Богатырщина. Русские былины в пересказе Ильи Бояшова - Бояшов Илья Владимирович. Страница 17

Владимир-князь ждёт в нетерпении – что-то долго гонец задерживается. Лишь к вечеру заявился Чурила Пленкович. Положил Чурила деньги на стол – и стол пошёл: стали тут гости есть, пить, прохлажаться, славить нового стольника. Всю ночь они напивались, объедались, а поутру рано-ранёшенько зазвонили к заутрене. Пошли князья-бояре в Божью церковь к заутрене. В тот день выпала пороша, разглядели бояре на снегу свежий след – то ли это заяц скакал, то ли горностай себе дорогу прокладывал. Старый Бермята вместе со всеми гадает-думает – а иные в усы усмехаются, за его спиной меж собою шепчутся:

– Знать, здесь не зайка скакал, не горностай пробегал! Не шёл ли это Чурила Пленкович к старому Бермяте Васильевичу, к его молодой жене, Катерине прекрасной?

Сухматий

новь у князя Владимира веселится почестен пир – сам Бермята там за княжеского советчика, а Чурила Пленкович за стольника. В первый день на том пиру бояре да могучие богатыри досыта наедались, на второй день допьяна напивались, а на третий день сидят, хвастают: глупый хвастает молодой женой, разумный – родной матушкой, а мудрый – родным батюшкой. Молчит лишь один Сухматий Сухматьевич: себя молодец за ус подёргивает, на хвастливые речи хмурится.

Князь говорит ему таковы слова:

– Что же ты, Сухматьюшка, один не пьёшь, не хвалишься, что же ты не хвастаешь?

Отвечает Сухматий:

– Нечем хвастать мне, стольно-киевский князь. Разве только тем похвалюсь, что привезу тебе из чиста поля лебёдушку, и не раненую, не окровавленную, а живую-здоровую да на своих руках.

Говорит на то стольно-киевский князь:

– Коли из твоих сахарных уст слово вылетело, так сдержи его: привези мне с княгиней Апраксией завтра поутру лебёдушку, и чтобы была она не ранена, не окровавлена, а жива-здорова да на твоих руках.

Выходит добрый молодец Сухматий Сухматьевич из-за белодубовых столов, из-за шелковых скатертей, низко князю с княгиней кланяется. Седлает он скорёшенько своего коня, берёт половецкую саблю, выезжает в чисто поле, а из чиста поля – на Пучай-реку. Искал Сухматий по всем её тёмным заводям, по всем болотным камышам: не найти ему там лебёдушки. Сухматий говорит себе: «Не вернусь обратно в Киев-град, а наведаюсь к самой Непре-реке: вода в той реке светлая, быстрая, любят на ней качаться белые лебеди».

Приезжает он к Непре-реке, видит: река вся помутилась. Говорит с ним река человеческим голосом:

– Здрав будь, добрый молодец, сильный богатырь Сухматий Сухматьевич! Не гляди на мою воду – я ведь, матушка-река, христианской кровью теку. Стоит на другом моём берегу поганая орда в сорок тысяч, и ещё сорок тысяч к ней вот-вот подойдёт. По утрам орда мостит Калинов мост. Ночами я тот мост волною скидываю. Так неделя прошла, на сегодняшнюю ночь сил моих уже не осталось.

Повернул тогда коня Сухматий на Калинов мост, а на том мосту поганых видимо-невидимо. Стал он их побивать своей половецкой саблей, стал их своим конём потаптывать. Побил он несметную орду, повалил её с моста в реку. Среди орды был один мурза: как побежала назад с моста поганая сила, наладил тот мурза разрывчатый лук, пустил калёную стрелочку – попала стрела Сухматию в правый бок, вышла в левом боку. Упал с коня Сухматий Сухматьевич, но не отчаялся. Собрал он целебных трав и листьев, из трав Сухматий наладил отвар-питьецо, а листьями заткнул свою кровавую рану. Отдохнул он немножечко, поднял с сырой земли дубовую веточку, сел на коня, догнал орду и стал той веточкой помахивать, поганых доколачивать – тут толстобрюхому мурзе конец пришел. Прибил Сухматий всю орду – не оставил и на семена.

Повернул богатырь к городу Киеву, приезжает к князю Владимиру. Князь выходит встречать его на широкий двор.

Говорит Владимир Сухматию:

– Ну, добрый молодец, покажи нам с княгиней свою лебёдушку, да не раненую, не окровавленную, а живую и здоровую, и не где-нибудь, а в твоих руках.

Отвечает Сухматий Сухматьевич:

– Было мне, князь, не до лебёдушки. Подошла несметная орда к Непре-реке. Как утром мостит орда Калинов мост, так ночью река волною его скидывает. Неделя прошла – на последнюю ночь сил у реки уже не осталось. Повернул я тогда коня на Калинов мост, взялся бить ордынскую силу, всю побил, не оставил и на семена.

Рассердился Владимир. Слугам своим приказывает:

– Посадите в темницу молодца, всё пустым тот хвастает!

Посадили в темницу Сухматия, а Владимир-князь по каменному крылечку расхаживает, бородку свою поглаживает. Подзывает он к себе Добрыню Никитинца:

– Уж ты, Добрынюшка Никитинец, сослужи мне службу: поезжай к Непре-реке, рассмотри, что на ней случилось.

Вскочил Добрынюшка на Каурушку, повёз его верный конь к Непре-реке. Глядит Добрыня: намощён над водой Калинов мост, а на мосту битой силы – видимо-невидимо: и там-то лежат, и здесь-то лежат. Стало быть, правда Сухматием сказана: прибита им вся поганая сила. Поднял Добрыня дубовую веточку, которой Сухматий размахивал, и привёз её показать князю. Как стали у князя веточку взвешивать, оказалось в ней девяносто пудов.

Говорит тогда Владимир:

– Отмыкайте поскорее сырую темницу. Уж теперь-то я буду Сухматия миловать, баловать, щедро деньгами его жаловать – надарю ему городов с посёлками.

Отомкнули слуги темницу, выпустили доброго молодца, могучего Сухматия Сухматьевича. Говорят слуги богатырю:

– Здрав будь, богатырь святорусский Сухматий свет Сухматьевич! Ступай скорее в белокаменные палаты, садись за дубовые столы. Хочет князь Владимир тебя миловать, хочет он тебя жаловать, ссыпать тебе серебра-золота, дарить города с посёлками.

Говорит Сухматий:

– Не умел меня Владимир раньше жаловать. Не пойду к нему в белокаменные палаты, не сяду за дубовые столы, а сяду на своего коня и поеду-ка в чисто поле.

Не пошёл Сухматий в княжью гридню, а сел на своего коня и выехал в чисто поле. Как приехал он в поле, то отдёрнул листки от кровавой раны. Говорит он:

– Ты, моя рана кровавая, становись Сухман-рекой. Пусть река по полю покатится, пусть по долине разольётся, заиграет в тихих заводях на радость белым лебедям.

Выбежала из Сухматия горячая кровь, потекла по полю, по долиночке. Превратилась горячая кровь в Сухман-реку. Она, Сухман-река, бежит, разливается, играет в тихих заводях на радость белым лебедям.

Говорит Сухматий верному коню:

– Уж ты, конь мой добрый, не стой и не плачь у богатырского тела, ты куда хочешь иди, куда хочешь беги. Ступай в зелёные луга, питайся там шелковой травой, пей там свежую ключевую воду, что течёт из матушки Сухман-реки. Меня же, хозяина, не поминай лихом.

Михайло Данилович

как сгинул Сухматий, как остался он в чистом поле, так нахмурился старый Михайло Данилович – у князя на пиру невесел сидит: не ест, не пьёт, призадумался. Его князь Владимир спрашивает:

– Отчего приуныл, Михайлушко? Недоволен моим столом? Место тебе не по чину, не по разуму? А может, чарой тебя обнесли не в очередь? Или жаль тебе удалого Сухматия?

Отвечает верный дружинник:

– Сила ведь во мне, как и в Сухматии-богатыре, была великая. Убил я для тебя пятьдесят царей, мелкой же силы погубил – так ей счёта нет. Теперь от роду стало мне девяносто годов: отпусти меня, князь, на великий покой в монастыри пречестные, в кельи низкие – быть мне чёрным монахом, свои грехи отмаливать, спасать грешную душу.

Отпустил его князь Владимир в монастыри пречестные на великий покой. Говорил он дружиннику:

– Загляни-ка прежде, Михайло Данилович, в мои подвалы, бери с собой сколько хочешь серебра-золота.