Старше (ЛП) - Хартманн Дженнифер. Страница 43

Я взял рамку с тумбочки и стал рассматривать ее, удивляясь, как я не замечал этого раньше.

Бесценный момент, застывший во времени.

Фотографом, без сомнения, была Галлея, и мое восхищение ею возросло до опасных высот.

Я отложил фотографию.

Потратив несколько минут на то, чтобы переодеться в сухую домашнюю одежду, я вернулся на кухню, где на плите уже почти закипела кастрюля с водой. Галлея, приподнявшись на цыпочки, доставала продукты из верхнего шкафа. Множество ингредиентов загромождали мою узкую столешницу.

— Что ты выбрала? — спросила я.

— Паста в виде сборной солянки.

— И что дальше?

Она улыбнулась мне.

— Увидишь.

Она была в приподнятом настроении, благодаря тому, что Божья коровка нашлась живой и здоровой, но любое ее состояние находило отклик во мне.

Когда она была веселой и счастливой, меня привлекали ее сверкающие смехом улыбки и беззаботная походка. Когда она была угрюмой и склонной к самоуничижению, мне отчаянно хотелось оттереть сажу с ее кожи и вернуть ее к жизни. Это были чертовы качели разрушительных эмоций, и они разрывали меня пополам.

Двадцать минут спустя она поставила на стол огромную миску пасты пенне с поджаренным хлебом и маслом. Я настороженно посмотрел на блюдо.

— Там что-то зеленое.

— Зеленая фасоль. Ты должен ее съесть, — игриво приказала она, зажигая спичкой одну из моих свечей с кедровым ароматом. — Ты должен знать, что овощи полезны, учитывая то, что ты отец.

Я нахмурился.

Я ненавидел зеленую фасоль.

Но поскольку это был один из немногих овощей, которые любила Тара, я держал в морозилке замороженное овощное ассорти, смешанное с морковью и кукурузой.

— Единственным белком, который нашелся у тебя в холодильнике, была курица, поэтому я обжарила ее в масле, добавила приправы, пармезан и немного сливочного сыра. — Она пожала плечами, выдвинула стул и пригласила меня сделать то же самое. — Лучшее, что я могла придумать.

Пахло очень вкусно, и я собирался съесть все до последней крошки — и зеленую фасоль в том числе.

Пока мы усаживались за стол, в свете свечи и витающего запаха кедра, а Божья коровка лежала под столом и ждала своего угощения, я старался не думать, насколько это похоже на свидание. Галлея выглядела так непринужденно в своей неформальной одежде, ее волосы были в прекрасном беспорядке, лицо чистым и без косметики, а улыбка не сходила с ее идеальных губ. Казалось, что ее место здесь, в моей квартире, за моим кухонным столом.

Прочистив горло, я запихнул в рот вилку с едой и с трудом сдержал стон.

— Черт, — пробормотал я, проглотив немного.

— Вкусно? — Ее глаза были широко раскрыты в ожидании, вилка свободно лежала в ее руке, пока она ждала моей реакции. — Тебе нравится?

— Мне нравится.

Для нее было важно готовить для людей. Это много значило, и это смягчало все те острые края, которые терзали меня в последнее время. Чем больше времени я проводил с ней, тем больше меня к ней тянуло. Чем больше росло мое влечение, тем больше я ненавидел себя.

И чем больше я ненавидел себя, тем больше переносил это чувство ненависти к себе на нее.

Но потом случались моменты, подобные этому, нежные и теплые.

Искренние улыбки, легкие разговоры и связь, которая, казалось, основывалась не только на физическом влечении. По мере того как сексуальное влечение расцветало, росло и это сводящее с ума защитное чувство, будто я готов свернуть горы ради нее, будто мне будет достаточно просто обнимать ее и противостоять ее боли, пока она не найдет абсолютное утешение в моих объятиях.

Черт побери.

Это было еще хуже. Нежелательное влечение само по себе было опасным, но оно было естественным. При дерьмовом стечении обстоятельств такое случалось — я знал это по собственному опыту, учитывая мой личный опыт с Рэдли и Уит.

Но представить себе какое-то гребаное будущее с ней было настоящим кошмаром, способным повалить нас обоих на землю.

Что бы подумала Тара? Уитни?

Они были бы в ужасе, в этом я не сомневался. Тридцатипятилетние мужчины не влюбляются в подростков. Это было извращенным и неправильным, и иногда мне приходилось задумываться, все ли со мной в порядке.

— Ты слушаешь?

Моргнув, я поднял голову и посмотрел на Галлею, только что отправившую в рот вилку. Взглянув на свою тарелку, я понял, что каким-то образом закончил есть. И нет, я определенно не слушал.

— Прости, я задумался, — пробормотал я, потянувшись за куском хлеба.

— Не хочешь поделиться о чем?

Черт возьми, нет.

— Не особо.

— Ну, я рассказывала тебе о своем фотопроекте в школе.

Школа.

Она все еще училась в школе. Формально, конечно, но…

Я снова отключился.

Шлепнув меня по руке, чтобы вывести из оцепенения, Галлея опустила локоть на стол и подперла щеку рукой.

— Тебя что-то беспокоит.

— После всего этого времени на холоде, — сказал я, отгоняя мрачные мысли, — у меня разболелась голова.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Нет… расскажи мне о своем увлечении. Я слушаю.

Ее улыбка снова расцвела.

— Итак, я изучаю культуру гранж, андеграундную музыкальную сцену. Мои фотографии направлены на то, чтобы передать необузданную энергию нашего времени, изобразить борьбу и страсти поколения, стоящего на пороге нового тысячелетия. Я сосредоточилась на неочевидных моментах — переполненных концертах в тускло освещенных залах, друзьях, тусующихся в винтажных магазинах, и тонком бунтарстве, запечатленном в повседневных проявлениях. Это своего рода визуальное повествование о годе, который кажется одновременно бурным и освобождающим… запечатленным в кадрах моего объектива. Понимаешь?

Я снова потерялся, но не в своих навязчивых мыслях. Я потерялся в ее словах, в их магии. В магии, которую она нашла в увлечении, к которому я ее подтолкнул. Сглотнув, я кивнул, мои глаза впитывали испытываемую ею радость.

— Я думаю, это потрясающе. Рад, что ты нашла занятие по душе. — На ее лице снова заиграла улыбка, искренняя и настоящая. — Ты талантлива.

Она улыбнулась в ответ, еще шире, ее щека по-прежнему лежала на ладони.

— Спасибо. Думаю, когда-нибудь я захочу сделать из этого карьеру. Портреты, животные, события. Может быть, я смогу путешествовать по миру.

— Ты не хочешь остаться в Иллинойсе? — Я вытер рот салфеткой.

— Не знаю. Мне кажется, что у меня странствующая душа, — размышляла она, глядя куда-то поверх моего плеча. — Есть так много моментов, которые я хочу пережить. Мне кажется, что это неестественно — вечно оставаться на одном месте.

Я изучал ее, медленно кивая.

Она не хотела пускать корни в том месте, которое пыталось ее задушить, и это было логично. Когда корни, с которыми ты родился, сохнут и разлагаются, остается только пустить новые. Построить новый дом, подальше от мертвой почвы, которая губила тебя.

— Все это прекрасно, — сказала она, отгоняя грезы. — Но пора прибраться.

— Я займусь этим. — Я отодвинул стул и задул свечу.

Когда я двинулся на кухню, чтобы убраться, я почувствовал, как две руки обхватили меня сзади. Я напрягся, когда ее ладони сомкнулись на моей груди, и ее теплое дыхание обожгло мою спину.

— Я просто хотела поблагодарить тебя, — тихо произнесла она.

Я тяжело сглотнул, ощущение того, как она прижимается ко мне, воспламенило меня.

— За что?

— За все. За то, что ты тратишь свое свободное время на мои тренировки, ничего не получая взамен. За то, что превратил меня в бойца, сделал сильной и уверенной в себе. За то, что верил в меня, когда даже я не верила. — Прижавшись ближе, она продолжила, крепче сжимая меня в объятиях. — За то, что помогал мне искать Божью коровку, а потом поехал за ней в эту метель. За то, что дал мне безопасное место для ночлега. — Она вздохнула. — Просто… за все.

Я вдохнул, рассчитывая почувствовать остатки дыма от затушенной свечи, но в меня проник только ее аромат. Ваниль, персиковый пирог и волосы, пахнущие медом — рецепт катастрофы.