Господин следователь. Книга 3 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич. Страница 25

Лентовский достал из бювара бумагу — уже с печатью канцелярии, номером регистрации, протянул мне.

Да, официальная жалоба. Зуева Любовь Кирилловна, двадцати семи лет, дворянка, православного вероисповедания, просит разобраться в том, что ее облыжно обвинили в совершении кражи — золотого кольца. Это кольцо, якобы, найдено под ее постелью. Но она ничего не крала, уверена, что кольцо подкинули. Если г-н Сомов считает, что она виновна — пусть привлечет к суду. Но так как она невиновна, то Сомов обязан принести ей свои извинения, выдать жалованье за последние два месяца и дать положительные рекомендации, потому что за три года службы нареканий на нее не было.

— А разве Зуева не должна попросту обратиться в гражданский суд, написать иск, о защите своей чести и достоинства? — беспомощно спросил я, не слишком-то уверенный — а есть ли такая статья в Уголовном уложении империи? Если и есть, то как она сформулирована? Я же не присяжный поверенный, чтобы такие тонкости знать. И у самого пока руки не доходили изучить. Но отчего-то казалось, что в моем мире таким делом не стала бы заниматься ни полиция, ни прокуратура. В лучшем случае написали бы отказной материал.

— Да какой иск? — хмыкнул Лентовский. — Сомов не обращался в полицию, не подавал официальной жалобы на свою гувернантку. То есть — он ее ни в чем не обвинял. Чисто формально придраться не к чему. За клевету можно привлечь к ответственности, если клевета высказана публично, или напечатана в газете. Но даже в этом случае доказывать бывает очень сложно. А Николай Сергеевич публично никого не оскорблял, все решил по-домашнему. Если он и сказал что-то неприятное, то без свидетелей. Выгнал Любовь Кирилловну, вот и все. Очень обидно, а кроме того, без рекомендаций с прежнего места службы, гувернантку больше никто не возьмет.

В гувернантки дворянки идут от большой нужды. Жить в чужом доме, учить уму-разуму хозяйского ребенка — это хуже, чем работать земской учительницей. Хотя, кто его знает? Бывают такие гувернантки, что всем довольны, семьи разбивают, за хозяев замуж выходят.

— М-да, любопытный случай, — протянул я. — Но пока понять не могу — является ли это делом судебного следователя?

— Вот это вам и решать, — хмыкнул Председатель суда. — Вы лицо процессуально независимое, я вам приказать не имею права, задумаете дело открыть — открывайте, проводите следствие, нет, никто вам и слова поперек не скажет. В данном случае я только посредник. Не хотел, чтобы жалоба лежала в канцелярии.

— А ваше личное мнение?

— Я юрист, а не психолог и не священник. Верю лишь фактам. Но что-то мне подсказывает, что барышня невиновна. На моей памяти — я судах уже больше сорока лет обретаюсь, много чего было. Частенько хозяева прислугу в кражах обвиняли — и деньги воровали, и украшения. И несправедливо обвиняли, но чаще всего — справедливо. Одна экономка у своего барина всю мебель вывезла, а доказать ничего не смогли. В паре случаев обвинения подтверждались — свидетели находились или вещи украденные, прислуга сознавалась, но чаще всего доказать факт совершения преступления невозможно. Вещей ворованных нет, свидетелей нет, прислуга, если она виновна, ни за что в преступлении не сознается. Как вы изволите выражаться — глухарь. Но чтобы гувернантка, которую хозяева обвинили в краже, явилась в суд и потребовала расследовать преступление, в котором ее обвиняют — такого не упомню.

Лентовский с сочувствием посмотрел на меня и продолжил:

— Дело, как я уже сказал — деликатное. Все-таки, господин Сомов, несмотря на его э-э некоторые недостатки, особа влиятельная не только здесь, но и в губернии. Зачем ему облыжно гувернантку обвинять? Не исключено, что это какая-то ошибка. Все мы ошибаемся. Но и барышню жалко. Дворяночка, у нее свои представления о чести. Возьмет, да руки на себя наложит? Поработайте Иван Александрович. Если нужна какая-то помощь — только скажите.

Покинул кабинет Председателя в легком недоумении. Зачем Николай Викентьевич поручил мне это дело?

Адрес, где живет Любовь Кирилловна в жалобе есть, нужно сходить, побеседовать. Только не прямо сейчас, а попозже. Как там моя кареглазка? Соскучился… На каникулах написал два письма в Белозерск, ответа не получил. Отец сказал, что Рождество, оно и для почтарей праздник. Вполне возможно, что письма от Леночки добрались до Новгорода, а теперь едут в Череповец.

В Мариинской гимназии сейчас урок, потом второй, а перерыв между ними всего пять минут. Большая перемена не скоро. Значит, есть время заглянуть к исправнику.

Василий Яковлевич как раз пил чай. Увидев меня, радостно махнул рукой и, не спрашивая согласия, приказал новому канцеляристу, взятому на место Тихоновича, ожидавшего суда:

— Митрич, еще стакан.

Поручкавшись с Абрютиным, скинул шинель и уселся за стол, в ожидании чая. Порасспросить, что ли Василия Яковлевича — что тот думает о деле гувернантки? Но тот, скорее всего, ничего не знает. Спешить не стану, позже наведу справки — нет ли у нашей полиции компромата на госпожу Зуеву? Конечно, в данной ситуации я заранее на стороне оболганной женщины, но все может быть.

— Как батюшка и матушка? — задал Абрютин дежурный вопрос.

— Все хорошо, все здоровы.

— Не скучают по вам?

— Как не скучают? Скучают. Предлагали в Новгород перебраться, но я отказался.

Предложение перебраться в Новгород — чистейшая правда. Отцу, после переезда на новое место службы, положена казенная квартира. А как быть с домом, с усадьбой? Дом этот прадед строил. Понятно, что слуги станут поддерживать порядок и сами родители будут время от времени наезжать, но все равно, это не то. Вот, если бы любимый сынок, после свадьбы переселился сюда с молодой женой — было бы прекрасно! Перевестись в Новгород с моей репутацией и орденом на должность судебного следователя — без проблем. Когда (это слово батюшки, я бы сказал — если) получу диплом юриста — то из следователей по важным делам сразу перемещусь на пост помощника прокурора. Это и посолиднее, да «потолок» у этой должности выше. В помощниках дорасту до коллежского советника, а в прокуроры — так уже и статский.

Но это дела семейные. И не стану говорить, что теперь я не сынок вице-губернатора, а сынок товарища министра.

Вкратце пересказал эпизод, случившийся со мной по милости коллежского регистратора из полиции села Чудово. Сейчас-то вспомнить смешно, как меня арестовывали, но тогда было не до смеха.

Василия Яковлевич смеяться не стал, только крякнул.

— Есть же дураки на белом свете.

— Лучше расскажите, как у вас дела? Как там ваши архаровцы?

— Что может случиться за три недели? — хмыкнул Абрютин. Потом поморщился. — Жалею, что Егорушкина в помощники пристава выдвинул. Нельзя его в приставы ставить.

— Опять женщина? — догадался я.

— Ага, — вздохнул надворный советник. — Закрутил у нас Фрол очередной роман с бабой замужней, вроде — все тишком да ладком. Если муж в отъезде — он к ней шастал, а коли муж дома, в лавке, так она к нему. А позавчера муж с дружками Фрола поймал. Егорушкин, парень здоровый, но тех трое было. Лежит сейчас, стонет, два ребра сломаны, морда разбита. Федышинский его смотрел — говорит, серьезных повреждений нет, все срастется. Отлежится недельку-другую, можно на службу.

Спрашивать не стану — станет ли Фрол подавать жалобу, понятно, что не станет. И все друзья Егорушкина, включая меня (ну да, друг, а как иначе?), разбираться с купчиной не пойдут. Живым оставили — уже хорошо. Если бы убили, я бы дело открыл, всех бы в Окружную тюрьму определил. Но в суде бы рассматривали дело не об убийстве помощника пристава при исполнении служебных обязанностей, а убийство из ревности. И купцу отвалили год, не больше, а то и вообще признали невиновным. Это уж как адвокат сумел настроить присяжных. А присяжные, в подавляющем большинстве, сами мужья.

И ситуация сейчас аховая. Две недели Фрол на службу не выйдет, это прогулы. Будь на месте Абрютина кто другой, уволил бы Егорушкина.

— Дурак Фрол, но парень хороший, — вздохнул я. — А дураков всегда жальчее, чем умных. Может, его в урядники перевести? Все-таки, будет в деревне, там баб поменьше.