У меня к вам несколько вопросов - Маккай Ребекка. Страница 25

Той весной она спросила о моих летних планах. Я сказала: «Может, поработаю в „Бургер-кинге“», и ей на самом деле было неясно, смеяться или нет. Если я и шутила, то только слегка: я надеялась снова поработать на смене в «Баскин-Роббинсе».

Она сказала: «Это у вас в Айдахо?»

Мне стало интересно, считала ли она все это время, что я из Айдахо, или она имела в виду Индиану, просто забыла название. Я сказала: «Чем хорош „Бургер-кинг“ в Айдахо, это тем, что у нас своя жареная картошка. Мы сами ее выращиваем».

Это был, конечно, третий курс. А на четвертом, после смерти Талии, Асад Мирза сказал мне, по-доброму так, с участием: «Боди, это правда, что ты живешь на картофельной ферме?»

Подруги Талии разговаривали со мной, в отличие от ее напускной вежливости, с едва скрываемой неприязнью. Как-то раз Бет посоветовала мне попробовать автозагар, чтобы мое лицо «стало стройнее» и я не выглядела такой хмурой. Даже такое замечание, как «клевая кофточка», скрывало в себе насмешку под притворным великодушием на публику. Смысл насмешки сводился к уверенности, что я, в отличие от всех, не уловлю иронии. А ирония заключалась в том, что я была ходячей иронией. Само мое пребывание в Грэнби казалось ироническим. Даже моя одежда и постеры вызывали иронию. Тогда как остальные девушки (так я считала) фланировали по жизни совершенно искренне, со своими слоеными стрижками, куртками «Норс Фейс» и клетчатыми миниюбками. Поэтому, когда я ответила: «Господи, и у тебя», хотя эта девушка была в форме для лакросса, меня позабавило ее смущение, заставившее Бет бросить откровенный взгляд в сторону Рэйчел.

Из них двоих Бет была главной — певицей, белокурой Кристи Тарлингтон, сделавшей флирт видом искусства. Но Рэйчел была внучкой бывшего губернатора Коннектикута, а ее отец владел коммерческой недвижимостью на Манхэттене. Это, похоже, компенсировало ее скромные личные качества. Рэйчел тенью ходила за Бет, и каждая в результате выигрывала от этого.

(Скажете, странно, что я столько знаю о родителях случайных одноклассниц? Помните: любая подробность, которую я узнавала, делала окружающий мир более сносным.)

Бет Доэрти была ответственна за мое величайшее унижение в Грэнби. В том году я начала обесцвечивать темные волоски над верхней губой, используя маленькую баночку жгучего крема и пудру, которые смешивала палочкой. У меня в итоге появился желтый пушок, но я не знала, что еще придумать. Я понятия не имела, что с этим сталкивается большинство женщин; я считала, что такой позор выпадает лишь на долю редких неудачниц.

Я проделывала это каждые несколько недель, после уроков, когда Талия провожала Робби в спортзал и ждала с ним лыжный фургон. Как-то раз я заперла дверь и намазалась, как вдруг кто-то постучал. Я поискала свою мочалку и поняла, что оставила ее в ванной. Не стоило мне спрашивать, кто там; Бет сказала, что Талии нужна ее музыкальная папка. Если бы я знала, где папка Талии, я бы просунула ее под дверь, но я не знала — и стала искать, чем бы вытереть лицо, чем-нибудь, на чем не будут заметны белила, но вся моя одежда была черной, а простыни — темно-синими.

Бет подергала ручку и сказала: «Не могла бы ты просто впустить меня?»

Я схватила белую футболку из стирки Талии, вытерла лицо и открыла дверь. Должно быть, я покраснела и запыхалась. Бет смерила меня взглядом и сказала: «Почему дверь была закрыта?»

На следующий день за завтраком ко мне подошел Дориан Каллер и сказал: «Я слышал, у тебя шаловливые пальчики».

Я не поняла его, но затем Пуджа Шарма, не признававшая иносказаний, нашла меня в прачечной Сингер-Бэйрда и сказала: «Ох-х-х, ты знаешь, я не думаю, что Талия тебя ненавидит, просто все переживают за нее». Я спросила, что она хочет сказать, и она сказала: «Они говорят, типа, ну, ей приходится жить с дрочилкой».

Не знаю, способны ли вы, как мужчина, понять, каким это было пятном в то время. Одно дело, если тебя назвали шлюхой — и позорно, и завидно. Но это был однозначный позор.

На той неделе меня остановил в коридоре Майк Стайлз. Он сказал, искренне: «Мне жаль, что они так хреново относятся к тебе». Это был трогательный жест, но одно то, что он был в курсе, добавило мне позора. Я, как и все, была без ума от Майка Стайлза, ставшего в итоге нашим королем Артуром, мои чувства к нему были такими чистыми. Потому что я даже ни разу не разговаривала с ним, и потому что он казался таким хорошим. У него был покатый рельефный лоб, широкий подбородок, волосы как у Элвиса. («Он словно горячий неандерталец», — сказала как-то Фрэн, хотя мне казалось, что в его внешности есть что-то старомодное на иной манер — как у солдата времен Гражданской войны.)

Когда я оставляла запись в школьном альбоме Талии в тот май, я открыла заднюю страницу и увидела, что Хорхе Карденас закончил свое послание припиской: «Наслаждайся летом без Дрочилки!» А на предыдущей странице Бет написала шутки-для-своих (Зайка??? Это не пинг-понг, Мистер ЧТОЕЩЕ и Точилка). Талия собирала вещи, спиной ко мне, и я открыла альбом на странице «Магазинчик ужасов» и написала свое имя — только имя — под фотографией актерского состава и работников сцены, запечатлевшей нас обеих.

Но Талия ни разу не касалась этого, ни разу не была невежлива. Она была зрелой — уверена, это добавляло ей привлекательности в ваших глазах. Интересуйся вы по-настоящему зрелой женщиной, вы бы не проводили время с подростком, но ее зрелость, вероятно, служила вам удобным оправданием. Может, вы говорили себе, что у нее старая душа. Уверена, вы говорили себе, что она знает, что делает. Спорить готова, вы считали, что она вас опекает, когда она вам приносила бейглы и газировку.

Мне повезло, что у нас с Талией не было общего прошлого. Эти другие девушки видели, какой я пришла на первый курс, как искренне старалась всем понравиться, одетая в уцененные наряды от Лоры Эшли, подаренные мне дочерью Робсонов, с челкой, которую я начесывала и напыляла — в Индиане это еще считалось модным, но явно не в Грэнби. Они видели, как я вписалась в ежегодник, проникшись школьным духом (меня хватило ненадолго, но мне достался сувенир в виде дружбы Джеффа Ричлера). Они видели, как я пыталась подружиться с такими, как они, пока не сблизилась с Фрэн.

Для таких девушек, как Рэйчел и Бет, которые перестали замечать меня где-то в ноябре на первом курсе, мое преображение следующим летом, должно быть, оказалась неожиданным. Я подстригла волосы до подбородка, сделала челку под Бетти Пейдж. Оставила свои обноски в Индиане, вернулась в кампус на неделю раньше, чтобы погостить у Хоффнунгов, и мы с Фрэн отправились прибарахлиться в Ганновер, где я потратила зарплату из «Баскин-Роббинса» на темную мешковатую одежду, кофты-сетки, которые я аккуратно рвала, и поддельную армейскую куртку. Мы порылись в шкафах ее сестер, выискивая вещи, лежавшие там не первый год. Я подбирала себе прикид, который теперь назвала бы готичный гранж, призванный скрыть мой вес: все черное, фланелевая рубашка, повязанная вокруг талии или распахнутая, как пальто. В Clover Music в Керне я купила чокеры из конопли, гель и ультрафиолетовый лак для ногтей. Фрэн отдала мне свои старые мартинсы с перемотанными носами и на размер больше моего. Я выщипала себе брови в виде маленьких острых галочек. Все так делали, но мои были экстремальными. Научилась наносить густую черную подводку для глаз. Я провела лето, избавляясь от того, что считала жалким подражанием, готовая предстать в своем истинном облике.

На втором курсе нарисовалась Карлотта Френч, изгнанница из женской школы в Вирджинии, и объявила нас с Фрэн своими новыми лучшими подругами, чему мы весьма обрадовались, поскольку Карлотта была круче любой из нас. Карлотта носила браслеты на щиколотках и не носила лифчика. Когда она играла на гитаре, сидя на одеяле под деревьями, мальчишки, бросавшие фрисби, которых в теории интересовали только безупречные девушки, словно с рекламы шампуней, придвигались все ближе и ближе и в конце концов растягивались перед ней на животах и заводили разговоры. Она их считала шутами гороховыми. Она пела «Рианнон» для «Причуд» в такой неземной манере, что мне хотелось быть ею. Ее песочные волосы торчали во все стороны. Она была тощей как щепка, но я не ненавидела ее за это. Казалось, что она такой произросла из земли, а не вылепила себя по журнальным образцам.