Каждому свое • Американская тетушка - Шаша Леонардо. Страница 9
— О, только о ней я и думаю! Если бы не она, я сделала бы с собой что-нибудь ужасное.
— А она знает? — нерешительно спросила синьора Лаурана.
— Нет, мы от нее, бедняжки, все скрыли. Сказали, что папа в отъезде и скоро вернется.
— Но она видит, что вы вся в черном, и ничего не спрашивает? Быть может, она просто не хочет знать?
— Нет. Она даже сказала, что черное платье мне очень идет и чтобы я почаще его надевала... — Правой рукой она поднесла к лицу белый с траурной каемкой платок, вытирая обильные слезы, и под пристальным взглядом Лаураны поправила юбку, прикрыв колени. — И так будет всегда, теперь я всегда буду ходить в трауре, — всхлипывая, проговорила она.
«А девочка права, — подумал Лаурана. — Красивая женщина, и черный цвет ей очень к лицу. Великолепная фигура: стройная, чуть полноватая, а сколько в ней ленивой грации и неги, даже когда она застывает, словно изваяние. Мягко очерченное лицо с пухлыми губами, темные с золотистым отливом глаза, ровные белоснежные зубы, лицо не зрелой, много испытавшей женщины, а, скорее, расцветшей девушки. О, если бы она улыбнулась».
Но у него не было никакой надежды, что такое может случиться в этой мрачной комнате, да и разговоры, которые завела мать, отнюдь не настраивали на веселый лад.
И все же это случилось, когда речь зашла об аптекаре и о приписываемых ему молвой любовных похождениях.
— Честно говоря, у него был повод так себя вести. Лючия Спано, бедняжка, никогда не отличалась красотой. Мы с ней учились в одном колледже, она и тогда была некрасивой, даже хуже, чем теперь.
Она улыбнулась, но тут же ее лицо снова опечалилось.
— Но мой муж, он-то чем виноват? — и разрыдалась, закрывая лицо носовым платком.
Глава седьмая
Для ведущих расследование картина преступления становится тем яснее, чем тщательнее собраны и проанализированы ее стилистические и материальные компоненты. Это альфа и омега всех детективных романов, которыми упивается добрая половина человечества. Но в действительности дело обстоит иначе: коэффициент ошибок и безнаказанности преступников высок не только и не столько потому, что низок интеллект следователей, а чаще всего потому, что компоненты преступления обычно бывают крайне недостаточными. Иными словами, лица, организовавшие и совершившие преступление, весьма заинтересованы в высоком коэффициенте безнаказанности.
Компоненты, позволяющие раскрыть преступления, где все окутано тайной и неясными остаются сами его мотивы, — это анонимное письмо, донос профессиональных осведомителей, а также случай. И лишь в известной и, пожалуй, даже очень незначительной степени проницательность следователя.
Лауране случай пришел на помощь в сентябре. Он уже несколько дней находился в Палермо, где принимал экзамены в одном лицее. Однажды в ресторане, куда он обыкновенно заходил пообедать, он встретил школьного товарища, с которым не виделся много лет, но внимательно следил за его успехами в области политики. Коммунист, секретарь ячейки в небольшом селении, он стал депутатом сначала Областного собрания, а затем и парламента. Понятно, они вспомнили о студенческих временах, а когда зашел разговор о бедном Рошо, депутат сказал:
— Меня совершенно поразило известие о его убийстве, ведь он приходил ко мне дней за пятнадцать-двадцать до смерти. До этого мы с ним лет десять не виделись. Он приехал ко мне в Рим, в палату депутатов. Я его сразу узнал, он совсем не изменился, не то, что мы... Мы-то с тобой немного постарели. Вначале я подумал, что его смерть связана с этой поездкой в Рим. Но потом, насколько я понял, расследование установило, что он погиб только из-за того, что находился в компании приятеля, который, кажется, соблазнил девушку... А знаешь, зачем он приходил ко мне? Чтобы спросить, согласен ли я разоблачить в нашей газете, на митингах и в самом парламенте одного из ваших именитых граждан. Этот тип держит в руках всю провинцию и творит всякие бесчинства: крадет, подкупает, посредничает в темных делах.
— Человека из нашего городка?! Ты уверен?
— Я припоминаю, что прямо он этого не сказал, вероятно, только намекнул, а может, у меня после нашего разговора сложилось такое впечатление.
— Но именно одного из тех, кто держит в руках всю провинцию?
— Да, это я точно помню, он так и сказал. Я, конечно, ответил, что буду рад разоблачить эти скандальные злоупотребления, но мне прежде всего нужны доказательства, какие-нибудь документы. Рошо сказал, что у него в руках целое досье и он мне его принесет... С тех пор я его больше и не видел.
— Естественно.
— Вполне естественно, раз человек ушел из жизни.
— Прости, я не собирался острить. Просто я подумал, что твое подозрение о связи между его поездкой в Рим и трагической смертью имеет... Теперь я припоминаю, что дня два его не было в городке, потом он сказал мне, что ездил к отцу в Палермо. Но это поистине невероятно, Рошо — и вдруг кого-то разоблачает, подбирает досье!.. Ты уверен, что это был Рошо?
— Черт побери! — воскликнул депутат-коммунист. — Я же тебе сказал, что сразу узнал его и что он совсем не изменился.
— Да, ты прав, он не изменился... А имени человека, которого он хотел разоблачить, Рошо не назвал?
— Нет.
— Даже не намекнул? И никаких подробностей не сообщил?
— Нет, ничего. Больше того, я настаивал, пытался узнать хоть что-то, но он заявил, что речь идет о весьма деликатном, сугубо личном деле...
— Личном?
— Да, личном... И потому либо он расскажет все с документами в руках, либо ничего... Должен тебе признаться, когда он сказал, что еще не решил, открыть ли мне все или умолчать, мне стало не по себе. У меня создалось впечатление, что эти документы и сам его приход были как-то связаны с попыткой шантажа. Если он добьется своего, то промолчит, а если нет, то придет ко мне с досье...
— Но Рошо был не из тех людей, которые способны на шантаж.
— Ну а как бы ты сам истолковал его поведение?
— Не знаю, все это очень странно, почти невероятно.
— Я вижу, тебе даже трудно представить, что он хотел кого-то разоблачить, тем более ты не можешь догадаться, кого именно и по каким причинам! Но ведь вы были друзьями, ты его хорошо знал?! Тебе это не кажется странным?
— Во-первых, я не был с ним особенно близок. И потом, характер у него был скрытный и он никогда не делился своими переживаниями. Поэтому мы никогда не говорили с ним о личных, интимных делах, а все больше о книгах и о политике.
— А что он думал о политике?
— Думал, что заниматься политикой, не считаясь с моральными принципами...
— Самый настоящий оппортунизм.
— В этом смысле я тоже немного оппортунист.
— В самом деле?
— Это не мешает мне голосовать за коммунистов.
— Отлично, отлично, — сказал депутат.
— Но с большими сомнениями и колебаниями...
— Почему вдруг? — спросил депутат, бросив на собеседника насмешливый и снисходительный взгляд, обещавший мгновенно опровергнуть любые доводы Лаураны.
— Оставим этот разговор, все равно ты не убедишь меня голосовать против.
— Против кого?
— Против коммунистов.
— Вот это было бы даже оригинально, — рассмеялся депутат.
— Как сказать, — серьезно ответил Лаурана и снова заговорил о Рошо, который, по-видимому, тоже голосовал за коммунистов, хотя и не признавался в этом. Вероятно, из уважения к своим родственникам, вернее, к родственникам жены, которые весьма активно участвуют в политической жизни, особенно каноник.
— Каноник?
— Да, каноник Розелло, дядя его жены... Поэтому Рошо из чувства уважения, а может, из боязни семейных ссор предпочитал не занимать определенную позицию. Должен тебе сказать, что в последнее время Рошо стал особенно упрямым и нетерпимым в своих суждениях о людях и о политике. Я имею в виду политику правительства.
— Может, от него ускользнула выгодная должность или заработать не дали?
— Не думаю... Понимаешь, он был совсем не таким, каким ты его себе представляешь... Он любил свое дело, родной городок, вечера в клубе или в аптеке, любил охоту, собак, мне кажется, он очень любил жену и обожал дочку.