Как рыба без воды. Мемуары наизнанку - Ришар Пьер. Страница 2
В детстве мы часто мечтаем о жизни на вырост.
Трудно потом подгонять ее по себе.
Сегодня мечты изменились.
Люди ищут скорее не роль, которую они могли бы сыграть в этом мире, а победу в неком соревновании, возможность любой ценой приобщиться к «модной» жизни, вне которой нет спасения.
Добиться успеха — вовсе не значит найти смысл жизни, скорее, достичь определенного уровня. Люди больше не смотрят вдаль. Они смотрят снизу вверх или сверху вниз, но никогда по сторонам. Человек не ищет свое место, а сравнивает себя с другими.
А при том количестве жизненных шаблонов, которые нам навязывают, желание выкроить жизнь по собственной мерке выглядит почти актом сопротивления.
В мире, где человеком считается только бухгалтер, мне иногда кажется, что легче стать большим человеком, чем человеком взрослым.
Я уважаю тех, чьи имена стали названиями улиц, тех, кто нашел свое место. Вот оно, истинное приключение. Примириться с остальным человечеством.
Найти свое место — вещь не очевидная. Может, потому людей так привлекают профессии, связанные с ношением формы. Если на тебе форма, все встает на свои места, не надо искать себя — что ж, так проще.
У адвоката есть мантия, у студента политеха — форма, у бизнесмена — костюм-тройка, у банкира рубашка пастельного цвета… И, как говаривал Музиль, жизнь неизменно «выливается в одну из формочек для выпекания теста, которые и представляют собой реальность».
Хуже того, часто функция подминает под себя индивида. Мы быстро попадаем в зависимость от собственного костюма — и тем довольны… Мы приобщаемся к вульгарности, как к высшей благодати.
Вульгарности дельца, решившего, что он хозяин мира, вульгарности жандарма, злоупотребляющего властью, адвоката, трактующего правосудие как игру в закон…
Список бесконечен.
Вульгарность — это самодовольство дурака.
Президент клуба «Веселый петанк» [1] чувствует себя прежде всего президентом и только потом любителем петанка. Он слишком высоко забрался, чтобы быть честным.
— Здравствуйте, господин президент. Где шары?
— Кстати, господин казначей, я вам представил нового генерального секретаря по вопросам молоточка?
— Нет, господин президент.
— Он перед вами, господин казначей.
— Здравствуйте, господин генеральный секретарь… А кстати, почему генеральный? Разве нельзя сказать просто — секретарь?
— Можно, господин казначей. Только все хотят называться секретарями, пришлось назначить генерального.
— Мудрая мысль, господин главнокомандующий.
— А знаете, господин казначей, у вас весьма недурная кепка.
— Шурин одолжил, он работает у Рикара, господин президент.
— Я у вас ее конфискую. Головной убор — это для главных людей.
— Но, господин президент, я и сам… возглавляю часть овощного отдела в продуктовом магазине.
— Тогда так и быть, к вечеру получите кепку назад. А пока главный здесь я.
Все происходит очень быстро. Я знаю массу тайных погонопоклонников, деревенских наполеончиков, млеющих при виде мундира.
А вообще-то проблема касается нас всех.
На съемках фильма «Я ничего не знаю, но все скажу» мы прямо на месте подобрали добрую сотню актеров массовки. Все они были безработные, знакомы между собой, ничем друг от друга не отличались и прекрасно ладили. Предстояло снять сцену, где бунтующая толпа рабочих уходит с завода: по одну сторону силы охраны порядка, по другую — рабочие.
Костюмы полицейских и костюмы рабочих мы раздавали наугад — как бог на душу положит.
В тот же день в столовой «полицейские» сидели с одной стороны, а «рабочие» с другой!
И вот уже эти парни, прежде вместе выпивавшие, вместе бившие баклуши и собственных жен, словом, закадычные друзья, — вот уже они глядят друг на друга искоса, с подозрением.
Обед закончился, всех позвали на площадку. Хотите верьте, хотите нет, рабочие пошли неохотно, с ленцой, а полицейские подгоняли их свистками!
Костюм одержал победу.
Ужасно! У актеров порой это просто доходит до безумия.
В свое время каждый раз, когда в кадре нужен был Де Голль, эту роль поручали одному и тому же актеру. Обладая величественной фигурой генерала, он оставался сравнительно мил и доступен — для актера массовки.
На наших глазах он тихонько, деликатно входил в гримерную: «Всем привет!»
Тихонько начинал одеваться — и бац! Перед нами оказывался другой человек! Теперь этот кретин смотрел на нас свысока, снисходительно!
— Рад видеть вас!
— Ваш выход, генерал.
— Я вас понял.
Однажды мы с Виктором Лану позволили себе пройтись насчет генеральши, Ивонны де Голль. Он вышел, хлопнув дверью, и за ним последовала четверка голлистов из массовки. Говорят, он даже пригрозил уехать в Баден-Баден.
Главному продюсеру чуть ли не референдум пришлось организовать, чтобы уговорить его вернуться.
Просто не укладывается в голове!
Минуточку, я не сказал, что единственный виновник — человек в костюме.
Взгляд окружающих людей столь же повинен в происходящем.
В доказательство могу рассказать о том, как я играл дорожного полицейского в фильме «Доводы безумца» с Лино Вентурой.
Ожидая начала съемок, я стоял на обочине автострады, в полной форме.
Поверьте, это стоило видеть!
Мне не надо было ничего делать, я не двигался с места… Ну разве только…
Глянул разок на фары — просто чтобы слегка накалить атмосферу в машинах… и, поверьте мне, градус тут же пополз вверх. Зато водители, напротив, стали потихоньку сползать под руль.
Естественно, я сам увлекся игрой.
На следующий день — мне все равно надо было стоять — я стал приглядываться к колесам. Тут просто началась паника! В салонах вспыхивала перепалка! «А я тебе говорила, надо поменять колеса!»
Еще через день я просто стал обходить машины кругом, снимай мы еще неделю, думаю, я бы в конце концов отвел кого-нибудь в участок.
Что за упоительное, скотское чувство власти!
Костюм коварен, будем бдительны.
А в моей профессии особенно. Я говорю не о славе, которая теперь стала самоцелью, почти что отдельным ремеслом, но об актерах.
Актеры стоят перед лицом серьезной проблемы.
Пройдитесь по улице, и вы сразу узнаете жандарма, почтальона, мясника, даже дворника… А актера?
У актера костюм только вечером. И все…
Так что порой ему хочется надеть его и в повседневной жизни, чтоб люди знали, что он артист, просто чтоб не смазать торжественный проход по тротуару, встречу с публикой в булочной или где еще.
Тогда как публичная женщина при костюме целый день.
Так что порой ей приятно вечером снять его, просто чтобы ей перестали щипать булки, когда она ходит по тротуару.
Я хочу, чтоб вы меня поняли: трудно жить артисту, если ему не хлопают с утра до вечера.
И что же делает артист? Старается выделиться как может.
Шумит. Говорит громче других, смеется громче других, машет руками больше других, сигналит… да что угодно!
Настолько, что я даже знаю актеров, которые играют всю жизнь — только не на сцене.
После всего этого, если люди еще не поняли, что он актер, наш подопечный считает себя обязанным ввернуть это при разговоре.
— Простите, сударь, который час?
— Должно быть, полдвенадцатого, я час как ушел со сцены.
— Так вы актер?
— Как вы догадались?
— Простите, сударь, вы не скажете, где улица Ожье?
— Забавно, что вы спросили именно у меня! Представьте, на этой самой улице располагался театр, где я играл «Плутни Скалена» — в постановке Игоря Крутонского. И кстати, мне вспоминается один забавнейший случай.
Словом, актер не оставляет вас в покое. Он знает свое дело и может без всякого Корнеля запудрить вам мозги.
Но и его тоже можно понять.
Все-таки это одна из редких профессий, где, чтобы быть признанным, надо быть узнанным. Наверно, потому, что в обычной жизни это профессия, которая ни на что не годится.