Знак равенства (СИ) - "TsissiBlack". Страница 2

Стив тогда сжал кулаки, удерживая себя изо всех сил от опрометчивых поступков. «Успел родиться кто-то», надо же. Кто-то лучше Баки? Кто-то, идеально ему подходящий? Кто-то, у кого такая же улыбка? И теплые ладони. И…

Все было тщетно. В перерывах между миссиями и тренировками Стив будто проваливался в кроличью нору, полную воспоминаний. Это если он позволял себе вспоминать. Если же нет, то тогда к нему со всех сторон подступала душащая темнота безысходности. Он не знал, зачем живет. И никакие патетические речи о Долге, Родине и спасении Человечества не могли его убедить, что его стоило откапывать из подо льда.

Единственным человеком, который хоть отчасти понимал его, был Сэм. Стив познакомился с ним случайно, во время пробежки в парке, от безысходности принял приглашение в центр для ветеранов, а после, в личной беседе узнал о Райли.

Сэм был таким же, как Стив, и от того, что на земле еще оставался кто-то, способный понять, какую боль он испытывает, просыпаясь после нескольких часов блуждания в пустоте, становилось немного легче. Совсем чуть-чуть, но все же.

Стив не мог бы назвать Сэма другом. Тот и не претендовал. Еще одной особенностью мужских пар была именно достаточность одного человека. Для всего: для дружбы, любви, увлечений, жизни. В принципе, если исчез бы весь остальной мир, цивилизация, и планета откатилась бы к меловому периоду, Стив бы ничего не потерял. При одном условии – если бы Баки был рядом. Они бы охотились на динозавров, учились добывать огонь, лепить примитивные горшки из глины и были бы счастливы. Уж Стив точно был бы гораздо счастливее, чем сейчас.

Работа не спасала, ничего не спасало. Наташа с бесстрашием никогда не знавшего, что такое связь, человека все сватала и сватала ему каких-то женщин и девушек, которые были для Стива все на одно лицо. И никакие вежливые слова не могли дать понять Наташе, что ему это не нужно. Что его тело просто не отзовется ни на кого, даже если он и допустит абсурдную, почти преступную попытку лечь с кем-то в одну постель.

С кем-то, кто не Баки.

И вот настал тот день, когда однажды утром Стива буквально подкинуло от давно, казалось, забытого ощущения: у него в груди снова билось два сердца. Он прижал ладонь к солнечному сплетению и не знал, плакать ему от облегчения или попытаться в очередной раз уйти из жизни. Он не хотел новой связи. Не желал видеть во сне глупые проблемы какого-нибудь подростка, едва ощутившего первые прелести полового созревания. Не хотел. Но, как и всегда, ничего не мог с этим поделать.

Он лег обратно, в который раз отгоняя мысли о Баки, но вдруг ухнул в них с головой, как в омут, как с огромной высоты «русских» горок.

Вот он так же проснулся под утро. Ему пятнадцать, и он слышит, слышит самый чудесный звук: тихое двойное биение у самого сердца. Ему хотелось кричать, обнять весь мир, бежать куда-то, кому-то рассказать, что с ним, наконец, свершилось чудо. Он, вот такой худой, болезненный и невзрачный, все равно будет для кого-то единственным. Самым-самым.

Как потом чесалось левое запястье, чесалось страшно, так, что хотелось содрать кожу, несмотря на холодные компрессы, которые ему меняла донельзя счастливая мама. Стив, пожалуй, еще никогда не видел ее такой счастливой. И хотел, чтобы скорее рассвело, хотелось увидеть единственного человека, с кем, кроме матери, он мог поделиться радостью. Хотелось увидеть Баки.

Стив помнил те два часа, которые он посвятил глупым мечтам об избраннице. Мечтал, что она будет красивая и скромная, с темными длинными волосами, добрая, умная и отзывчивая. Та, с которой он сможет прожить всю жизнь, ни о чем никогда не жалея.

А потом на запястье проступил знак. Две линии брали свое начало в одной точке и расходились от нее лучами под острым углом. Знак «меньше», так часто использовавшийся в неравенствах, перечеркнул разом все его надежды. Неравенство – не слишком хороший прогноз для того, кто и так не отличался ничем выдающимся, кроме, разве что носа, излишней правильности и жажды справедливости.

Баки ворвался к нему около восьми, раскрасневшийся, с блестящими глазами. Обычно аккуратно уложенные волосы стояли на макушке дыбом, влажный рот был приоткрыт в немом восторге.

- Стиви, ты представляешь?! – крикнул он с порога, забыв даже поздороваться. – Я… у меня… Вот!

Он скинул ботинки, бросился через всю комнату и взобрался на кровать, где Стив отлеживался после очередного приступа астмы.

На его широком запястье алыми росчерками проступил тот же знак, что и у Стива, но зеркально отраженный. «Больше», если верить все тому же учебнику алгебры.

Баки что-то восхищенно говорил шепотом, слышным, наверное, даже на кухне, а Стив смотрел на него и думал, что почти не ошибся. Красивая, добрая, брюнетка, не глупа. Только скромности, вот, маловато, и волосы короче, чем он себе намечтал. Да и вовсе не девушка, к слову. Но в одном Стив был по-прежнему уверен: со своей парой он сможет прожить жизнь, ни о чем не жалея.

Он тогда молча сдвинул рукав отцовской рубашки и показал Баки метку. Тот на краткий миг замер, будто пытаясь понять, что Стив пытается этим сказать, потом несколько долгих секунд вглядывался ему в глаза и спросил: «Жалеешь?».

Стив сейчас все отдал бы за то, чтобы сегодня, в двадцать первом веке так же уверенно ответить: «Нет. Не жалею. И не пожалею никогда. Клянусь». И за то, чтобы это услышал правильный человек, а не какой-нибудь едва созревший тощий подросток, воспитанный на гаджетах и дурацких мультфильмах в двадцать первом веке.

Вместо того чтобы стащить себя с кровати и отправиться на пробежку, выпить с Сэмом кофе и отправиться в ЩИТ, Стив лежал и вспоминал, как Баки тогда бережно коснулся его щеки. И в глазах у него была нежность. «Я рад, что это ты, Стиви. Ты мой лучший… теперь уже не друг. А просто лучший». О том, как расстроилась миссис Барнс, желавшая, как и любая мать, для сына хорошую работящую девушку, а не едва живого некрасивого юношу. Как потом их матери долго говорили на кухне, а Баки впервые неловко, ужасно смущаясь, поцеловал его.

Как потом им запретили совместные ночевки, хотя бы до окончания школы, но как они все равно тянулись друг к другу, едва оказавшись рядом. И свои первые сны о Баки, полные неумелого, почти детского эротизма. Его хриплые выдохи под одеялом, в кромешной тьме маленькой спальни, и собственное имя на самом краю, на пике.

И как сам долго стеснялся поступать так же: ласкать себя, представляя Баки, зная, что тот увидит это следующей же ночью.

Как потом, едва Стиву исполнилось семнадцать, они рухнули друг в друга, тесно переплетаясь, впервые познавая чувственную сторону жизни – друг с другом. Это даже не было сексом, любовью или чем-то еще таким же – обычным, неярким, доступным каждому. Это было жизнью на двоих, одной, цельной, когда нет ни ревности, ни обид, ни претензий, потому что он – это ты. Вы – одно. На каком-то совершенно немыслимом, глубинном уровне Стив знал: Баки чувствует то же.

И как теперь он должен принять кого-то другого, если он без остатка отдал себя Баки еще тогда, в тридцать третьем, когда, закатав рукав рубашки, отвернулся, боясь увидеть отвращение на лице того, кого считал другом. Но Баки принял его. Так, как Стив не сможет принять кого-то еще. Никогда.

Биение связи, сначала едва-едва ощутимое, неверное, сбивчивое, будто набирало обороты, и к шести утра Стив со смесью досады и странного облегчения ощутил, что все почти так, как было. За одним исключением – на втором конце воображаемой красной нити, которой он всегда представлял связь, был не Баки.

Он прислушивался к себе так же внимательно, как когда-то, с той лишь разницей, что теперь в этой внимательности не было жадного предвкушения встречи. Не было мечты о том, каким будет партнер.

На языке скопилась горечь, и Стив, вздохнув, сел на постели, понимая, что вставать все равно придется. Рано или поздно.

Уходя по обычным повседневным делам, он понятия не имел, что вечером обнаружит в своей квартире раненого Фьюри.