Начальник милиции. Книга 3 (СИ) - Дамиров Рафаэль. Страница 19

А Валентин называет это так: выявление следов рук дактилоскопическими порошками основано на принципах адгезии потожирового вещества человека. Еще он, пока обрабатывал весь шприц по кругу, рассказал, что нет ни одного человека с одинаковыми папиллярными узорами. Даже у близнецов они отличаются, хотя гены у них одинаковы и ДНК одна.

Но в этот раз шприц оказался относительно чистый. Нет нормальных следов, только какие-то смазанные фрагменты и нечеткие обрывки.

— Ну как? — спросил я, хотя уже и сам видел, что ничего тут хорошего нет в плане отпечатков.

— Похоже, что шприц протерли с целью уничтожения следов пальцев рук, — задумчиво зажевал губу Валентин. — Кто-то торопился избавиться от улики. Наскоро протер и зашвырнул за эту навозную кучу.

— Конечно, торопился, — кивнул я, уже явственно себе представляя криминальную картину. — Вколол Пистону психотроп, выкинул шприц и повел его за собой, как безвольное растение. Как ягненка на заклание. А скорее всего, на пытки.

Я от злости даже сплюнул — этой куче уже точно всё равно.

— Пытки? — вытаращился Валентин.

— Ну да, я же говорю, это был ценный свидетель. Надеюсь, он ничего не расскажет и умрет быстро… — с важным видом бывалого служаки проговорил я.

Пусть Валентин впечатлится, тем сильнее будет его рвение мне помогать. А то слишком уж он правильный, как отличница.

В то же день я навестил Кулебякина в больнице. Надо было кое-что выяснить осторожно — вывести шефа на разговор.

— Привет, Сан Саныч! — увидев меня, преувеличенно громко и радостно воскликнул шеф.

Либо он подобрел ко мне, либо ему тут совсем скучно лежать и в потолке трещинки изучать, либо… что-то еще.

— Здравия желаю, товарищ майор, — я протянул ему авоську с апельсинами.

— Ого! Апельсинчики! В июне?

— Ну так они у нас и в августе не растут, — пожал я плечами.

— Обычно в ноябре завозят, — крякнул Кулебякин. — После сбора урожая в Марокко. А эти ненашенские, не марокканские, на них наклеек нет. Глянь…

И как будто расстроился.

— Каких еще наклеек? — недоумевал я.

— Маленькие такие, в виде черных ромбиков. Там еще слово «мороз» написано. Не помнишь что ли?

— Мороз? — вскинул я бровь.

— Ну да, только не по-русски, а по-буржуйски написано.

— Ха! Понятно, — я вспомнил, что на фруктах из Марокко были наклейки с текстом «maroc». Не особо продвинутый в иностранных языках советский народ читал это слово как «мороз», что было, в общем-то, логично, так как эти фрукты продавать начинали в конце осени, когда надвигались морозы. И были эти апельсины хорошим дополнением к грузинским мандаринам, как раз к Новому Году.

Но эти цитрусы я взял в «Гастрономе» у Миля, так сказать, спецзаказ. Не знаю, где он их достал, вроде, с Израилем у нас не налажена торговля сейчас, но мне все равно, просто не думал, что наличие наклеек так важно для Кулебякина.

— А зачем вам наклейки, Петр Петрович? — для поддержания беседы спросил я.

— Да племяшка собирает. Их же можно на дневник школьный наклеить, на руку, да хоть на лоб нацепить. Еще на марки или значки обменять. А какие узоры она с них выкладывает? Ты бы видел. Закачаешься.

— Эти апельсины пустые, возьмете? Или не нужны? — хитро хмыкнул я.

— Возьму, — вздохнул майор. — Но в следующий раз с наклейками неси. Ладно?

— В следующий раз? А разве вас не выписывают? Вы что тут, до осени собрались лежать?

— Отлежу положенные три недели — и выпнут меня на все четыре стороны, — Кулебякин очистил апельсин и уже зажевал его, причмокивая, распространяя возле лавочки в сквере преждевременный запах Нового Года. — Но ты еще успеешь меня разок навестить. Как там мой отдел, кстати? Скучаете? Купер сильно лютует?

— Есть немного, — кивнул я. — Ну а вас, конечно, добрым словом личный состав вспоминает.

— То-то же, ядрёна сивуха, — довольно крякнул шеф. — А то ходили раньше, морды воротили, мол, начальник козёл… Вот теперь узнали настоящего козла! А я так… козлик. Кстати, как там Пистон? Не раскололся?

Я чуть напрягся, перебирая в памяти, что именно я шефу рассказывал про алкашика. И почему он сейчас про него заговорил?

— А я разве вам рассказывал, что собираюсь его колоть? — беззаботно, как бы между прочим спросил я.

— А разве нет? — озадаченно уставился на меня Кулебякин, долька цитруса замерла под его щекой, как запас хомяка.

— Нет, вроде… Говорил, что тряхнуть его надо, он контактировал с погибшим Интеллигентом.

— А, ну вот, значит, я поэтому и спросил, — засмеялся Кулебякин, с облегчением выдохнув, будто он сам сейчас чуть не прокололся.

— Ну да, — улыбнулся я и кивнул, а облегчения, в отличие от майора, не почувствовал. Наоборот, в голову заново полезли нехорошие мысли.

Я их сразу отогнал, но червячок засел. Мы еще посидели, поболтали. Кулебякин рассказал о том, какие здесь огромные и страшные шприцы с большими иголками и какие милые и хорошенькие медсестры. Особенно одна, у нее зад, как сказал начальник, что телевизор «Рубин» — широкий и выпуклый, в проем дверной бочком только проходит.

В общем, обсуждали обычные мужские темы: работу, женщин и даже немного политику, а вот, что касаемо криминальных тайн нашего маленького городка — про это обсуждения не заладились. Будто Петр Петрович хотел, чтобы я сам все рассказал, а я почему-то не рассказывал. Вот такой я недоверчивый…

Когда распрощались, крепко пожали руки. Даже приобнялись немного.

После я сделал вид, что направился на выход, за территорию больницы. А сам прошел шагов двадцать и скоренько свернул. Нырнул в соседний сквер, сделал крюк и вернулся. Зашел внутрь стационара.

Нашел медсестру кардиологического отделения и спросил у нее про Петра Петровича. Как идет выздоровление, когда выписывают и прочую чепуху от лица якобы волнующегося за пациента родственника.

— Ха! Выздоровление! Скажете тоже… — отмахнулась медсестра. — У Кулебякина два предупреждения есть, на третье сразу выписываем, не закончив курса лечения.

— Не знал, что Пётр Петрович у нас хулиган, — улыбнулся я.

— Да какой там? Не хулиган, а побегушник.

— Ого… Это как?

— Самовольное оставление территории больницы запрещено. Еще раз — и выпишем, не посмотрим, что начальник милиции. У нас тут правила для всех одинаковы.

— Ай-яй-яй, — покачал я головой. — Вот бегучий-то… А когда это он самовольно покидал больницу?

— На прошлой неделе, не помню уже когда. И вот сегодня ночью его не было.

— Да вы что? — я прикинул, что на дачку к Пистону тоже сегодня ночью кто-то наведывался, вот так совпадение. — Вот какой безответственный у нас Петр Петрович, уж я-то его я наругаю. Но потом. Сейчас ему волноваться нельзя. Мотор барахлит. И вы, пожалуйста, ничего не говорите ему о нашем разговоре. Исключительно в целях его скорейшего выздоровления. Хорошо?

— Да мне все равно, — пожала круглыми, как мячики, плечами медичка. — Могу и не говорить.

— Вот и замечательно, до свидания, любезная…

Я три раза постучал для вежливости в дверь кабинета следствия и, как водится, не дожидаясь ответа, зашел. Мог бы и вообще не стучать, все-таки там сидят не один, а двое сотрудников, да и рабочий день в самом разгаре. Но постучал и постучал, от меня не убудет. Так я размышлял, входя в кабинет, но вышла небольшая оказия. Лишь только я появился на пороге помещения, как моим глазам открылась пикантная картина. Голенищев стоял у стены и почему-то таращился на меня, при этом вращал глазами, будто увидел чудовище из озера Лох-Несс.

Аглая Степановна была в процессе, как мне показалось, перебежки. При моем появлении она затормозилась и уже старалась вышагивать неспешной цаплей, была на полпути к своему столу и короткими быстрыми движениями зачем-то поправляла юбку. Не то, чтобы она была у нее сбита, делала она это будто на автомате, словно следаки нашкодили.

Я пригляделся… Ха! Так и есть. Голенищев весь зацелованный, морда помадой извозюкана. У Аглаи, напротив, помада тщательно съедена, но лицо залито стыдливым румянцем. Вот шалунишки! Замутили-таки служебный роман.