Замок - Гурвич Владимир Моисеевич. Страница 18

— Что же тебя интересует?

— На мне великий грех. Я должен его искупить.

Каманин встал, подошел к окну и стал смотреть на берег и на слегка колыхающуюся гладь озера.

— Как ты пришел к этой мысли? — спросил он, не оборачиваясь.

— Я не пришел, меня Бог привел.

— Пусть так. Как тебя привел Бог?

— Когда я узнал об ее самоубийстве, мне стало неприятно, но не более того. Я продолжал прежнюю жизнь. В тот день я даже не отменил репетицию. И постепенно стал забывать о случившимся. И тогда Бог решил мне напомнить о нем.

— Как же он напомнил?

— Это было на концерте, все происходило, как обычно. Мы играли, пели. Мне кажется, что в тот миг я вообще ни о чем не думал. И вдруг передо мной словно развезлось пространство, я вдруг увидел, как она лежит мертвая на асфальте, вокруг растеклась кровь из проломленной головы. Мне стало так невыносимо, что я прекратил играть и убежал за кулисы. В тот вечер больше я не мог выступать. Разразился огромный скандал, пришлось возвращать стоимость за билеты. Я заплатил почти все деньги, что у меня были.

— Больше ты не выступал?

— Я попробовал еще раз. Мне удалось довести до конца концерт, но это стоило мне огромных мучений. Я понял, что на этом моя артистическая жизнь закончилась. Я объявил об этом участникам нашего ансамбля, они чуть меня не убили. Но уже ничего не могло для меня изменить. Ты даже не представляешь, как у меня болела душа, это была постоянная мука. Я думал только об одном, о том, что с ней случилось и что виноват в этом только я.

— Что же произошло с тобой дальше?

— Я не мог продолжать жить, душевная мука меня не отпускала ни на минуту. Я стал искать выхода. Однажды я шел по улице, уже не помню, откуда и куда, проходил мимо какой-то церкви. Сам не знаю, почему я зашел в нее, ведь обычно я никогда в них не бывал. Там никого не было; так мне показалось в начале. Я не знал, что дальше делать, просто стоял и смотрел. Вдруг появился священник. Некоторое время он разглядывал меня, потом спросил: не желаю ли я исповедоваться. И я сказал, что да, желаю. Вернее, это не я сказал, а кто-то другой через мои уста.

— И он принял твою исповедь?

Николай кивнул головой.

— Да, я ему поведал все. Отец Илларион предложил мне прийти в следующий раз и поговорить. Мы общались почти месяц, и вскоре я почувствовал, как начинает спадать с меня эта тяжесть. Он открыл мне глаза на то, что все, что случилось со мной, не случайно, а с целью направить меня по совсем другому пути.

— Знакомые речи.

Николай посмотрел на отца.

— Возможно, в мире нет ничего абсолютного нового. Но так ли это важно, главное — это истинно или нет. Разве не ты однажды говорил, что стремление к новому это совсем не означает стремление к истинному?

— Запомнил. Ладно, продолжай.

— С твоего разрешения я не стану рассказывать во всех деталях, иначе мы проговорим до поздней ночи.

— Хорошо, говори самое главное.

— Беседы с отцом Илларионом помогли мне уяснить, что моя душа нуждается в иной жизни; все, что было раньше со мной, не сможет принести мне ничего, кроме страдания. И если я продолжу прежнее существование, то мучения снова ко мне вернутся.

— Это он тебе внушил? — спросил Каманин.

— Да. То есть, это были его мысли, которые с какого-то момента стали моими. Потому что я осознал, что именно так все и есть.

— Что же дальше?

— Я не сразу принял решение об уходе в монастырь, о постриге, поверь, это было сделать очень тяжело. Но мне сильно помог мой духовник.

— Отец Илларион?

— Да, — кивнул головой Николай.

— Это печально, Коля.

— Печально? — удивился Николай. — Но в чем?

— Печально, когда один человек так доверяется другому, что позволяет тому сильно влиять на себя. За редким исключением это всегда ошибка, он и не замечает, как перемещается на позицию другого. Каждый должен сам разобраться в себе и на этой основе принять решение.

— Но именно это я и сделал, отец. Отец Илларион лишь облегчил мне этот путь.

Каманин отрицательно покачал головой.

— Это неправильно, когда в другом человеке мы видим большее содержание, чем в самом себе. Даже если это так, его содержание тебе не должно стать указом, оно только для него. Но продолжай.

— Я почти уже завершил. Я поехал в монастырь, он на Волге, рядом нет больших городов, так что, как я и хотел, место уединенное. Теперь я послушник, мне осталось полгода до пострига. Вот и все, отец. Я долго думал — отправляться ли к тебе на день рождение? И решил поехать. Это последний мой выезд свет, всю остальную жизнь я проведу в скиту. Там очень суровый режим, никаких посещений, никаких отлучек. Я готов к такой жизни. Это наша последняя встреча.

Каманин смотрел на сына и уже не в первый раз думал о том, что все его дети разительно не похожи друг на друга. Как будто ему предложили некую модель человечества. Если Николай замурует до конца жизни себя в монастыре, это будет гигантская ошибка. Пройдет не так уж много времени — и он начнет глубоко сожалеть о своем выборе. Николай не сможет уничтожить свой талант музыканта, даже укрывшись от мира. Это сейчас под давлением обстоятельств, влияние этого Отца Иллариона его дар угнетен, задвинут куда-то на самый край сознания. Но как только нынешние муки ослабеют, станут уходить в прошлое, его большой дар вернется и потребует снова выпустить его на свободу. А ее-то как раз и не будет. И тогда у Николая начнется новый этап, только уже других страданий. Он не осознает, что подлинные его мучения начнутся именно тогда, и они могут оказаться даже еще сильней, чем те, что он переживает в связи с гибелью девушки. Во имя Оксаны он, его отец, должен спасти сына от этого рокового заблуждения, глубокого ошибочного поступка. Сейчас Николай будет сопротивляться, но придет минута, когда скажем ему спасибо.

Каманин снова сел рядом с сыном.

— Выслушай меня, сынок, постарайся, по крайней мере, с ходу не отвергать того, что я скажу. А еще будет лучше, если ты задумаешься над моими словами. Обещай, что, по крайней мере, ты их примешь во внимание, даже если многое мною сказанное тебе не понравится.

— Обещаю, отец.

— Спасибо. Из твоих слов я понял, что ты смотришь на Отца Иллариона, как на своего спасителя и благодетеля.

— Да.

— У меня иное о нем мнение. Если он по-настоящему заботился бы о тебе, он бы не стал уговаривать тебя отречься от мира, замуровать намертво в себе свои таланты. Наоборот, он бы сделал все от него зависящее, чтобы вернуть тебя в мир, заставить еще больше развить свое дарование. И тем самым принести пользу людям и таким образом искупить, насколько это вообще возможно, твой грех.

— Отец, он предлагает мне служение Богу, и я согласен с ним.

— Но почему он, а вслед за ним и ты считаешь, что монашество, затворничество — это служение Богу, а развитие данным тебе Богом таланта служением не является. Да, такой традиции много лет, но это вовсе не является аргументом в ее истинности. Ты считаешь, что на тебе большой грех. И я во многом с тобой тут солидарен. Но вот с чем решительно не согласен, так это со способом его искупить. Вот ты полагаешь, что высшее достижение человека превращение его в святого.

— А разве не так? — Николай не сводил глаз с отца.

— А ты не задумался, какую пользу принесли святые человечеству? Я специально изучал этот вопрос. И мой ответ — никакую. На самом деле святость — это в каком-то смысле освобождение от всего человеческого в человеке. Возможно, они с чем-то где-то там и сливаются, но и для Вселенной это не имеет ровным счетом никакого значения. По сути дела это бесполезные люди и для земной жизни и для жизни небесной. Вижу, ты удивлен моим выводом.

— Вряд ли я когда-нибудь приму его.

— А ты не спеши с ответом. То, что тебе кажется невероятным в данную минуту, через какое-то время может показаться истинным. Для меня самый ценный человек — это порядочный человек, живущий сознательной жизнью, на основе собственных представлений, принципов и моральных норм. Таких людей совсем немного и уж точно не больше, чем святых на земле. Но именно они приносят самую большую пользу, именно они озаряют жизнь божественным светом, а вовсе не святые, которые если и светят так только исключительно самим себе. И именно подобных личностей, как воздуха, не хватает человечеству. Если ты хочешь искупить свой грех, вот к чему надо стремиться. Не отсекать себя от мира, а приносить в него дар, которым ты владеешь, отставить в нем светлое начало, не пресмыкаться ни перед сильными, ни перед злом, ни перед тупой толпой. Уверяю, что это на много трудней, чем достигнуть святости. Святые отсекают у себя все лишние, отказываются от развития в себе божьих даров ради достижения личных целей. Они кажутся очень возвышенными, но это далеко не так. Если ты сумеешь принести в нашу ужасную, пошлую жизнь высшие начала, если сделаешь счастливой женщину, родишь и воспитаешь прекрасных детей, то сполна искупишь свой грех. Другого пути я не вижу. Знаешь, сынок, Бог расставил для нас много всяких ловушек. Одно из самых сильных как раз монашество. Людям кажется, что лучшего способа уйти от соблазна не существует. Но это очередной самообман, возможно, затворничество в монастыре и есть один их самых сильных соблазнов. Но он убивает в человеке творца, а лишь творец, а не оскопленный монах угоден Богу. Если веришь отцу Иллариону, то поступай, как он велит. Если веришь мне, то, по крайней мере, обдумай, что я сказал. А уже потом подчиняйся своему сердцу.