Песня Печали (ЛП) - Солсбери Мелинда. Страница 8

Иррис смотрела на нее так, словно никогда не видела раньше.

— Ого. И когда я уеду? Мне закончить тур с тобой? Или собираться сейчас? Видимо, мне нужно быть благодарной, что ты сказала мне это в лицо.

Печаль напряглась.

— О чем ты?

— Когда ты покончила с Расмусом, ты дала ему это понять из разговора с Бейрамом. Приятно знать, что меня оценили выше, — она оттолкнула стул от стола так сильно, что он упал на пол, а потом хлопнула дверью.

Печаль застыла. Она знала, что, ранив Иррис, заслужила пострадать в ответ. Но она не ожидала этого.

На следующий день, когда карета покинула Восточные болота, отсутствие Иррис было во всем: место, где она сидела, пустота рядом с Печалью, где всегда была ее лучшая подруга. Ее отсутствие поглощало Печаль, и она боролась с собой, чтобы не вернуться и не рассказать Иррис правду.

В Аше она встретилась с шахтерами и инженерами, с теми, кто работал на границе между Ранноном и Астрией. Далеко на юге солнце все еще было беспощадным, даже осенью, и когда она вернулась в виллу Самада, оказалось, что солнце выделило веснушки на ее носу и обожгло ее плечи. Ночью она была в скромном голубом платье с высоким воротником, ткань терла солнечные ожоги, и это злило ее еще сильнее. Танцев не было, Печаль была единственной женщиной в комнате, кроме тихой жены Самада, и у них был строгий ужин под флейту, которая погрузила Печаль в транс. Она была рада, что Самад не спросил ее, понравилась ли ей ночь, потому что она не смогла бы соврать ему.

А потом Южные болота, дом Бальтазара. Печаль помнила, как он был с тусклыми глазами и желтоватой кожей из-за Ламентии, которую проносил в Зимний замок по приказу Веспуса. Мужчина, пригласивший ее в дом, сильно отличался от того, каким она его помнила. Его щеки были румяными, глаза сияли, и Печаль вскоре поняла, почему. Она не встречала фермеров, торговцев тут. Он устроил ей поход в тюрьму и местный штаб стражей порядка. Его объяснение было простым: она должна быть смелой, чтобы бросить вызов традициям, которые не менялись десятки лет. Смелой и глупой. Его уверенность вернулась с тех пор, как он получил место в Йеденвате обратно.

В штабе стражей порядка стражи ухмылялись ей, называли ее «мисс Вентаксис», а не «канцлер», пока она не исправила их, но от этого они усмехались только сильнее. И, когда Печаль подумала, что хуже быть не может, прибыл Мирен Лоза, приглашенный Бальтазаром провести экскурсию по тюрьме.

Лоза бодро указывал на тех, кто сидел там из-за него, его пухлые губы растягивались в оскале, пока Печаль пыталась скрыть неудобство.

— Это мутная сторона правления, — сказал он, когда они прошли камеру, где мужчина кричал без конца. — Реальность, другая сторона роскоши. Другая сторона балов. Для этого у вас есть я. Чтобы быть вашими руками во мраке. Чтобы убирать то, что делает вашу жизнь не такой красивой, и прятать. Без таких, как я, грязь Раннона увидели бы все.

Она слышала угрозу в его словах, словно он знал, что она задумала для стражей порядка. Но его слова только укрепили ее веру в то, что их нужно было распустить и заменить кем-то получше. Правосудие Лозы было жестоким. Печаль хотела большего для Раннона. Демократии, как в Меридее и Рилле.

Но часть его речи всплывала в ее голове: руки во тьме, убирающие все неприятное.

Было что-то в этом, и она ощущала, как это царапало ее мозг, впивалось в нее и не давало ей забыть об этом. Руки во тьме, скрытые дела… Это крутилось в ее голове, даже когда она наряжалась для вечера. Она нанесла полный макияж, и каждое движение кисточки было заявлением войны с врагами.

Бальтазар не заслуживал платья цвета индиго, которое было на ней в его доме, хоть его поместье было самым роскошным. Шампанское текло рекой, официанты ходили по комнате с угощениями: отбивная из говядины на черном хлебе с солью, краб в сливочном соусе на крекерах. Еда таяла на языке. Его еда затмевала все, что она ела в Рилле, да и где-то еще. Была красивая и изящная ночь, но без души. Печаль все время хотела прижаться спиной к стене, чтобы ее никто не ранил сзади.

Она скучала по Иррис.

Наконец, Западные болота, бывшее творческое сердце Раннона. Район оживал. Она встретила певцов, танцоров и труппу актеров, которые написали пьесу о ней.

— Обо мне? — поразилась Печаль. Она посмотрела на главу, девушку с сияющими глазами и прядью, выкрашенной в золотой, думая, что та шутит.

Похоже, нет.

— Да, ваше великолепие, — закивала женщина. — Я хотела записать то, чего вы достигли, и что вы сделали для нас.

— Вы вернули нам искусство, — отметила другая женщина, пробиваясь вперед, чтобы улыбнуться Печали. — Это отличает нас от животных. Умение писать, играть на инструментах, танцевать и рисовать. Сочинять истории. И вы вернули это нам. Вы сказали, что хотели, чтобы такому учили. Вы — новая мать раннонского искусства. Потому мы называемся «Актеры Печали», и для нас большая честь выступать для вас.

Было приятно, но и смущало, когда ее назвали «матерью раннонского искусства». Печаль покраснела и обмахивала себя. Она повернулась влево, но замерла, вспомнив, что Иррис там не было.

— Я еще не видела пьесы раньше, — Печаль повернулась к актерам и выдавила улыбку.

— Тогда это двойная честь для нас.

Они отвели ее к лучшему месту, в ее руке оказался бокал шампанского, и занавес поднялся над недавно покрашенной сценой. Пьеса началась.

Печаль была польщена, тронута, хоть было неловко смотреть на события последних месяцев на сцене, особенно, когда пьеса оказалась мюзиклом. Пару раз она поворачивалась к Иррис, ей нужно было с кем-то похихикать, но снова вспоминала, что Иррис нет.

Это привело ее в чувство. Актриса, играющая Печаль, произнесла вдохновляющую вариацию речи Печали в шахте. Она была рада, что Мэла тут не было, потому что тут он был злодеем. Хоть она понимала, почему они сделали это — они не знали о Веспусе — ей было не по себе от вида своих старых чувств, оживших в спектакле.

Она все равно громко хлопала, встала на ноги, когда они поклонились, и на вечеринке после этого она сказала им, как талантливы они были, попросила их расписаться на программке. Она надела последнее из платьев радуги той ночью, лиловое, без лямок, с пышной юбкой, которая обрамляла ее как лепестки, и она до раннего утра пила с пила вино.

— Думаю, вы уже хотите вернуться в Истевар. Точно устали до костей, — сказала Тува утром, проводя Печаль к карете.

Печаль застыла, что-то щелкнуло в ее голове. Вот оно.

Кости.

Руки во тьме, скрывать ужасное… Да. Только так можно было защититься от Веспуса. Это было неприятно, но Печаль знала, что должна сделать это.

4

Нужное время

Печаль вернулась к Истевар как генерал-завоеватель: улицы были полны людей, которые радовались и — раз не было настоящих цветов в это время года — бросали самодельные цветы из ткани перед ее каретой. Они были милыми, но была проблема — они застревали в копытах лошадей и спицах колес, и их нужно было убрать, чтобы карета проехала.

Печаль поражало, что стражей заставили убирать дороги, чтобы она могла проехать. Жаль, что с ними не было Лозы. Она хотела бы посмотреть на него с метлой в руках, расчищающего ей проход к Зимнему замку.

Они остановились у ворот кладбища Истевара, давая стражам время убрать последний участок дороги к замку. Дочь, которая была лучше, использовала бы шанс, чтобы пойти и отдать дань уважения родителям…

Но Печаль не была дочерью Харуна и Серены. И хоть она планировала посетить их, и скоро, но не для того, чтобы отдать честь.

Ей нужно было убрать кости настоящей Печали. Она должна стать руками во тьме, которые спрячут то, что навредит Раннону. Кости были невинными, но могли стать инструментом в руках Веспуса. Их нужно убрать.

Пока кости настоящей Печали лежали с Сереной в мавзолее, доказательство можно было забрать оттуда. Если она уберет их, то сможет назвать слова Веспуса блефом, отказать ему в земле и сказать ему раскрыть ее, если он хочет. Он сможет обвинить ее, но у него не будет доказательств. Он мог устроить поиски в гробнице, но там ничего не будет. Он будет выглядеть как лжец, и Печаль изгонит его, если Мелисия не вызовет его домой за то, что он позорит ее. Это кончится. Но все не будет так просто. Убрать кости могла только она. Она не могла никому доверять, так что нужно было улизнуть из Зимнего замка — непростой трюк для канцлера.