокия Петровна Панова, православная, рождения 1876 года, проживала в старой столице с 1893 года. Служила посудомойкой в столовой Лазаревского института восточных языков. В 1895 году уволена одновременно с поваром и уборщицей той же столовой без выходного пособия. Причина — массовое отравление студентов, обошедшееся, впрочем, без летальных исходов. Дело расследовала полиция, но конкретных виновников не нашли.

— Какие сведения удалось раздобыть здесь, в Петербурге?

— Евдокия после увольнения в Москве устроиться не сумела, перебралась сюда. Бедствовала. Эмилия Пучевич подобрала ее чуть ли не на улице — голодную и замерзавшую. Выдумала ей службу — учить игре на фортепиано дочь Маргариту. Сама Евдокия освоила это дело еще будучи гимназисткой в Костроме. Учила плохо. Сестра Эмилии — Екатерина, предлагала отказать девице от места. По этой причине между Евдокией и Екатериной были натянутые отношения. Более того: Оскар Пучевич склонил Евдокию к сожительству. Эмилия об этом узнала, устроила скандал…

— Не Евдокии — ее она считала существом зависимым, а мужу, — вставил слово сыщик Гиренко. — Я только что встречался с нашими штатными агентами — дворником Пучевичей — Максимовым и акушеркой Марией Мержвинской. Последняя уже семь лет знакома с семьей Пучевичей, с той поры, как удачно приняла роды дочери Эмилии и Оскара — Маргариты.

— Добавь, что и сама Мержвинская когда-то была любовницей Оскара, — улыбнулся Соколов. — Но последние годы он охладел к ней, а Эмилия испытывала к Мержвинской добрые чувства, поселила даже в своем доме. Мержвинская, как и Екатерина, советовала хозяйке прогнать эту девицу.

— Картина ясная, отравительница — Евдокия! — заключил Гиренко. — Особенно, если мы вспомним, что одновременно с болезнью покойной Екатерины болела желудком и Мержвинская, но сумела выздороветь. И всю эту обстановку создали два фактора: блудливость Оскара и безмерная доброта Эмилии.

Вощинин, с интересом слушавший коллег, заключил:

— Сегодня же произвести обыск у Евдокии. Не забудьте про посудный шкаф, упомянутый в анонимном письме.

ТАЙНИК

Было около одиннадцати вечера, когда сыщики на двух пролетках подкатили к дому на Кирочной.