На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина. Страница 118

Но вот на крыльцо Розенбурга наконец выпорхнула баронесса, стуча каблучками ботинок и кутаясь в меховое пальто. На слуг она взглянула мельком. Торопливо проговорила последние наставления Биргит и попрощалась с ней до Пасхи. Остальных она удостоила коротким кивком и поспешила сесть в автомобиль.

Вот и все. Лене стоило огромных усилий удержать на лице маску бесстрастности, когда Рихард захлопнул дверцу со стороны матери.

— Довольно церемоний, Биргит, пусть все возвращаются в дом, — быстро проговорил он экономке, касаясь мимоходом ее плеча.

— Пусть хранит вас Бог, мой господин Ритци! — прошептала Биргит в ответ. Лена с удивлением расслышала вдруг нотки слез в голосе суровой немки. Рихард кивнул ей благодарно и улыбнулся уголками губ, прежде чем обойти «опель» и шагнуть к дверце со стороны водителя. На какое-то мгновение Лену вдруг охватила паника, природу которой она позднее не смогла объяснить самой себе. Он не взглянул ни разу на нее за последние минуты. Выглядел таким отстраненным и равнодушным, что она даже стала думать о том, не приснились ли ей последние дни и ночи, не придумала ли она себе все сама.

Но вот Рихард обернулся на крыльцо, прежде чем сесть в автомобиль. Скользнул взглядом по слугам, задержавшись на Лене чуть дольше. Уголки губ шевельнулись в еле уловимой улыбке. И она также еле заметно, стараясь выглядеть сильной в эти минуты и не показать своих чувств, улыбнулась уголками губ.

Их «здесь и сейчас» закончилось. И неизвестно, что будет дальше. Но и этого для них было достаточно, чтобы ощутить самое главное — надежду на что-то большее. На что-то лучшее…

— Чтоб тебя там черти взяли в ад! — сплюнул Войтек в снег раздраженно. — Пусть русские отправят тебя именно туда!

Суеверная Катерина сделала защитный знак «от нечистого», скрестив пальцы, а Лена предпочла сделать вид, что не услышала его. Она старательно гнала от себя мысли все это время, что через несколько дней Рихард отправится на Восточный фронт, и не собиралась прекращать.

Правда, занять себя уборкой не удалось — Биргит направила ее именно в комнаты Рихарда снимать постельное белье для стирки и накрывать мебель в комнате чехлами до тех пор, пока не вернется ее хозяин. А как можно было не думать о Рихарде, когда все вокруг так и напоминало Лене о нем? Поэтому Лена торопилась поскорее закончить уборку и уйти вон из комнат. Помедлила только у бюро, когда уносила кипу белья подмышкой. Заметила неровно сложенный квадрат бумаги. Тот самый, который Рихард забрал у нее в спальне Иоганна. С обозначением аэродромов и баз нацистов на Кавказском фронте.

После недолгих раздумий карта отправилась в карман фартука. И лежала в нем остаток дня, обжигая Лену через ткань фартука и подола платья. Отдать карту Войтеку сейчас означало предательство Рихарда. И других смыслов в этом поступке не было. Но с другой стороны, не отдать тоже означало предательство. Своей страны, своей крови, своего народа.

Все решилось за ужином, к которому едва успел вернуться Войтек, забиравший «опель» со станции. Он выглядел мрачным и злым и почти не говорил за столом. Только когда немцы ушли вон из кухни, оставляя уборку и мытье посуды русским служанкам, Войтек рассказал о том, чему стал свидетелем. Оказалось, на станцию прибыл эшелон с пленными русскими. Это были не гражданские, как пригоняли в последние дни, возмещая потери немецкого населения в работниках. Это были военнопленные, пусть сейчас и сложно было догадаться об этом по их внешнему виду. Войтек рассказывал о бесчеловечности и жестокости надзирателей за пленными, о том, какими измученными выглядели военнопленные, ослабленные голодом и холодом, а также от том, как застрелили самых слабых, едва державшихся на ногах. Поляк видел, как служащие станции равнодушно засыпали кровь песком, когда трупы унесли солдаты СС.

— У вас кто-то есть в армии? — спросил Войтек у хмурых девушек. Катерина покачала головой. Ее родственники не успели попасть в ряды Красной армии по призыву, настолько быстро вторглась война в ее родные земли. А вот Лена не знала точно, служит ли где-то ее брат или нет. Ей хотелось надеяться, что он по-прежнему где-то далеко от войны, за линией фронта, но зная Колю, она подозревала, что он в числе первых направился в военкомат. Что с ним сейчас? Где он? Жив ли? И как там тетя Оля в Москве? И Соболевы. Где сейчас Котя?

— У меня кое-что есть, — остановила в дверях Лена Войтека, когда тот собирался уже уходить к себе. — Но я не понимаю, как это поможет моей стране, если я передам все Британии? Капиталистические страны никогда не питали симпатии к Советам.

Войтек посмотрел на нее так внимательно, что Лене показалось, он разгадал все ее сомнения, полыхающие внутри жарким огнем. А потом он склонился ниже к ее лицу и, заглянув в ее глаза, прошептал:

— Я тоже, как и моя страна, никогда не питал симпатии к Советам. И никогда не буду. Это так. Коммунисты — бич нашего времени и угроза миру. Но нацисты — гораздо опаснее сейчас, чем коммунисты. У нас есть поговорка: «Утопающий хватается и за бритву». Советы — это бритва для всего мира, но, чтобы не утонуть нужно хвататься за все. В том числе и помочь им в борьбе с Германией. Мы — союзники, Лена. Верь мне.

— Есть одно место. Я слышала, как фон Ренбек говорили про него, — решилась Лена после минутного колебания. — Это завод, где производят истребители для люфтваффе. Барон забирает там самолет новой модификации. «Густав». Так зовут эту модель. А местечко называется Варнемюнде.

— Молодчина! Это стоящая информация! — В порыве радости поляк положил ладонь на ее плечо и слегка сжал. Его глаза так и сияли от радости. — Ты умница!

Еще оставалась карта с расположением немецких баз на юге ее страны. Раньше отдать такую информацию Войтеку было не так сложно, как сейчас. Потому что прежде смерть Рихарда не была для нее так страшна.

— Есть еще карта. Кавказский фронт, — произнесла Лена на одном дыхании. Словно с размаху прыгнула в ледяную воду, решившись на это. Не раздумывая. В один момент.

Как можно быстрее, чтобы не передумать, Лена достала сложенную карту из кармана фартука и отдала поляку. Тот так же быстро спрятал ее за полу жилета, чтобы позднее перенести всю информацию на бумагу и передать дальше по цепочке — своему человеку в городе, а тот шифровкой в Лондон.

Наверное, было что-то такое в ее лице в те минуты, что подсказало Войтеку ее состояние сейчас. Он явно заметил ее внутреннюю борьбу, которая тут же вспыхнула в ней, едва она выпустила из своих пальцев карту. Это было очевидно. Иначе с чего он вдруг произнес с явным укором в голосе:

— Ты слишком прониклась этим немцем! Все сомнения от того! Гони их от себя.

— Каким немцем? — испуганно прошептала Лена, глядя на Войтека широко распахнутыми глазами.

— Этим старым калекой, — пояснил он. — У тебя доброе сердце, Лена. Но на войне нет места чувствам, запомни это.

Только как доказать эту простую истину своему глупому сердцу, которое упрямо не хотело верить?

После отъезда баронессы с сыном дни в Розенбурге потекли в прежнем русле, несмотря на угрозы Биргит вымуштровать русских служанок. Да и работы стало меньше — большинство комнат закрыли, накрыв мебель чехлами. Дом словно погрузился в спячку до возвращения баронессы к пасхальным праздникам. Даже британцы оставили эти земли на время в покое и больше не беспокоили налетами ни днем, ни ночью. Или, может, это снегопады последних дней накрыли замок и окрестные земли будто покрывалом, скрывая от лишнего взгляда?

Но тишина и покой, заворожившие и замок, и обитателей Розенбурга, не проникли в душу Лены. Даже Ремарк сентиментальным романом, который она читала по ночам украдкой, бередил ее раны. Первые же главы напомнили о том, что происходит за стенами Розенбурга, заставили вспомнить обо всем. «… Превратится в старого доброго немца… вновь поверит в сказки и чудеса, которые вошли в плоть и кровь каждого настоящего немца, — я имею в виду не тех, кто породнился с евреями или славянами…». Наверное, это у немцев было в крови — разделение на немцев и тех, кого они так ожесточенно уничтожали на родине Лены. И потому Лена старалась убедить себя, что поступила верно, предав Рихарда.