ЖеЗеэЛ - Басыров Марат. Страница 9

Запомнился последний из поэтических вечеров, который он устраивал в одном из помещений Интерьерного театра на улице Марата. Накануне мы сидели у Евгения, и Омар заставлял меня вслух читать мои стихи, добиваясь, на его взгляд, идеальной декламации. Я начинал вновь и вновь, но ему не нравилось то одно, то другое – он все время находил какие-то огрехи и в конце концов довел меня до белого каления, так что я не выдержал и пригрозил, что вообще не явлюсь на это чертово мероприятие. Он вроде как укоризненно покачал головой. «Что?» – с вызовом спросил я. «Ничего, – ответил он. – Пойдем».

Мы уже порядком набрались, но хотелось выпить еще, только в другом месте – эта квартира была доверху заполнена моим раздражением и его менторством.

Мы вышли на улицу и сели в автобус. В автобусе почему-то оказалось два кондуктора. Они оба подошли к нам.

– Ты это видишь? – сказал я Омару.

– Ты о чем?

– Два кондуктора. Они стоят возле нас.

– Ну и что? – пожал он плечами. – У тебя есть мелочь?

– У меня вообще нет денег.

Иногда его невозможно было удивить, а порой он вздрагивал от вполне рядовых вещей. Он не выносил вида крови, боялся собак и высоты, а еще терпеть не мог анекдоты и когда кто-нибудь при нем начинал разглагольствовать о литературе. Здесь у него был заготовлен коронный вопрос, которым он осаживал любого неосторожного знатока. «А ты читал Боэция?» – глядя прямо в глаза очередного выскочки, холодно спрашивал он, после чего тот непременно сдувался, даже если и знал труды древнего философа наизусть.

Итак, заплатив и проехав несколько остановок, мы вышли. Стемнело и как-то резко похолодало, словно мы проехали несколько климатических зон. Я засунул руки поглубже в карманы пальто. Омар шел по ночной улице, присматриваясь к подвальным окнам. Наконец он остановился и постучал в одно из них.

– Удав! – громко позвал он. Потом снова: – Удав! Сначала было тихо, затем справа от нас раздался звук, словно кто-то отодвинул металлический засов. После скрипа дверных петель чей-то голос грубо спросил:

– Кто здесь?

Мы спустились по ступеням и оказались в небольшом подвальном помещении с низким потолком, в который хозяин упирался головой. Ярко светила голая лампочка, в углу я заметил швейную машинку «Зингер» с ножным приводом. Еще тут были пластмассовые столик и стулья, словно их притащили сюда с пляжа. Мы достали водку и пиво, хозяин принес стаканы. Он как-то странно поглядывал в мою сторону, словно видел меня впервые, хотя мы, конечно, были знакомы.

– Ты, пожалуйста, не приходи завтра на вечер, – сразу же после первой сказал ему Омар.

– Это почему еще? – вытаращил Удав глазища. Своей бритой головой и заплывшим лицом он напоминал мне людоеда из мультфильма о Коте в сапогах. Казалось, он сейчас кого-нибудь сожрет, и я никак не мог расслабиться.

– Тебя никто не ждет, – сказал ему Омар. – Не понял. – Удав открыл рот.

– Понимаешь, – как можно мягче заговорил мой приятель, – никто не хочет, чтобы ты там был.

– Правда, что ли? – еще больше удивился тот. – И ты пришел мне это сказать? И взял с собой его? – Он ткнул в меня пальцем.

Омар промолчал. Я тоже предпочел не вмешиваться в их разговор, хотя внимание Удава неожиданно переключилось на меня.

– А он будет читать? – вкрадчиво спросил он и, опять не дождавшись ответа от Омара, повернулся уже ко мне.

– Ты будешь читать?

– Возможно, – дрогнув голосом, ответил я.

– Значит, будешь. Ты, значит, будешь, а я нет.

Получается, тебя все ждут, а я никому не нужен.

Вот тут Удав не угадал – меня тоже никто не ждал. Но сказать это я не успел, потому что столик вдруг взвился в воздух, сделал сальто и, чудом никого не задев, под звон стекла рухнул на пол.

Мы с Омаром вскочили на ноги. Людоед странно улыбался, продолжая плотоядно глядеть на меня. Все, пора было закругляться. Запахиваясь на ходу, я решительно направился к двери.

– Погоди, – зашептал Омар, сунув мне в руку деньги. – На вот, купи еще водки. Тут магазин недалеко.

– Ты с ума сошел, он же псих!

– Прошу, сходи, я пока его успокою.

Я вышел на улицу и замер, пораженный. Что-то вдруг изменилось, казалось, даже воздух стал другим. Сделав несколько шагов, я понял, что произошло: за это небольшое время выпал снег и мир стал белым. Под светом фонарей медленно кружились снежинки, я побрел куда-то вдоль улицы, оставляя следы на тротуаре. По пути мне попался ночной магазин, и я купил на деньги Омара банку пива. Я и не думал возвращаться и чувствовал себя предателем по отношению к нему, но почему-то сейчас это чувство было не постыдным, а вполне оправданным. Неожиданно мне понравилось его предавать, более того, сам не понимая почему, я испытывал какую-то необходимость этого поступка, его закономерность.

На следующий день это чувство правоты прошло. Мы сидели в шалмане на Колокольной, и я не знал, что ему сказать. До чтений оставался час. Я уныло оправдывался.

– Знаешь что, – в конце концов сказал Омар. – Идет оно все в баню.

– В смысле? – не понял я.

Он махнул рукой и вышел из шалмана. На вечере его не было. Больше он никогда ничего не устраивал.

Не знаю, когда он потерял свои документы, – на момент нашего знакомства у него их уже не было. Сначала это не вызывало проблем, наоборот, выделяло Омара среди всех. Никто не знал его фамилии, только имя, имя великого восточного поэта. Омар Хайям – если мне хотелось увидеть, как он выходит из себя, достаточно было лишь назвать его так. Так вот, сначала он не испытывал никаких затруднений, потому что у него были работа и дом и в девяностые менты еще не зверели от восточных лиц. Но потом его стали останавливать на улице и в метро, и Омар вынужден был сидеть в обезьяннике, пока менты шарили в его папке со стихами, которую он все время носил за пазухой. Блюстители порядка попадались разные, но их всех роднила общая озадаченность, когда на вопрос, чья это писанина, он отвечал: моя. Бывало и так, что кто-то из них предлагал Омару в подтверждение слов прочесть наизусть одно из стихотворений, потом еще одно и еще, и неожиданно рядовая дежурная смена превращалась в нечто, похожее на поэтическое представление. Омар гордился такими вот фактами своей творческой биографии. Вряд ли кто-то еще мог похвастать выступлениями в милицейских опорных пунктах, и пусть эти люди не хлопали в ладоши от восторга, но то, что у них пропадало желание отбить почки выступающему, было уже неким подобием успеха.

Попав в мусарню, он обычно рассказывал одну и ту же историю про оставленные в другой куртке документы и про жену, ждущую его дома. Дальше он называл адрес, номер телефона и просил позвонить супруге, чтобы та сама подтвердила правдивость его слов. Ею могла стать любая из его многочисленных подруг, но обычно он давал координаты той, что ждала его дольше всех остальных. Она могла приехать за ним в самый дальний конец города – Валентина, мать троих детей, для которой Омар стал четвертым.

Долгое время она боролась за его любовь в попытке отвоевать ее у тех, кто был моложе и красивее и у кого он пропадал неделями. Иногда он месяцами не появлялся в ее квартире, но потом все же возвращался. Каждый раз принимая его заново, она понимала, что могла бы отбить его у любой, но перед его неистовой тягой обладания, часть которой приходилась и на нее саму, была бессильна.

Омар очаровал многих – он умел и любил очаровывать. У него был отлично подвешен язык, и когда находило вдохновение, он мог говорить часами, прерываясь лишь на то, чтобы махануть рюмашку или опрокинуть пластиковый стаканчик, в зависимости от обстоятельств, которые, нужно сказать, никогда ему не мешали.

Тит Ливий, Боэций, Брежнев, Гораций, Катулл, Овидий, Гиммлер, Ларошфуко, Гомер, Мандельштам, Бродский, Бетховен, Конфуций, Гайдар, Волошин, Нострадамус, Коперник, Аристотель, Авиценна, Рабле, Линкольн, Пинчон, Хемингуэй, Селин, Лосев, Гурджиев, Джером, Толстой, Кастанеда, Чехов – он мог говорить о ком угодно, мог поддержать и развить любую тему. Откуда берутся цунами, как устроен телескоп, когда наступит реальный конец света – он знал все и не знал ничего, ему было плевать на факты, он оперировал исключительно собственным воображением, оттого его обожали дилетанты и терпеть не могли специалисты.