Последняя Империя - Сартинов Евгений Петрович. Страница 80

— Да, но и у нынешнего президента основным пунктом программы значится возвращение России в лоно демократии. А это означает только одно — продолжение попыток вмешательства США во внутренние дела моей страны. Я не думаю, что вам бы понравилась предвыборная кампания претендента на первые роли, допустим, в Германии, если там было записано возвращение ей Эльзаса и Лотарингии…

Выйдя из зала заседания Лемьер бросил через плечо своим советникам:

— Кто из вас убеждал меня, что он грубый солдафон с мышлением ефрейтора? Хотел бы я иметь армию, состоящую из таких ефрейторов. Даже если все эти предложения принадлежат Сизову, то он хорошо их озвучивает.

Из-за визита французского президента встреча двух министров задержалась более чем на час. После ее окончания кортеж машин торжественно проследовал к Триумфальной арке, а после возложения венков к могиле Неизвестного солдата поспешил в собор Инвалидов, к могиле Наполеона. Отдав честь и лично возложив венок, Сазонтьев неожиданно для всех сдернул фуражку и, преклонив колено, застыл перед надгробием из красного полированного финского порфира.

Визит показывали в прямой трансляции, и этого жеста маршала было достаточно, чтобы завоевать симпатии экспансивных французов. Уже на следующий день пикетчиков с антирусскими плакатами значительно поубавилось, в основном это были люди с типично кавказскими лицами. Впрочем, было кое-что и посерьезнее плакатов. Как оказалось, тот неожиданный приход президента просто спас жизнь Сазонтьеву. Находившийся в оцеплении полицейский с многоэтажным именем Андре Жан-Пьер Килли обратил внимание на одну из машин — серый старенький «Пежо», — стоящих в течение трех часов недалеко от собора Инвалидов. Удивило его то, что все это время в машине сидели люди. Андре указал на странную машину своему лейтенанту. Группа полицейских подошла к «Пежо». Увидев полицию, четверо сидевших в автомобиле занервничали, начали оживленно переговариваться. Оказалось, что ни один из них не владеет французским. Под дулами автоматов чужеземцев вытащили из машины, при них обнаружили пистолет и пульт управления взрывным устройством. В спешном порядке были прочесаны все окрестности, мину обнаружили в припаркованном в двухстах метрах от входа в собор стареньком «Форде», как раз по ходу движения кортежа российского маршала. Бомбу обезвредили, все четверо террористов оказались выходцами с Кавказа — трое чеченцев и карачаевец.

Менее значимое покушение произошло в самом конце визита Главковерха. Он спускался вниз по ступеням «Гранд-Опера», когда к нему с криком «Банзай» кинулся человек с типично восточными чертами лица и кинжалом в руке. Не прерывая движения, Сазонтьев выбросил вперед свою левую руку и кулак бывшего спецназовца мигом остановил самурая, отбросив щуплое тело японца назад. Кинжал террориста успел только попортить китель маршала, а японского студента Киито Море увезли в больницу со сломанным носом и сотрясением мозга. Как оказалось, у новоявленного самурая на Шикотане погиб старший брат, за это и хотел он отомстить Сазонтьеву. Ситуация была заснята вездесущими операторами «Антенн-2», и потом еще несколько дней крутилась в записи по телеканалам многих государств мира.

Все четыре дня визита Сазонтьева посольство России осаждали экзальтированные девицы самых разных возрастов и внешнего вида с одной навязчивой мечтой — переспать с новоявленным Александром Македонским. Это весьма забавляло Сашку. В свободные минуты он в бинокль рассматривал претенденток на его постель, одетых порой более чем откровенно.

— Да, а страшноватые все-таки эти француженки, — с усмешкой сказал Главковерх, подводя неутешительный итог. — Ни на одну из них я бы без стакана водки не позарился.

Узнав о вторжении талибов, Сазонтьев хотел прервать визит и сначала даже не поверил в то, что Сизов велел ему остаться. Он лично позвонил в Москву, и глава Временного Совета высказался коротко и емко, в стиле самого Сазонтьева:

— Доводи дело до конца. Если тебя некому заменить на фронте, то ты хреновый министр обороны. Что, будешь кидаться на каждую амбразуру? Тоже мне, Александр Матросов!

Кроме встречи с президентом в первый день визита, они встречались с Лемьером еще три раза, в загородном замке Рамбуйе и в личном поместье Лемьера недалеко от Эври. Переговоры шли трудно. Француз очень не любил американцев, но и диктаторские амбиции русского гиганта его настораживали.

Но больше всего Сазонтьева волновала Сашка. Беременность у нее протекала трудно, плод был большим, врачи сразу предложили кесарево сечение. В последний день визита начались схватки, об этом сказали Сазонтьеву, и тот едва дождался конца всех положенных церемоний. Уже в салоне самолета он взревел во всю свою глотку:

— Пилот, мать твою за ногу! Чтобы через час мы были в Москве! Ставлю ящик водки. Татарник, тащи сюда пузырь!

За час, они конечно, в Москву не успели, летели положенное время. И всю дорогу Главковерх наверстывал упущенное в Париже. «Бордо», «Камю» и шампанское торжественных парижских раутов предельно надоели ему, душа и тело требовали водки. Пили, как обычно, втроем, Сазонтьев и два его неразлучных адъютанта, Лавров и Татарник. Спустившись с трапа в Москве, маршал мимоходом пожал руку встречавшему его начальнику Генерального штаба Авдееву и быстрым шагом проследовал к своему персональному "ЗИЛу".

— Кто родился? — спросил он не оборачиваясь.

— Дочь, — ответил Авдеев.

— Слава богу, хоть в этот раз врачи угадали. В роддом, — велел Сазонтьев шоферу.

Всю дорогу он расспрашивал Авдеева о положении на среднеазиатском фронте, его немного удивило, что генерал часто путался в ответах, да и вообще выглядел несколько странно. Анализировать все это Главковерху было некогда, да и не неохота. Сазонтьева занимали сейчас мысли, далекие от войны. Он просто выругал своего зама за путаницу в ответах и в нетерпении уставился на дорогу.

Лишь выйдя из машины около больничного корпуса и увидев на ступенях крыльца Сизова и Соломина с напряженными, скорбными лицами, Александр понял, что происходит что-то не то, что-то невероятно страшное и жуткое.

— Сань, мы выражаем тебе самое глубокое соболезнование, это так несправедливо… — начал Сизов.

— Что? — не понял Сазонтьев, зачем-то надевая фуражку. — Вы чего?

Сизов удивленно глянул за плечо друга, и по бледному лицу начальника Генштаба понял, что тот не решился выполнить порученное ему дело.

— Понимаешь, она хотела рожать сама, без кесарева, а у нее оказалось больное сердце, — пришел на помощь Сизову Соломин.

То, что было потом, Сазонтьев помнил слабо. Кажется, он крушил какие-то двери, со звоном падало огромное цветное стекло, он что-то кричал во все горло, пытался найти хоть какое-то оружие и сначала перестрелять всех этих людей в белых халатах, а потом, уже у тела Александры, ему самому нестерпимо хотелось застрелиться. Безумие кончилось, когда ему поднесли заливающийся плачем белый комок пеленок с красным от натуги лицом. Глянув на него, Сазонтьев сразу увидел маленькие, но столь явные черты лица Александры — крохотный вздернутый нос, эти характерные, упрямые губы. Несколько минут он смотрел на дочь, потом поднялся с колен, повернулся, нашел глазами Соломина и сказал ему:

— Позаботься о ней. Отдай Надьке, она ее воспитает как надо.

После этого Главковерх огляделся по сторонам, увидел разбитую в щепки дверь палаты, испуганные лица заглядывающих в нее врачей, тяжело дышащих адъютантов, разорванный китель Татарника, наливающийся синевой и закрывающийся глаз Лаврова, бледное лицо явно растерянного Сизова. Сашка посмотрел на свои руки, все они были в крови от разбитых стекол. Поцеловав в губы так и не ставшую законной женой любимую, Сазонтьев развернулся и пошел к выходу. По пути он видел следы своего безумства — сорванные с петель двери, вдребезги разбитый в фойе громадный витраж, засыпанный цветным стеклом пол. Пройдя к машине, Главковерх грузно упал на заднее сиденье и приказал:

— На аэродром, в Кубинку.