Всерьез (ЛП) - Холл Алексис. Страница 37

Я приподнял одеяло, перекатился на пустое место, где недавно лежал Тоби, и опять перевернулся на спину. Он оставил после себя не только пустоту: боль в мышцах, отметины на теле. Вся моя кожа была полна воспоминаний о нем.

Самое плохое в жизненном опыте — осознание, что он совершенно не спасает.

Мысли, движущиеся в бесконечном круговороте вины, самобичевания, безысходности и сентиментальщины, уже начинали поедать сами себя. А чего я ожидал? Мы с Тоби были закрытой системой. Я потерял всякую объективность. По отношению к нему, к себе, к тому, что правильно, а что нет. Пособничество, может, и главное его оружие, но не только оно составляло весь арсенал. Был еще и сам этот образ жизни или, если хотите, подстроенная жизнью уловка, из-за которой я забывал обо всем в присутствии Тоби. Обо всем, кроме проведенных вместе моментов и совершенно абсурдного, но такого искусительного ощущения, что мы — пара.

Черт бы тебя побрал, невозможный мальчик.

Я не имел права так его использовать. Не мог позволить себе стать для него большим, чем временное… увлечение? Помутнение рассудка? Побег от настоящей жизни. История из его бурной молодости, которую он, возможно, однажды расскажет своему любимому человеку.

Я мог бы остаться в постели и изводить себя сладкими и мучительными неоднозначностями желания и стыда, но богатый опыт недвусмысленно напоминал, что при потере контроля над собственной жизнью существует лишь один ответ — отдаться на милость друзей. Не думаю, что они будут особенно сочувствовать, но я и не заслужил сочувствия. Что мне требовалось, так это вернуть обратно рационализм и объективность.

Так что я встал, сполоснулся под душем и пошел в гости к Грейс. Она завела традицию Воскресных блинчиков еще в университете, чтобы избежать натянутых объяснений с приведенными накануне домой кавалерами. И с дополнительными бонусами в виде встречи с друзьями и блинчиков. Сэм, уж не знаю почему — потому что австралиец, что ли? — не сбежал в ужасе и с неловкими прощаниями, в отличие от практически всех остальных ее мимолетных партнеров. Он, если верить Роберту (сам я в тот момент был в Глазго), выполз из спальни в одном полотенце, которое подчеркивало все его достоинства в самом выгодном свете, и сказал:

— О, круто, блинчики. А вы, ребята, значит, друзья Грейс?

Если б в любых отношениях все было так же просто. Просто взять и не уйти.

После Сэма блинчики превратились в более дружелюбный ритуал. Сексуальных партнеров теперь приглашали остаться, а не пытались запугать и подтолкнуть на выход.

Я, по разным причинам, уже довольно долгое время на этих встречах не появлялся. В основном, если говорить начистоту, из-за Роберта. После расставания мы решили не повторять судьбу пар, которые делили друзей, как книги и диски. Благородный порыв, но я не осознал, каково это — встретить бывшего среди людей, которые когда-то были частью нашей общей жизни.

И дело даже не в том, пережил ли я его уход или нет — пережил. Я уже привык быть без него. Просто из-за этого переход от расставания к новой жизни превратился в некое соревнование, и я проиграл. Я не был несчастлив, но он оказался счастливее. А мужчина, который, по уверению всех наших друзей, играл для него роль всего лишь скоротечной реабилитационной интрижки, обреченной на провал, до сих пор находился рядом с ним. Я мог вести себя с ними с прохладной вежливостью при случайных встречах, но одно время мы с Робертом приходили на Воскресные блинчики как пара, а такие воспоминания имеют свойство резать по живому.

Слава богу, в это воскресенье его здесь не оказалось. Встреча вылилась в посиделки в очень узком кругу: Сэм и Грейс, Эми, которая уже уходила, когда я появился, и один из их партнеров — существо с задумчивыми глазами и мягким голосом по имени Энджел.

Они расположились в гостиной, а значит, весь начальный бедлам готовки я уже пропустил, но на блюде оставалось еще несколько уже остывающих ничейных блинчиков, которые можно было присвоить и облить кленовым сиропом.

Грейс осторожно расчесывала пальцами локоны Энджел.

— Эй, а это еще кто?

— Понятия не имею, — ответил ей Сэм, сидевший на полу и прислонившийся головой к ее колену. — Какой-то левый товарищ забрел с улицы, чтобы съесть наши блинчики.

— Да-да, очень смешно, — пробормотал я. — Извините, что давно не заходил.

— Хотя нет, погоди, где-то я его уже видела. Помнишь, Сэм, мы когда-то общались с одним неблагодарным брюзгой?

— Слушай, да, что-то такое припоминаю. Как там его звали?

— Лоусон? Лахлан?

Я вздохнул. Сам, конечно, заслужил, но это ничуть не утешало.

— Может, мне просто уйти?

Грейс широко улыбнулась.

— Не дури, Лоусон, садись. И возьми уже себе блинчик к этой луже сиропа.

Я пристроился на диване рядом с Энджел, чуть не придавив шелковый халат, который, наверное, изначально принадлежал Грейс, — хотя, зная вкусы Сэма, а точнее, их отсутствие, не поручусь.

— Извините, — повторил я, устроившись с тарелкой на колене. — Занят просто был.

Сэм посмотрел на меня слишком проницательным взглядом.

— А занимался, я смотрю, постельной акробатикой.

«Не смей краснеть, Дэлзил».

— Чистой воды предположение.

— Лори, да я же вижу. Ты весь так… — очертил он меня руками, — светишься. Просто светишься, как укатанный арабский скакун. Которого даже распрягали не всегда.

— Ничего я не свечусь, — огрызнулся я.

Грейс подавила смешок, который под моим возмущенным взглядом превратился в покашливание.

— Да он просто подкалывает, потому что мы все знаем.

Я дернулся, пусть и пришел сюда специально с целью рассказать о Тоби. Есть внезапно расхотелось, и я поставил тарелку на журнальный столик.

— Вы… знаете?

— Да, — закивала она, — Доминик сказал, что собирается пригласить тебя на свидание.

— Стоп. Что? Какой еще, на хрен, Доминик?

Они уставились на меня.

— Тот самый, с которым ты уже не первый год периодически спишь, — объяснила Грейс своим поставленным голосом учительницы начальных классов. — Который на тебя запал еще сто лет назад.

Я озадаченно покачал головой. Круг поисков это практически не сужало.

— Он… играет на альтовом саксофоне, — прилетела подсказка от Энджел.

— Так это Доминик? — И тут меня посетила еще одна мысль: — Доминик, который дом? Господи ты боже мой. Звучит как крайне неудачное название серии детских книжек.

Грейс расхохоталась:

— Доминик, который дом, и Сабби, который саб.

Энджел и Сэм тут же подхватили шутку: «Доминик и Сабби идут в секс-шоп», «Доминик и Сабби на тематической вечеринке», «Доминик, Сабби и их первая оргия», «Доминик, Сабби и роковая анальная пробка».

Но когда веселье стихло, Грейс нахмурилась:

— Стоп-стоп. Лори, так если ты не с Домом, то с кем же тогда?

— А почему ты решила, что я с кем-то? — спросил я в нервной и неубедительной попытке потянуть время.

Сэм многозначительно на меня посмотрел.

— Да потому что ты счастлив, братишка. Со стороны незаметно, но я-то тебя знаю. Я-то вижу.

О боже. Он прав. Несмотря ни на что — насколько бы оно ни было неправильно (или должно было быть неправильно) — Тоби сделал меня счастливым. Абсолютно и беспомощно счастливым.

— Давай выкладывай, — не унималась Грейс, — с кем ты спишь? Мы его знаем?

Я уронил лицо в ладони и выдавил всю правду.

— Кто?

Я попробовал еще раз, теперь уже с нормальной громкостью:

— Зародыш.

Повисла длинная кошмарная пауза. Я не решался поднять глаза.

В конце концов Грейс прервала молчание:

— Скажи мне, что он совершеннолетний.

— Естественно совершеннолетний, какого черта? — Возмущение подарило секундное облегчение. В тот момент я мог не сгорать со стыда. — Ему девятнадцать.

Еще одна длинная пауза, на этот раз, пожалуй, чуть менее кошмарная, просто полная недоумения.

— Но ты же, — медленно произнес Сэм, — не меняешься ролями, правильно?

Ради Тоби, и, возможно, ради себя самого дальше прятаться было нельзя. Я с трудом отнял от лица пальцы и сделал глубокий вдох. Словно он помог бы.