На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина. Страница 48

— Завтра я должен быть на празднике в городе, — проговорил Рихард, снова возвращая все свое внимание мячику в своей руке. — Почисти мой мундир и сапоги. Еще мне понадобится свежая отутюженная рубашка. Это все пока. Можешь идти.

Лена с трудом выдавила из себя положенное «Да, господин Рихард» и было повернулась к двери, но метко пущенный сильной рукой мячик, ударившийся в дверь, остановил ее.

— Ты кое-что забыла, — поймав ловко мячик, произнес равнодушным тоном Рихард, когда она обернулась к нему испуганно. И показал мячиком на стул, где висел форменный пиджак. Лене ничего не оставалось делать, как после минутной паузы взять мундир и поднять стоявшие у стула тяжелые сапоги.

Обе руки Лены были заняты, поэтому она чуть замешкалась, когда вернулась к двери. И замерла испуганно, когда Рихард в пару быстрых движений, как дикая кошка, оказался у выхода из комнаты. И распахнул перед Леной дверь, глядя на нее сверху вниз с высоты своего роста. В глубине его взгляда было что-то такое, что снова зацепило ее словно на крючок. Непонятное и неуловимое.

— Завтра утром, — произнес он, напоминая, когда все должно быть готово. Лене захотелось вдруг бросить сапоги и мундир прямо ему под ноги сейчас, выражая свою непокорность и злость. Но она только голову склонила, пряча от его острого взгляда глаза. Завтра утром ее уже не будет здесь. Но для этого нужно было завершить этот день, не вызывая ни у кого подозрений.

Только на заднем крыльце, на ступени которого Лена опустилась в приступе бессилия и отчаяния, она позволила себе небрежно бросить пиджак и сапоги. Звякнули будто обиженно ордена и значки на мундире.

— Господин Рихард будет злиться, если увидит, что его мундир валяется вот так.

Лена резко подняла голову. Перед ней стоял Руди с кожаным мячом подмышкой. Он вгляделся в нее и снова заговорил с участием в голосе:

— Почему ты плачешь? Тебя кто-то обидел? Почему ты бросила мундир и сапоги здесь? Если господин Рихард увидит или еще хуже — моя мама, тебе точно не поздоровится.

Руди не стал дожидаться ответа, а убежал к гаражам. Вернулся он с Войтеком, который тут же опустился на корточки возле Лены.

— Что-то случилось? — коснулся поляк несмело руки девушки.

— Это Войтек обычно чистит мундир и сапоги господина Рихарда, — пояснил мальчик, наблюдая за взрослыми со стороны.

— Я хочу домой, — как-то по-детски произнесла Лена, переходя на русский язык. — Я устала от всего этого и хочу домой. Я все здесь ненавижу!

— Надо потерпеть, помнишь? — ответил ей поляк, гладя по руке. — Все скоро будет по-другому. Надо только потерпеть.

Нет, терпеть Лена не хотела больше.

Поздно вечером, когда через распахнутое окно до уха Лены донеслись звуки музыки, она уже была готова к побегу — полностью одетая, под рукой узелок с ее маленькими сокровищами и жалованием, накопленным за два неполных месяца. Фартук и косынку она сложила на стуле, увенчав лоскутом, который прикрепила к груди всего один-единственный раз.

Девушки решили дождаться двух часов после полуночи, когда замок полностью погрузился бы в ночной сон, и сейчас сидели каждая в своих комнатах, отсчитывая минуты. Лена не знала, о чем за стеной думали в этот момент Янина и Катя. Волновались ли они, боялись неизвестности, которая ждала за границами имения фон Ренбек? Сама Лена старалась ни о чем не думать, иначе в голову лезли совсем странные мысли. Она твердо решила не спускаться этим вечером к голубой гостиной, где уже сидел за фортепьяно Рихард. Он был не только нацистом, он был ее классовым врагом, как она поняла сегодня днем. И ей хотелось ненавидеть его еще больше за титул и привилегированное положение.

Но в тот вечер Рихард снова играл Шопена. И ноги сами привели Лену к знакомой двери, через полуприкрытую створку которой так маняще лился свет и чарующие звуки музыки. Снова она поглядывала за Рихардом, подмечая каждую деталь, даже те, которые не замечала прежде. Например, серебряный ободок кольца на безымянном пальце левой руки. Тонкий шрам, светлеющий полоской на фоне коротко стриженных волос на затылке. Или как падают волосы на его высокий лоб, когда он кивает головой изредка в такт музыке или следит за ходом пальцем по клавишам. А еще тонкие, но глубокие морщинки, идущие ровными линиями параллельно бровям. Наверное, он часто хмурил лоб, раздумывая о чем-то, как сейчас.

Рихард неожиданно поднял голову, закончив очередной ноктюрн, и посмотрел в зеркало. У Лены даже сердце замерло на какой-то миг — показалось, что он разглядел ее в темноте соседней комнаты. Но нет, он не повернулся к двери, не окликнул ее грубо. Он вообще не двигался какое-то время и просто смотрел на дверь со странным выражением в глазах. А потом снова заиграл до боли знакомую Лене мелодию.

Вальс до-диез. Вальс — «минутка», под звуки которого она так часто когда-то раньше занималась. Тело дрогнуло воспоминанием о каждом движении, в котором Лена двигалась по залу. Амбуате, па-де-бурре, девлюппе, глиссе. Сейчас казалось, что той, другой жизни никогда и не было. И не было никогда ни семьи, ни Коти, ни балета…

Лена боялась, что Рихард задержится внизу, и тогда им придется выходить позже намеченного. Но нет, немец поднялся к себе около часа — Лена сидела в коридоре у лестницы и прислушивалась к каждому звуку в доме. Путь был свободен теперь. Девушки выждали, пока старинные часы в глубине дома друг за другом прозвонят или глухо пробьют два часа, и осторожно без единого звука друг за другом вышли из дома и скрылись в глубине парка.

Лена уходила последней. То ли осторожность, то ли еле уловимое сожаление заставили ее уже при входе в тени деревьев оглянуться на дом, на балкон комнат Рихарда. И похолодела, заметив маленький огонек сигареты. Немец сидел в кресле, огонек едва был виден между столбиками балюстрады. Заметил ли он, как Лена скрывается в парке? Девушка замерла на месте, ожидая, что вот-вот огонек двинется вверх, когда курящий встанет на ноги и поднимет шум. Но нет, время шло, а над Розенбургом стояла тишина. Только изредка доносилось тревожное уханье совы из глубины парка, да журчал фонтан на площадке перед домом.

— Почему так долго? — набросилась на Лену встревоженная Катя, когда девушка наконец успокоилась и решилась присоединиться к беглянкам. Видя их неподдельный страх, она не решилась рассказать своим соучастницам по побегу о том, что видела Рихарда на балконе. Никакого шума погони до сих пор не было за спиной. Значит, он попросту ничего не видел.

Девушки двинулись в сторону города через лес. Выходить на дорогу было опасно, бежать через лес и по полю было очень сложно в темноте. Из-за этого к утру они ушли от Розенбурга на расстояние меньшее, чем Лена планировала. Да еще нога Лены распухла и ныла от такой нагрузки всякий раз, как девушка на нее опиралась. Им нужно было где-то отдохнуть и набраться сил для перехода следующим днем, поэтому когда впереди показался сарай на краю поля девушки приняли решение спрятаться именно в нем.

Это был старый сеновал. Правда, сена в нем пока было маловато — остатки с прошлого года на втором этаже, куда девушки забрались по деревянной лестнице. Трава была неприятно сухой и колючей, но они так устали, что им было довольно и этого. Лена думала, что не сумеет заснуть из-за волнения, но вскоре и она провалилась в глубокий сон, устроив ногу как можно выше, чтобы припухлость немного спала.

Планировалось, что они продолжат путь на рассвете, отдохнув всего лишь пару часов. Но усталость взяла свое, и девушки проспали назначенное время. Солнце уже вовсю царило на безоблачном небе, когда они открыли глаза. Лена испугалась, что они упустили много времени, все проверяла от руки нарисованную карту, чтобы сориентироваться и понять, где они будут к концу этого дня. Скорее всего, их уже хватились в Розенбурге, ведь им надлежало спуститься рано утром и подготовить завтрак для хозяев. А еще Рихард ждал отутюженную рубашку…

Почему она снова думает о нем? Лена злилась на себя, когда то и дело возвращалась мысленно в замок и вспоминала не Биргит или Иоганна, а именно молодого барона. Как его выкинуть из головы? Как он сумел проникнуть так глубоко?