Корсары Николая Первого - Михеев Михаил Александрович. Страница 39

Убивать буяна Верховцев, конечно, не собирался. Во всяком случае, без веских к тому оснований, то есть в самом крайнем случае. Конечно, его никто не осудит, но и авторитета подобное вряд ли добавит. И потом, вот так, запросто, взять и пристрелить человека, с которым еще не так давно ел за одним столом… Александр не был закоренелым пиратом, которому что убить кого-то, что в гальюн сходить – разница незаметная. И пришло в голову понимание, что традиция матросам и офицерам питаться отдельно и вообще выдерживать дистанцию с подчиненными тоже не на пустом месте возникла.

Будь на месте лейтенанта по-настоящему опытный, возрастной офицер – проблемы не возникло бы в принципе. А сейчас авторитет у него был лишь среди тех, с кем Верховцеву приходилось идти в бой. Что же, придется исправлять упущение.

Никто даже не успел заметить, как ствол револьвера чуть качнулся вниз, но в следующий момент громыхнуло, вырвалось из ствола небольшое облачко дыма, и мгновение спустя раздался вопль. Все от неожиданности подались назад, и лишь Александр остался спокойным. Хотя одному Богу известно, чего это ему стоило.

Тяжелая свинцовая пуля ударила в ногу буяна чуть ниже колена. Стоит признать, ему повезло – кость она не задела. В ином случае, обладая внушительным калибром и сравнительно низкой скоростью, она бы эту самую кость раздробила. В нынешних условиях – гарантированная ампутация, а так – зарастет. Но зато кусок мяса изрядных размеров пуля вырвала, и теперь раненый выл, зажимая руками обильно кровоточащую рану, и весь мир для него сошелся в одной точке. Больно, очень, Александр ему даже посочувствовал немного.

Но сочувствие сочувствием, а дело делом. Подойдя к валяющемуся на палубе ножу, Верховцев пинком отправил опасную железяку за борт, потом окинул всех оставшихся тяжелым, как чугунное ядро, взглядом:

– Этого – перевязать – и на берег. Этому, – кивок в сторону молодого, – десять «горячих».

– За что…

Кто это сказал, Александр не понял, но явно не кандидат на поротую (слегка, больше для памяти) спину. Тот как раз был в полуобморочном состоянии – легко отделался. И не получил нож под ребра, и наказание невеликое, в походе за такое могут и под килем пару раз протащить. Верховцев хмуро оглядел замершую команду и почти ласково ответил:

– А за вас. За то, что допустили. За то, что не скрутили буянов сразу. За то, что капитану вмешиваться пришлось. Продолжать? Еще вопросы? Ну, я жду.

Молчание было ему ответом. Тишина, которую стоило бы назвать гробовой, если бы не легкий, едва слышный плеск волн. Даже раненый перестал выть. Никто не рискнул возражать капитану.

– Что здесь происходит? – из ведущего в трюм люка появилась голова артиллериста.

Гребешков мрачно огляделся, и это произвело впечатление, вполне сравнимое с револьвером Александрова. Унтера многие побаивались – все знали, что он на корабле правая рука командира и, случись что, на расправу скор. Даже Сафин, ныне повышенный до боцмана, вызывал опасения меньшие.

Гребешкову тут же объяснили, что и как. Он, выслушав, лишь плечами пожал:

– И чего все застыли? Капитана все слышали? Этому – линьков, второго – за борт.

– Но…

– Потому что, если вы его сейчас не перевяжете, он весь кровью истечет. Тогда он точно кроме как треску кормить ни для чего годен не будет, – с этими словами Гребешков неспешно развернулся и медленно, почти величественно, скрылся в трюме. И сразу же все завертелось…

Много позже, когда все спали, они вдвоем сидели в каюте капитана, и унтер степенно объяснял командиру:

– Ты пойми, Александр Александрович, это не гвардейский экипаж. Тут ведь как. Слабину дашь – моментально каждый станет про себя думать, что самый умный и что делать лучше всех знает. А в бою и походе так нельзя. Сам потонет и других за собой утянет.

– Да знаю я, – вздохнул лейтенант. – Просто… Они ведь свои, русские.

– Русский русскому, сам понимаешь, рознь. У нас вон купец на мостике стоит и фрегат в бой ведет, а другие на этом только деньги делают. Да и вообще, одни под картечью в атаку идут, а другие в ресторациях пьют да баб щупают. Ты бы с ними что сделал, а?

– На реях бы просушиться развесил. Чтоб проветрились.

– Вот и таких на реях вешать надо. Поверь, если бы ты его пристрелил, было бы проще. На острове, в одиночку он задумается, конечно, но его теперь еще домой везти… Нет, в следующий раз бей в лоб.

– Что про меня потомки скажут…

– Главное, знать ма-аленький секрет.

– Какой?

– Чтобы сохранить свое имя в веках, не забывайте вовремя пороть летописцев.

– Иваныч, а можно я тебе вопрос задам?

– Вроде и так постоянно спрашиваешь, – улыбнулся Гребешков. – Можно, конечно. Спрашивайте, вашбродь.

– Кто ты?

– Я?

– Ты, ты. Не рассказывай только о простом унтер-офицере. Ты себя ведешь не так. Слишком много знаешь, очень грамотно строишь речь, и вообще…

– Ладно-ладно, – Гребешков поднял руки, останавливая лейтенанта. – Давай так. Если мы этот бой переживем, я тебе расскажу. А пока – не стоит тебе об этом знать. И еще. Тебе сейчас тяжело, я понимаю. Главное, не вздумай свое плохое настроение вином заливать. Поверь, не стоит оно того. Во всяком случае, не сейчас.

– Почему?

– Водка – зеркало души. Когда тебе хорошо – станет еще лучше, когда плохо – еще хуже.

– Убедил.

– Ну и замечательно. Ладно, я пошел. Отдыхайте, вашбродь. Утро вечера мудренее.

Он вышел. Александр несколько секунд мрачно глядел ему вслед. Потом взгляд словно бы сам собой перескочил на стоящую рядом, только руку протяни, бутылку. На душе было мерзко. Он поднял руку – и тут же опустил ее. Нет, Гребешков был прав. Не время. Когда они вернутся в Архангельск, он точно напьется, да так, что свиньи завидовать будут. А пока командир должен внушать подчиненным уважение, а не вызывать усмешку. Сегодня он, будем перед собой честными, мог и не справиться. Гребешков появился как нельзя вовремя. Но если завтра он будет мучиться с похмелья, все поймут, из-за чего. И решат, что командира можно заставить плясать под свою дудку. А значит, пробовать его на прочность будут постоянно. Нет уж.

Александр встал, подошел к кровати и, скинув сапоги, вытянулся на ней во весь рост. Длины только-только хватало, равно как и высоты потолков – что ни говори, а росточком его предки не обидели. Британцы же экономили, в том числе и на размерах – не рассчитывали они на крупных, заметно превосходящих их ростом людей. Ну и черт с ними. Вот только думы мучают, не заснуть…

Это была его последняя мысль, после которой усталый лейтенант провалился в объятья Морфея.

Больше всего выматывало ожидание. Дни шли, а французской эскадры не было. Хорошо еще, за все время не случилось ни одного шторма – так пару раз немного покачало, и только. Но бездействие начинало уже бесить. Конечно, они не занимались тем, что зарабатывали пролежни на боках. Непрерывные дневные тренировки стали привычной рутиной и выматывали все меньше, это радовало. Тем не менее мысли о том, что Бойль мог ошибиться, и торчат они здесь совершенно напрасно, все чаще посещали голову лейтенанта. Паршиво…

Возможно, он просто устал. Сказывалось практически непрерывное напряжение последних месяцев – фактически Верховцев не отдыхал с того момента, как покинул Петербург. Плюс тяжелая, на пределе знаний и далеко за пределами опыта, работа. Колоссальная ответственность, и за себя, и за других. Постоянный риск. Тоска по родителям, особенно по матери. Ранения, которые до сих пор толком не зажили. Давящая повязка на груди, отчаянно надоевшая и дающая спать исключительно на спине. В общем, все, о чем он сейчас мечтал – это чтобы ожидание наконец закончилось. Пусть будет вой картечи и треск сталкивающихся бортами кораблей – он это как-нибудь переживет. Но ждать просто не было уже сил.

Когда Александру сообщили о кораблях на горизонте, он в первый момент даже не отреагировал. Ну, корабли. И что?.. За время их патрулирования здесь проходило уже шесть кораблей. Четыре русских и два голландских. Несмотря на войну, жизнь продолжалась, а вместе с ней и торговля. Правда, из Архангельска еще никто не вышел – Бойль, во избежание утечки информации, своим произволом задержал корабли в порту. Страшно представить, как бесились их капитаны – а толку-то?