У меня к вам несколько вопросов - Маккай Ребекка. Страница 36
Они заходят за спортзал, и Талия говорит ему, что ей некогда, потому что она хочет в туалет. Но он говорит ей, что туалет есть в спортзале. У него в кармане ключ от всех дверей, и задняя дверь открывается, хотя к ней нужен отдельный ключ. Сигнализация не срабатывает. (У Робби всегда все как по маслу.) Они идут через бассейн, тихо-тихо, и по коридору — не мимо кабинета Омара, у которого открыта дверь и горит свет, а прямо в женскую раздевалку, где Робби продолжает задавать вопросы, даже пока Талия писает.
Она так долго не выходит, что он заходит в душевую в одежде и открывает воду. Должно быть, он ненадолго заснул, привалившись к стене, потому что Талия уже рядом, хлопает его по щеке, велит просыпаться.
Раз уж они в душевой, можно и сексом заняться, и он пытается стянуть с нее мокрую одежду.
Она злится на него и визжит, сопротивляется. Слишком шумит. Он спрашивает, почему она не хочет секса, не потому ли, что уже занималась сексом сегодня, не с вами ли.
Она говорит ему, что он идиот, и пытается выйти из душевой.
Этот Робби хватает Талию за шею, встряхивает ее, просто хочет вытрясти дурь из нее, ему нужно стукануть ее обо что-то твердое, об эту влажную скользкую стену, и он чувствует себя как животное, как когда летит на лыжах с холма, когда мускулы горят огнем, когда его тело словно машина. Он не говорит телу, что делать, оно само знает, оно следует лыжне, следует гравитации, и так же он действует сейчас, следует гравитации, пока Талия не пускает пузыри, закатывая глаза. Она соскальзывает на пол, а вода смывает кровь со стены — красное становится розовым и исчезает.
Робби трезвеет, или по крайней мере туман перед глазами рассеивается, и он понимает, что надо привести все в порядок. Не ее — с ней уже всё, она лежит и дергается, как под током, — а весь этот бардак, как в плохом кино, все, что на него свалилось.
Он вытаскивает ее, такую маленькую и мокрую, из раздевалки и несет к бассейну, раздевает ее и засовывает в купальник. Времени у него полно, потому что тем временем другой Робби, тот, что в лесу, подпевает фальцетом припев «Подойди к моему окну», звучащий из бумбокса. Тот Робби крутится, раскинув руки, пока этот Робби опускает Талию в бассейн, зная, насколько он вообще сейчас что-либо знает, что она еще жива, что то, что он сделал в душе, могло быть несчастным случаем, но это преднамеренно, это убийство, убийство, убийство. У него есть время найти отбеливатель, смыть всю кровь с настила у бассейна, в коридоре — Омар уже ушел, свет в его кабинете выключен — и в раздевалке. У него есть время проблеваться в раковину, смыть за собой, вымыть руки и лицо.
В рюкзаке Талии есть запасная одежда — зеленый свитер, джинсы, кое-что из нижнего белья, — и он аккуратно складывает все это на скамейку, как будто эта одежда была на ней. А мокрую, залитую кровью одежду он возьмет и где-нибудь сожжет.
Он выскальзывает обратно через запасной выход. Утром ему приходит в голову, что он должен был оставить ключ у Талии, чтобы все подумали, что она вошла в бассейн одна.
Да только утром просыпается не эта версия Робби — этот Робби исчезает. Рассыпается на молекулы и растворяется во влажном мартовском воздухе.
Настоящий Робби сейчас спешит обратно в общежитие с друзьями, пересекает Северный мост, счастливый, лишь немного пьяный и лишь немного нарушающий комендантский час.
Он женится, заведет детей и будет жить в Коннектикуте, так и не узнав, что же он наделал.
28
Вечерний ресторан Грэнби был точно таким же, каким я его помнила, за исключением того, что теперь я могла выбирать из отличной карты вин, что очень помогало при посредственной еде. Есть особое очарование в стакане с хлебными палочками на столе, в разносчике, который ходит вокруг с хлебной корзиной и щипчиками. У нас в Эл-Эй не так уж много разносчиков хлебных корзин.
Когда поставщик углеводов ушел — я устояла, к изумлению Фрэн, — я сказала:
— Значит, по-твоему, мистер Блох ушлый?
— Что? Почему?
— Ты же помнишь, как мы думали, что у них с Талией связь?
Фрэн рассмеялась и сказала:
— Погоди, не позволяй говорить это Бритт в подкасте. Я тебе говорила, она попросила меня об интервью? Наметили на понедельник.
— Но, как ты думаешь, они спали вместе?
— Нет. Нет! И не позволяй ей это говорить. Боже правый. Я хочу сказать, он крутился вокруг школьниц. Я не говорю, что он трахался с ними.
— Но ты была права, — сказала я. — У подростков шестое чувство на такие вещи. Я просто думаю, если мы думали, что это было, значит, это было или что-то еще. Может, не прямо секс, но что-то предосудительное.
Я рассказала ей, как увидела их у фонтана Бетесда, но это прозвучало не слишком убедительно.
— Я хочу сказать, — сказала она, — подростки ведь верят в жуткие сплетни. Помнишь, как мы думали, что Марко Вашингтон был кузеном Дензела?
Меня взяла досада. Нечестно было с ее стороны сперва посеять некую идею у меня в уме, всю неделю не дававшую мне спать, а затем откреститься.
Я сказала:
— Они слишком много времени проводили вместе. Я шла к нему на ораторскую практику, а он сидел там с ней целую вечность за закрытой дверью. Что-то здесь нечисто.
Фрэн кивнула.
— Ты подросток, и ты думаешь: «Этот препод потрясный, потому что зависает с нами». Типа кто откажется зависать с шестнадцатилетками? Потом ты становишься старше и думаешь: «Хм, у него, наверно, нет нормальной взрослой жизни».
— Но я не об этом.
— Это да. Но не говори этого Бритт. Не позволяй ей вляпаться в это дерьмо.
Она помахала рукой вошедшей компании. Я заметила Дэну Рэмос, мою старую учительницу биологии, с которой приятно позавтракала накануне, спросив за равиоли со шпинатом, исследуют ли еще ребята фауну и насекомых в круге внутри обруча (исследуют), заставляет ли она еще их делать наброски (да) и препарируют ли они еще свиные эмбрионы (по желанию, но многие склоняются к виртуальной модели). Я всегда прохладно относилась к естественным наукам, но любила мисс Рэмос — то, как она выявляла греческое или латинское происхождение каждого термина, как настаивала, чтобы мы говорили зо-ология вместо зоо-логии. «Это изучение жизни, — говорила она. — А не зоопарков». То, как она произносила фотосинтез, словно личное имя Бога. Я любила поэзию листвы, преобразующей солнечный свет в глюкозу и кислород. Любила идею адаптации, то, как растения борются за свое место под солнцем: прорастают пораньше, или раскидывают огромные листья, чтобы получать больше света, или выпускают крошечные иголочки, которые почти не нуждаются в нем. «У каждого своя специализация, — говорила она, — почти как у вас при поступлении в колледж».
Дэна и четверо ее спутниц уселись, не прекращая оживленной беседы. Они принесли подарочные пакеты: был чей-то день рождения.
Фрэн сказала:
— Так в чем конкретно суть подкаста Бритт?
Я скривилась, опасаясь ее реакции.
— Что Омар был осужден несправедливо.
Фрэн медленно кивнула. Нам подали вино, и после того, как официант наполнил бокалы и отчалил, она сказала:
— Но вы ведь не собираетесь типа транслировать это?
— Все будет доступно онлайн.
— Я хочу сказать… ты ведь не станешь нигде продвигать это? Бросать говно на вентилятор?
— Господи, — сказала я. — Я не знаю. Она вполне может выложить завтра видео, которое наберет кучу просмотров.
Фрэн казалась настолько не в себе, что я задумалась, не привела ли она меня сюда только затем, чтобы устроить допрос с пристрастием. Она сказала:
— Значит, ты считаешь, это правда? Это не он сделал?
До сих пор я занимала безопасную, нейтральную, академическую позицию — или так говорила себе. Я могла задавать Бритт полезные вопросы, наводящие вопросы, провокационные вопросы. Но ответы мне были не нужны. Я сказала:
— Это не мое дело.
Фрэн откусила прямо от своей булочки, вместо того чтобы отщипнуть кусочек. И сказала с набитым ртом: