У меня к вам несколько вопросов - Маккай Ребекка. Страница 94

Я много думаю об этом. Когда кто-то спрашивает, нравилась ли мне школа-интернат, мой ответ уже не может опираться на людей, с которыми я там познакомилась. Когда-то я могла подумать о вас. Я могла подумать о множестве людей, оказавшихся не теми, кем я когда-то их считала. Но все равно я могу любить само это место, именно как место, с его запахами, эхами и преломлениями света, как материалы, на которых вытравлена их особая история.

Если Майк Стайлз впервые понял, что Грэнби — это его место, когда увидел те мемориальные таблички, то я почувствовала нечто подобное в комнате отдыха Кочмэна. Я почувствовала не судьбу — просто что это такое место, где кто-то может претендовать на свой маленький уголок, место, где после четырех лет я смогу сказать, что была частью чего-то. Где-нибудь в кампусе я найду такое место, где оставлю частичку себя.

Я была здесь.

Я была здесь.

Ольха, Бритт и Джефф по очереди рассказали мне о странной сцене, разыгравшейся в суде утром четверга, тем утром, которое я провела, лежа в постели и смотря новости CNN о глобальных бедствиях, в сравнении с которыми весь штат Нью-Гемпшир казался с ноготок.

Когда Робби с бледным опухшим лицом давал показания, за спиной у него стоял адвокат, «нависая над ним как кукловод», по словам Джеффа. А Бритт сказала:

— Я даже не думала, что так можно. Он просто повторяет слово в слово за этим типом.

Робби, судя по всему, поворачивался к адвокату после каждого вопроса, даже о том, в какие годы он учился в Грэнби и был ли вообще знаком с Талией. На такие вопросы адвокат кивал, и Робби отвечал.

Когда же Эми спросила, состоял ли он с Талией в половых отношениях, адвокат покачал головой, и Робби сказал:

— Я пользуюсь правом по Пятой поправке не отвечать.

И это повторялось со всеми дальнейшими вопросами.

На перекрестном допросе сторона обвинения спросила только одно:

— Вы несете ответственность за смерть Талии Кит?

На что Робби ответил громко и импульсивно:

— Нет.

Джефф сказал:

— Этот гад выйдет сухим из воды. Даже если с Омара снимут обвинение, Серено ничего не предъявят.

Я ничего другого не вижу.

Яхав по телефону сказал, по сути, то же самое:

— Недостаточно оснований, чтобы выстроить дело.

Я сказала:

— Но против Омара тоже не было оснований.

— Это да.

Был человек, ушедший от правосудия, быстро женившись на единственной свидетельнице: нельзя было принудить ее давать показания против мужа. Она была матерью жертвы.

Был человек, которому все сошло с рук, потому что защита заставила дать показания лучшую подругу убитой девушки, которой было тринадцать на момент разбирательства, о том, что ее подруга проникала тайком на фильмы для взрослых. Это очевидно означало, что она была достаточно зрелой («вела активную половую жизнь» — по их словам) в двенадцать лет, чтобы ее мог убить кто угодно, помимо водителя автобуса, у которого были найдены ее откровенные фотографии.

Был человек, которого выпустили из-за несоблюдения формальностей (ошибка в документах), и он вышел на свободу как раз вовремя, чтобы, к ужасу семьи убитой, явиться на панихиду по той, которую он задушил.

Был мальчик, которого не обвинили в непредумышленном убийстве за то, что он столкнул с террасы ресторана своего отца, — потому что система сработала для него так, как должна работать для всех. Когда его привели на допрос, ему дали одеяло и горячий шоколад. Они понимали, что он был ребенком.

Был человек, которому все сошло с рук, потому что пять чернокожих трансгендерных женщин, найденных мертвыми в одном парке за один год, очевидно, не значили ничего, кроме того, что это хреновый парк. Убийцу даже не объявили в розыск.

В 90-х был случай, когда штат отказался выдвинуть обвинения против друга семьи убитой одиннадцатилетней девочки, сперма которого была найдена у нее во рту, влагалище и анусе. Прокурор штата счел, что улик недостаточно. Девочка могла сидеть и есть попкорн на кровати, на которой он перед этим мастурбировал, и таким образом занести в рот его сперму. «Вот так мы заражаемся насморком, — сказал адвокат. — Мы что-то трогаем, трогаем свое лицо. А потом эта девочка идет в туалет — и что она делает? Она себя трет, спереди назад, вот так». И он присел на корточки в прямом эфире из мраморного зала какого-то суда и провел рукой между штанинами своих брюк.

После допроса Робби защита успокоилась, а обвинение не представило своих свидетелей. Следующий день они провели в спорах, обвинение снова заявляло, что я оказывала на людей давление, в данном случае на Бет. Меня бы пустили в зал суда для заключительных прений, но Эми подумала, что это не лучшая идея: она сказала мне лететь домой, и все закончилось, когда я была в воздухе где-то над Скалистыми горами. Когда я приземлилась, пришло голосовое сообщение от Эми о том, что, по ее мнению, все прошло очень хорошо. Теперь судья примет все это «к сведению», и через несколько месяцев (от одного до шести), по расчетам Эми, мы узнаем, решил ли он отменить первоначальный вердикт.

В тот же день, когда я прилетела домой, мне пришло электронное письмо от молодой женщины из Сейлема, штат Орегон. Вы были с ней знакомы, когда преподавали в Провиденсе. Пола Гутьеррез — уверена, вы ее вспомнили. Она просила меня передать благодарность Бет Доэрти за то, что она рассказала о вас в суде. «Мне все это до жути знакомо, — написала она Бет. — Словно вы рассказывали о моей жизни».

Через неделю Дэйн Рубра переслал мне электронное письмо от Эллисон Мэйфилд, учившейся когда-то в той школе, после которой вы приехали в Грэнби. Вы помните ее? Ту девушку, которая бросила школу на третьем курсе, после того как попыталась вскрыть себе вены маникюрными ножницами?

А как насчет Зои Эллис? Она действительно думала, что у вас с ней была любовь. Она продолжала так думать, пока подруга не прислала ей новость о судебном слушании. Боже, благослови Зои, она была готова выйти на публику, написать обо всем этом.

А как насчет Энни Минтц?

У вас еще есть работа? У вас еще есть семья? Из соцсетей не очень понятно.

В апреле я снова прилетела на Восток, к Джеффу. Мы провели неделю в Нью-Йорке — валялись в постели, заказывали еду, я работала над книгой, — и мы решили, что летом он прилетит в Эл-Эй. Я была очень счастлива. Я и сейчас счастлива.

Фрэн я соврала, что была в Нью-Йорке по делам. Я ждала правильного момента, чтобы сказать ей про нас с Джеффом, правильного момента, чтобы услышать, как она воскликнет:

— Я ждала этого тридцать лет!

Из Нью-Йорка я доехала электричкой до Манчестера, где меня встретила Фрэн и отвезла в Грэнби; я гостила у нее двое суток. Нам нужно было сделать кое-что важное, кое-что, о чем мне пока не хочется вам говорить. На следующий день мы сходили на утренник студенческого мюзикла, того самого, который мне советовал поклонник Ширли Джексон.

Ближе к вечеру того первого дня, когда мы с Фрэн выгуливали ее золотистого ретривера Бориса на поле для лакросса, мне на телефон пришли одно за другим три сообщения — от Бритт, Яхава и Ольхи:

«Плохие новости», «Ходатайство о пересмотре отклонено» и «Пиздеццц», соответственно.

У меня перехватило дыхание — не столько от недоумения, сколько от шока. Не слишком ли рано?

Прошло всего чуть больше месяца. Это наверняка ошибка, какая-то мелкая юридическая заминка, ускользнувшая от моего понимания. Но это была реальность.

Яхав написал еще: «Он может подать апелляцию, хотя это еще большая морока. Мне очень жаль, Боди. Надеюсь, я не внушал тебе ложного оптимизма. Я старался этого не делать. Такие вещи никогда не выгорают. Так устроено».

Я показала свой телефон Фрэн, рука у меня дрожала. Борис пытался подпрыгнуть, чтобы обнюхать его, эту штуковину, которая нас так интересовала.