Лихие. Смотрящий (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 48

В вип-комнате играли четверо. Сам Гирш во главе стола, Аратунян, Смолевич из СБ-Агро и Березовский. Карты так и летали туда-сюда, а я не знал, куда себя деть. Свободного стула присесть нету, самому идти за ним не комильфо.

— Как, Сергей Дмитриевич, съездили в МУР? — тихо проскрипел Гирш, раздавая карты.

— Да вроде все ровно прошло, — осторожно ответил я. Никто со мной не поздоровался — плохой знак. Я посмотрел на стол — на нем лежала целая гора фишек самого высокого номинала. Тут на кону стояло несколько сот тысяч долларов.

— Это хорошо, — хмыкнул Гирш, — просто отлично! Мы позаботились, чтобы такой предприимчивый молодой человек не попал под каток правосудия. Я сам знаете ли в 72-м… впрочем не будем о плохом.

По-русски говорил Аарон чисто, без акцента. Судя по информации, которую мне собрал особист — Гирш в 75-м эмигрировал из страны по еврейской линии, осел в Штатах. Там сделал большую карьеру при демократической партии, стал каким-то функционером. Потом работал в Международном валютном фонде. И, видимо, так хорошо работал, что его послали надзирать за Россией. Так сказать, изнутри.

— Долю шадринских передашь вот ему, — Гирш колодой карт показал на довольного Березовского. Тот мерзко улыбнулся мне и произнес:

— Сработаемся вместе, Сергей Дмитриевич?

И стоило воевать с шадринскими, чтобы поменять шило на мыло?

— Несомненно, Борис Абрамыч, несомненно, — натянул я любезную маску на свою не слишком радостную физиономию.

— А ты ведь тоже любишь суши, Абрамыч! — засмеялся Аратунян. — А то смотри, до чего японская кухня людей доводит.

— Это они с соусами перемудрили, — хохотнул Смолевич. — Ядерные соусы у них какие-то. Ты теперь, Боря, тоже поаккуратней будь…

Любители покера заулыбались, а вот лицо Березовского окаменело. Не понравилась ему шутка, и он бросил на меня задумчивый взгляд. И почему люди такие недоверчивые? Не понимаю! Меня ведь даже из милиции отпустили!

Ах да! Милиция! У меня на завтра намечена кое-какая встреча с товарищем из министерства. Очень нужно вытащить одного человечка, иначе его просто убьют…

Профессор стоял в ряду таких же зэка, как и он сам. Ни возраст, ни статус сегодня не прокатили. Вытащили из барака и поставили в строй, держа в телогрейке на ледяном ветру. Они торчали здесь уже час. Кажется, и до них докатилось новшество освобожденной от пут коммунизма России. На плацу, взрыкивая моторами, выстроились в ряд тентованные машины, и из них посыпались горохом крепкие парни с дубинками. Он уже слышал об этом. Тюремный спецназ, лютое зверье, на кровь натаскивают, попутно решая множество застарелых проблем. И первая из них — власть воров на конкретно взятой зоне. Профессор гадал, что же им сегодня предстоит: просто профилактическая взбучка, взбучка с парой забитых напоказ бедолаг, или будут брать в жесткий оборот. Старый вор видел многое в жизни, но такого раньше не случалось. Жестока была Советская власть, но не теряла берега никогда. Власть же демократическая пока была молода, и в своих действиях напоминала неразумного малыша, то и дело проверяющего пределы дозволенного.

Две сотни спецов встали напротив двух тысяч заключенных, мерно ударяя палками по щитам, и от этого звука дыбом встал короткий ежик Профессора. По строю прокатилась незримая волна ужаса. Он парализовал, лишал воли и, казалось, шептал вкрадчиво на ухо: подчинись, ляг на землю, закрой голову руками и молись. И тогда, может быть, достанется кому-то другому, но не тебе.

Нет! Он так делать не будет. И Профессор выпятил вперед тощую грудь.

— Н-на! — с утробным хеканьем заходили дубинки, а две тысячи человек, окруженных автоматчиками и рвущими поводок псами, превратились в одуревшее от страха стадо.

Зэка не смели бежать, не смели упасть на землю. Они просто стояли и побелевшими губами шептали что-то в ожидании своей очереди. А она непременно дойдет, в этом сомнений не было. Палки ходили методично, и озверевшие парни в форме даже раскраснелись от усердия. Они молотили от души, не разбирая возраста. И молодых, и доходяг, которых тут тоже хватало. То один, то второй падал на землю, и тогда спецы били его тяжелыми ботинками, понемногу входя в раж.

Первый удар дубинки пришелся по голове, смахнув ушанку, а потом они посыпались градом. Профессор повалился на землю, стараясь не стонать от боли в отбитых ребрах. Только голову закрыл руками, иначе хана. Рубильник, старый товарищ, который стоял рядом в строю, и лежал тоже рядом. Только ему повезло куда меньше. По крайней мере, у живых людей не бывает таких зрачков — огромных, почти во всю радужку. Отбегался, — только и успел подумать Профессор аккурат перед тем, как потерять сознание.

— Встать! — услышал он голос, который приснился ему в том липком черном забытье, куда он провалился. Голос-то он слышал, до только исполнить команду не мог. Просто не чуял ни рук, ни ног.

— Неподчинение приказу! — услышал Профессор вновь. — В ШИЗО.

Так он и попал сюда. Кормежка раз в день, холод почти как на улице, и никого вокруг. Он скоро сдохнет здесь, и его просто закопают в безымянной могиле, как и многих других. И не узнает никто, и не заплачет. А те, кто его знал, забудут уже завтра. Ведь они-то поживут еще.

Где-то под утро раздался лязг дверей.

— На выход! — стегнула его плетка команды.

И Профессор равнодушно встал, морщась от боли в отбитых ребрах, и повернулся к стене, сведя руки сзади. Щелкнула сталь наручников, ледяным холодом обняв запястья.

— Пошел! — услышал он.

Они пришли в каптерку, где прапор подвинул к нему баул с вещами и лист бумаги.

— Барахло свое проверяй, подписывай и вали отсюда!

— Да что происходит, командир? — Профессор совершенно растерялся.

— Прошение на УДО писал? — удивленно посмотрел на него каптер. — Удовлетворили его. Иди на выход.

— Да не писал я… — совершенно растерялся Профессор. — Я же в законе вор. Тут ошибка какая-то…

— Да-да! — язвительно посмотрел на него прапор. — Все вы одинаковые. Только притворяетесь, что по понятиям живете. И стучите, как дятлы, и жалобы пишете, и на УДО идете как миленькие. Вали отсюда, у меня обед скоро.

— Я ничего не понимаю! — шептал Профессор даже тогда, когда его уже выпихнули за калитку, а замок за спиной лязгнул в последний раз, отрезая его от прежней, привычной и понятной жизни.

— Профессор!

Ему навстречу, раскинув руки, шел Серега Хлыст, паренек, которого он несколько лет опекал и учил жизни. Только выглядел он не как тот волчонок, резкий и злой, что запомнился ему. Серега выглядел как хозяин наступившей новой жизни. Одно пальто стоило… Профессор не знал, сколько стоит такое пальто и костюм. Понимал только, что очень дорого. И длинный, невиданных размеров Мерседес тоже намекал на резко поднявшееся благосостояние лобненского босяка. А полдюжины тачек с братвой, которые почтительно стояли полукругом, намекали на еще большее. Хлыст теперь — настоящий авторитет, под которым ходит немалая команда.

— Хлыст! — Профессор обнял старого знакомца. — Ты как узнал, что я выхожу? Я и сам час назад…

— Долгая история, — хмыкнул Хлыст. — Но я же тебе говорил тогда, что сам поплыву. Вот и поплыл.

— И выплыл, как я посмотрю, — задумчиво сказал Профессор, незаметно трогая кожу сидений. Даже на ощупь было круто.

— Поехали, Колян, — скомандовал Хлыст, и огромный, как корабль, автомобиль, тронулся, проворачивая снег колесами. Он повернул голову и сказал. — Мы ночью уже дома будем, Профессор. Тысяча триста километров. Ребята за рулем меняться будут. Скоро Новый год. Встретим его как люди.

— Тут рынок за углом, — попросил вдруг Профессор, когда они заехали в Сыктывкар. — Останови минут на десять.

— Если нужно чего, ты только скажи, — удивленно посмотрел на него Хлыст. — Колян все купит.

— Останови! — с нажимом произнес Профессор и выскочил, едва только Мерседес затормозил у обочины.

Он ввинтился в толпу, наполняясь ее запахами и звуками. Профессор любил толчею рынков и трамваев, потому-то и стал тем, кем стал — щипачом высшей категории, настоящим мастером с чуткими, как у хирурга, пальцами. Он прислушивался к людям, настраиваясь на их волну и пытаясь уловить их немудреные мыслишки. Вот эта выбирает яйца подешевле, а эта торгуется за кусок копеечной бульонки. Мимо… Профессор пошел в другой конец рынка, где торговали шмотками. Здесь висела кожа из Турции, ультрамодная мечта всех пацанов. Вот тут-то он и половит свою рыбку. А вот и она! Толстая, густо накрашенная тетка, рядом с которой шел прыщавый отпрыск лет семнадцати. Судя по жадным взглядам, которые паренек бросал на развешанное богатство, он мечтал казаться круче, чем есть, и прямо сейчас. А профинансировать его преображение должна любящая мама, которая прижимала к груди сумочку, в которой и лежала заветная пачка бабла.