ЖеЗеэЛ - Басыров Марат. Страница 31

На следующий же день Сергеев, позабыв о невесте, сел в поезд. Он смотрел в окно на пролетающие мимо поля и думал, что наконец-то он чего-то добился. Ночью под Ярославлем ожил его мобильник. Это звонила та, которую он оставил. «Ты бросил меня, – плакала она в трубку. – Я знаю, куда ты поехал!»

Испытывая угрызения совести, Сергеев сошел в Ярославле и купил билет до Петербурга. «Я мужчина и должен держать слово», – сказал он себе, сидя на жесткой вокзальной скамье. До отправления поезда оставался час с небольшим, когда снова раздался звонок, но теперь уже из Астрахани. Переговорив с Таней, он встал, подошел к кассе и, сдав билет на Петербург, вновь купил билет до Астрахани, но только для того, чтобы через три часа, после звонка из Петербурга, опять его обменять. Это продолжалось до тех пор, пока у него не закончились деньги. Выбор был сделан сам собой – он возвращался в Петербург.

Иногда судьба вмешивается только для того, чтобы человек, возмутившись ее самоуправством, пошел наперекор. Так получилось и здесь: уже через три дня Сергеев сидел в Астраханской квартире и смотрел на Таню. Казалось, что эти пять лет, прошедшие после первого приезда сюда, не прибавили к его возрасту ни дня, словно время, остановившись в ней, остановилось и в нем, – и это стало самым главным открытием в его жизни. Но за все нужно было платить.

Если раньше Таня еще могла передвигаться самостоятельно, то теперь ей нужна была помощь. Болезнь не дремала, она знала свое дело. Музе Сергеева требовалась инвалидная коляска.

Они бы остались в Астрахани, но Сергеев физически не переносил жары, поэтому им пришлось поехать в Петербург. Таня ни разу не была в этом прекрасном городе и с волнением ожидала встречи с ним, но сначала ее ждала другая встреча – с его родителями. Конечно же, она была наслышана о них от Сергеева.

– Давай сначала покатаемся по городу! – попросила она его на вокзале.

– Может, сначала завезем вещи домой? – предложил Сергеев.

– Нет, – помотала она головой. – Не хочу в четыре стены. Покажи мне свой город.

Потом он провезет ее на этой коляске по всей Новгородской и Псковской области, они объедут половину Крыма и весь Карельский перешеек, побывают в Украине и Беларуси и еще во многих местах, но тогда, в тот самый вечер их приезда, когда он толкал коляску по набережной Фонтанки, к его сердцу впервые подкрались сомнение и страх. «Справлюсь ли я? – спрашивал он себя. – Выдержу ли эту ношу?»

Мы пересеклись с ним у Евгения на его дне рождения, потом вместе ехали в метро, а после сидели в каком-то сквере на скамейке и ждали прихода утра. Ночь была белой, мы попивали вино из горлышка, глядя, как синеет небо. Сергеев рассказывал мне, что было после их приезда.

– Мать, конечно, сразу же потребовала у Тани паспорт. Помнишь ее привычку встречать гостей?

– Еще бы! Она не спустила вас обоих с лестницы?

– Нет. К тому времени она подала документы на постоянное проживание в Германии как жертва холокоста. Ей помогла ее сестра, которая уже там устроилась. В результате мать могла жить и тут и там, при этом получая от германского правительства нехилую пенсию. Круто, да? Но мы все равно не смогли жить в родительской квартире – отец начал пить, брат вышел из больнички совсем чумной, опять же мать, ее перепады настроения. Некоторые люди с годами делаются только сильнее, это я не про себя сейчас, а про своих родителей. Чего, например, не скажешь про мать Тани.

Он рассказал, что она умерла от атеросклероза через год после того, как они с Таней окончательно сошлись и стали жить в Петербурге. В Астрахани у нее остался брат, который кому-то задолжал приличную сумму, и родительскую квартиру пришлось продать.

– Да, – вспомнил Сергеев, – одной астраханской подруге Тани втемяшилось в голову, что я женился на ней только ради того, чтобы завладеть квартирой. И что это я убил ее мать и теперь в скором времени непременно убью и Таню. Эта сумасшедшая даже звонила из Астрахани какому-то местному депутату, чтобы проверили, жива ли еще ее подруга. К нам приходил участковый и тщательнейшим образом осматривал документы, что мою мамашу просто взбесило. Представь, она думала, что в этой квартире только она может ставить всех раком, и вот неожиданно находится тот, кто ставит раком ее. И это даже не муж.

Сергеев засмеялся, обнажая зубы, нисколько не стесняясь прорехи в верхнем ряду. Он постарел, стал грузным, волос на голове поубавилось. Глядя на него, я вдруг понял, какими мы все стали старыми и сколько нам пришлось пережить. Чему тут было радоваться, но Сергеев, кажется, и не думал грустить. Я впервые видел, как он пьет вино, пьет и почти не пьянеет.

– Знаешь, – снова заговорил он, отхлебывая из горлышка, – тех денег, что остались у нас после продажи астраханской квартиры, хватало только на хорошую комнату, но жить в коммуналке двум инвалидам – тот еще ад. Мы решили купить жилье в Ленобласти, вызвонили по объявлению квартиру в Выборгском районе, в Житково. Сидим в Выборге на остановке, ждем автобус, а рядом на скамье – старушка. Разговорились, и оказалось, она там же, в этом же поселке, квартиру свою продает. По той же цене, только двухкомнатную. Ну, мы ее, недолго думая, и купили. Первое время было трудно – у нас даже теплой одежды не было. Раз поехал я в Выборг, сел в автобус, а в нем, кроме водителя, никого. Едем по дороге, вокруг зимний лес и такой призрачный лунный свет. И вдруг мотор глохнет, и водитель говорит: «Кобздец, приехали». Что-то там с мотором у него случилось. Вышел я из автобуса, мороз, градусов тридцать, тут же меня прихватил. Пока водитель возился с автобусом, я смотрел на небо, полное звезд, и думал, что вот он, мой конец. Хотел вспомнить всю свою жизнь, знаешь, как перед смертью прокручивается она в голове, и не смог – только какие-то невнятные обрывки. Ничего путного, вроде больше половины прожил, а вспомнить нечего. Даже молитвы ни одной наизусть не знаю. Разве только стихи вспомнились, да и те не свои. И вот начал я читать про себя из Анненского: «Одной звезды я повторяю имя», помнишь? И вдруг завелся мотор! И я тогда еще о Тане подумал. Если умру, то как же она одна будет жить?

– Эх, Колян, большой ты человек, – с чувством произнес я.

– Не, я маленький, – легко ответил он. – Знаешь, кто был большим? Вернее, кто им стал?

– Кто?

– Помнишь, на лито ходил такой Арсений? – Сергеев назвал его фамилию.

– Конечно, – ответил я. – Он же умер несколько лет тому назад.

– Да, а перед смертью написал цикл потрясающих по глубине стихотворений. Знаешь его историю?

– Нет. Расскажи.

Арсений был старше нас, он запомнился мне серьезным, немного замкнутым человеком с тихим голосом и солидными рассуждениями об искусстве – на нашем фоне он выглядел вполне сложившейся личностью. Он писал крепкие стихи, они были какие-то правильные и основательно выстроенные, не без красивостей, но и без понтов. Ощущая себя хорошим человеком, мудрым и всецело познавшим жизнь, он хотел перенести свой жизненный опыт в стихотворные строчки, и это, нужно признать, ему удавалось. Стихи были хорошие, но неотличимые от сотен других, так же мастеровито и ловко исполненных. Чего-то в них не хватало, какого-то особенного взгляда. Была высота, но не было бездны.

Арсений работал геодезистом при городском земельном комитете. Всю жизнь он составлял кадастровые планы участков, в буквальном смысле копошась в земле и не думая ни о какой карьере, кроме разве что поэтической. Но вот однажды ему предложили должность начальника, и он неожиданно согласился. Что подвигло его к такому повороту? Он ведь наверняка знал, что ему придется брать взятки, но не предполагал, что та нравственная платформа, выстраиваемая им всю жизнь, рассыплется под его ногами. И о каких стихах тогда можно будет вести речь?

Дальше мужика, что называется, понесло – он влюбился и ушел из семьи, в которой прожил больше двадцати лет. Арсений, конечно, страдал и испытывал такие муки, которые переживает только праведный человек, неожиданно познавший грех. Но он уже ничего не мог поделать, словно катился в пропасть, обдирая руки в безуспешных попытках удержаться. А когда женщина, к которой он ушел, совсем уже неожиданно умерла, он заболел.