Егерь: заповедник (СИ) - Рудин Алекс. Страница 35
Представляю, конечно. Молодому сотруднику подвернулась возможность показать себя, вот он и ухватился.
Только Федору Игнатьевичу от этого не легче.
— А ты давно работаешь в газете?
— Два года.
— А Глеба давно знаешь?
— Наши родители знакомы. Они и попросили меня устроить Глеба к нам.
Я не предлагаю Артемьеву чая. Не считаю его гостем. Но расспрашиваю подробно — надо же понять, зачем он приехал в Черемуховку.
— И редактор даже не поинтересовался, откуда ты взял факты для статьи?
— Глеб очень убедительно все рассказал. И про вас тоже…
Артемьев виновато опускает глаза.
— Про меня? — удивляюсь я.
— Да. Он сказал, что вы составили на ребят протокол за то, что они просто развели костер. И заставили их убирать картошку.
— А почему в статье про меня ни слова? Как же ты упустил такой материал?
— Глеб просил не писать про вас. Опасался, что вы пустите протокол в ход, и всем ребятам влетит.
— Значит, прикрылся товарищами?
— Получается, так.
Артемьев с надеждой смотрит на меня.
— Поймите, я же ничего не знал. Только потом ребята мне все рассказали. Уже после того, как от редактора влетело.
— А Глеб? — интересуюсь я. — С ним что?
— Его уволили из газеты в тот же день. И в институт отправили бумагу. Но это не я. Я редактору ничего о нем не говорил. Он откуда-то сам узнал.
Я понимаю, откуда. Владимир Вениаминович Беглов не оставил дело на половине дороги. Разъяснил редактору все, что нужно, а разъяснять он умеет.
Опыт работы.
Услышав о неприятностях Глеба, я чувствую злую радость.
Мерзавцы должны получать по заслугам.
— А ты, значит, до последнего выгораживал Глеба?
Артемьев снова опускает голову.
— А как я мог поступить по-другому? Да и все равно — статья моя. Мне и отвечать.
— И как, ответил? — интересуюсь я.
Корреспондент упорно смотрит на пыльные носки своих ботинков. Я вижу только его круглую белобрысую макушку.
— Редактор дал мне единственный шанс. Он так и сказал — последний шанс. Написать правду о вашей деревне. Сделать хороший репортаж, серию очерков.
— Ты поэтому и приехал?
— Ну, да. У меня только два дня, главный так и сказал. Иначе — с вещами на выход.
Мне жаль Артемьева. Глеб подло подвел его, подставил под удар. Корреспондент и сам хорош — написал статью, не проверив факты. Просто поверил негодяю на слово.
Молодой, глупый…
Я с досадой усмехаюсь. Так-то, я не намного старше Артемьева. Сейчас, в этой второй своей жизни.
А в той, первой молодости — чего я только не вытворял! Такие глупости делал, до сих пор вспоминать стыдно.
Черт, да все мы совершаем ошибки. И не всегда можем их исправить. Артемьеву еще повезло — у него есть такая возможность.
Я ставлю на огонь остывший чайник и спрашиваю:
— Ты от меня-то чего хочешь?
Артемьев с надеждой поднимает голову.
— Я здесь никого не знаю, кроме вас. Вера сказала, что к вам можно обратиться. И еще к Павлу, участковому. Я зашел к нему, но не застал на месте. Помогите, пожалуйста!
— Чем? — прямо спрашиваю я.
— Расскажите мне про Черемуховку. Что тут у вас происходит, какие люди живут. А я все честно напишу.
— Честно? — усмехаюсь я. — Теперь с моих слов? Какая же это честность? Похоже, ничему тебя жизнь не учит.
Снова достаю из холодильника масло и остатки холодного мяса, а из деревянной хлебницы — половину вчерашней буханки.
— Есть хочешь?
— Да, — кивает Артемьев. — Только у меня с собой ничего нет. Я… не подумал как-то. Решил, что куплю что-нибудь в магазине. У вас в деревне есть магазин?
— Возле сельсовета, — говорю я, разливая по кружкам чай.
Я не хочу есть, но за компанию намазываю себе бутерброд. Пусть парень поест без стеснения.
А сам уже прикидываю — как помочь Артемьеву.
Да и Черемуховке несколько хороших статей в газете не помешают. Пусть райком партии успокоится и отстанет от Федора Игнатьевича.
Но к председателю сейчас не подступиться. Федор Игнатьевич очень сердит на Артемьева.
— Два дня у тебя, говоришь? А ночевать ты где собирался?
Артемьев растерянно смотрит на меня.
— Я думал за один день управиться. Ведь… деревня же небольшая.
Он понимает, что говорит глупость, и умолкает.
Я качаю головой.
— Нет, так не получится. Решил писать правду — так тому и быть. Пойдем, буду знакомить тебя с Черемуховкой.
Артемьев с готовностью вскакивает.
— Конечно. А переночевать я в гостинице могу. Есть поблизости гостиница?
— Наверное, — усмехаюсь я. — В райцентре.
— А это далеко?
— Тридцать километров отсюда. И вряд ли там есть места. Ладно, переночуешь у меня, так будет проще. Иди за вещами.
Артемьев уходит и быстро возвращается. В руках у него спортивная сумка и кожаный чехол с фотоаппаратом.
Фотоаппарат будит во мне неприятные воспоминания о том, как я застал Глеба, когда он из кустов фотографировал охотников.
Но Артемьеву я об этом не говорю. Только замечаю вскользь:
— Постарайся не тыкать людям объективом в лицо. Вообще, будь повежливее, без городского гонора.
— Да, хорошо, — кивает Артемьев.
Я веду его по деревне. Артемьев то и дело останавливается, наводит объектив фотоаппарата то на мост через речку, то на дома, то на колодец под развесистой березой.
— Вы уговорите председателя дать интервью? — спрашивает он.
— Ты эти слова забудь, — смеюсь я. — И Федора Игнатьевича сегодня обходи стороной. Как увидишь его издали — сразу ныряй в кусты и не дыши.
— А как тогда? — растерянно спрашивает Артемьев. — Мне же надо о нем написать.
— Напишешь, — киваю я. — Не все сразу.
Раз уж я не ушел на Песенку — хорошо бы заглянуть к Трифону, навестить Георгия Петровича. Но я не хочу вести Артемьева в медпункт, а тем более — знакомить его с Трифоном и генералом.
У меня на корреспондента другие планы.
— Начнем с нашей школы, — говорю я.
И веду его через всю деревню к школе.
— А вы можете не рассказывать директору о том, почему я здесь? — спрашивает Артемьев.
— Могу, — соглашаюсь я. — Сам ему расскажи, только правду. Алексей Дмитриевич поймет.
— А без этого не обойтись?
Я пожимаю плечами.
— Сам решай. Только у нас здесь не город, а деревня. Все про всех знают. И ты не будешь исключением.
Артемьев тяжело вздыхает.
— Привыкай, — смеюсь я. — Хочешь хороший совет? Не ври людям, говори, как есть.
— А поймут? — сомневается журналист.
— Поймут, не сомневайся.
У Алексея Дмитриевича Воронцова идет урок географии в десятом «А». Как раз в этом классе учится мой брат Сережка. Родители все лето уговаривали его перевестись обратно в городскую школу, но Сережка отказался наотрез.
— Мне нравится в Черемуховке, — твердо заявил он. — Там школа лучше. И друзья у меня.
Он, и в самом деле, обзавелся здесь друзьями. Даже ко мне заглядывает не каждый день. Да и меня трудно застать дома в разгар охотничьего сезона. Я и родителей не видел уже пару месяцев — только иногда звоню им по вечерам, чтобы узнать, как дела.
Артемьев с удивлением разглядывает новенькую кирпичную школу.
— И много ребят здесь учится? — спрашивает он меня.
— Вот у директора и спросишь, — говорю я. — Алексей Дмитриевич у нас энтузиаст. Надеюсь, он не откажет тебе в небольшой лекции.
Резко и заливисто трезвонит школьный звонок. Его поставили недавно — еще в прошлом году учителя сами объявляли перемены.
Двери классов распахиваются, и ученики заполняют коридор. Шум, беготня, крики.
Сережка выходит из класса последним и нос к носу сталкивается со мной. Лицо его мгновенно мрачнеет.
За год брат здорово вытянулся — стал ростом почти с меня. Только плечи еще узковаты, и шея длинная, как у подростка.
— А ты чего здесь? — спрашивает меня Сережка. — Знаешь уже?
— О чем? — интересуюсь я.