Зов пустоты - Шаттам Максим. Страница 10

– Не стоит ничего от них ждать, – сказала она, повесив трубку, – но мы хотя бы попытались.

Сеньон продолжал расспрашивать Ива:

– Может, пакетики с МСВ выведут нас на след конкретной банды?

– Этим летом все изменилось. МСВ теперь везут отовсюду, в основном из Голландии и Германии. Наркотик недорогой и крайне эффективный, спрос на него огромный, так что его стали продавать все дилеры. Что касается района, где обнаружили труп, то, будь уверен, в девяносто первом департаменте почти в каждом спальном районе есть своя небольшая сеть дилеров. Их крышуют дилеры покрупнее, у которых есть деньги и контакты, но ситуация все время меняется, кого-то арестовывают, кто-то погибает, кто-то выходит из игры, и так далее.

Лудивина поднялась с кресла.

– На данный момент мы даже не знаем, имел ли Лоран Брак хоть какое-то отношение к местному обороту наркотиков. Ив, можешь позвонить своим парням, чтобы они в общих чертах рассказали нам о районе, где он жил? И да, я хочу знать, был ли он под наблюдением полиции, и если да, то по какой причине. Гильем, а ты заполни форму для САС и подай запрос.

– А мы с тобой куда поедем? – осведомился Сеньон, увидев, что Лудивина натягивает куртку.

– Проверим адрес Лорана Брака и сообщим печальную новость его вдове, если она и правда существует. Посмотрим, что нам даст этот визит.

Сеньон тяжело вздохнул. Он очень не любил сообщать о смерти.

Всякий раз ему казалось, что он становится ее посланником.

9

Уже в раннем детстве он был так легок, что едва не взлетал, бегая в теплых и колючих порывах хамсина, несшего с собой весну. Он был и сыном земли – весь грязный, одежда в колючках, ногти черные, – потому что вечно карабкался по камням и скалам или рылся в земле в поисках грызунов, с которыми можно было бы поиграть. Но прежде всего он был сыном огня: его зачаровывал сладострастный, ненасытный танец языков пламени. Мать часто рассказывала ему, что еще младенцем он питал к углям и клубам дыма едва ли не мистическую любовь. Когда он рыдал и никак не мог успокоиться, утешить его могло лишь пламя, пожирающее полено до самого основания, превращающее его в пыль и золу. Таким он родился.

Он был сыном воздуха, земли и огня.

И в то же время нежным, отзывчивым мальчиком, что всю ночь сидел без сна, утешая пастушьего сына, которого пугали стенания степной рыси или беспокойное уханье совы, или готов был отдать свой обед голодной девочке, которую наказал отец-тиран. Он был единственным ребенком, сильно привязанным к матери, послушным и верным отцу.

Но порой и ребенком-дьяволом, решительно топившим соседского щенка, потому что сосед оскорбил его семью, или сыпавшим толченое стекло в бутылку с водой, принадлежавшую однокласснику, которого он ненавидел безо всякой причины – просто потому, что тот хорошо учился и это его злило.

Из-за всего этого мать в конце концов прозвала его Джинном.

Дух ветра, песка и огня, то добрый гений, то сам дьявол. Джинн был всем сразу.

«Огонь успокаивает тебя, сын мой, потому что огонь – твоя стихия, – говорила ему мать. – Ты вышел из моего чрева, моя плоть кормила тебя, но сотворил тебя огонь. Бог создал людей нежными и хрупкими, потому что он использовал глину, но ты сделан из пламени, из огня без дыма. Об этом написано в Священной книге: так рождаются джинны. И ты мой маленький джинн».

Мать была холстом, на котором огонь своей кистью нарисовал его рождение, какую же роль играл его отец? Всякий раз, когда Джинн, любивший снова и снова слушать рассказ о своем появлении на свет, задавал матери этот вопрос, она ерошила ему волосы и, весело глядя на него, заговорщицким тоном шептала одни и те же слова: «Твой отец вложил в тебя душу, сын мой, в этом и состоит роль отца».

Джинн вырос со своим тайным именем, которое нежно любил, с этим детским сокровищем, которое он защищал и хранил, пока рос, пока переезжал – сначала на юг страны, в Сайду, потом, уже подростком, в Харет-Хрейк, южный пригород Бейрута. Всякий раз, покидая свой дом, друзей, привычную жизнь – всякий раз, когда нужно было все строить заново, – Джинн знал, что унес с собой главное: свою историю, свою уникальность.

Немного повзрослев, он все четко разложил по полочкам. Да, в действительности он вовсе не был джинном – но он упивался мыслью, что где-то глубоко внутри он иной, что в нем есть особая, волшебная сила, которой нет ни у кого больше.

Пока его мировоззрение только формировалось, он хранил в душе сказку, которую столько раз рассказывала ему мать: он не хотел забыть, откуда пришел. Он был легок, как ветер, крепок, как земля, опасен, как огонь, он был добр к близким и несгибаем с теми, кто заслуживал его гнева.

Джинн повзрослел в то время, Харет-Хрейк заново отстраивали на фундаментах домов, разрушенных Израилем: стену за стеной, крышу за крышей, душу за душой. Этот район стал панцирем, защищавшим его на протяжении многих лет: они росли вместе. Уехать оттуда было нелегко, хотя Джинн и знал, что причина, которая им движет, перевешивает все его чувства. С тех пор он пересек немало границ, побывал во многих странах, научился сживаться с их культурой, растворяться в предместьях их городов, исчезать в них. Научился ждать, пока наступит тот самый день. Его день, день великого отъезда.

Он долгое время вынашивал план путешествия, рассматривал все возможные варианты, начиная с въезда в Шенгенскую зону самым обычным способом – по своему паспорту с визой. Найти причину для въезда не составляло труда – особенно тому, кто стучался в дверь Европы, имея за душой хоть какие-то накопления и будучи готовым еще немного продлить агонию умирающей экономики Старого Света. Но когда ты стучишься в чужую дверь, хозяин, впустивший тебя, чаще всего принимается ходить за тобой по пятам и следить, чтобы ты ничего не украл. А Джинн не мог такого позволить.

Он знал, что мог бы нелегально перейти турецкую границу. Подобраться к ней со стороны Сирии, затем доехать до Газиантепа. Но за этим регионом в последнее время пристально наблюдали самые разные спецслужбы, опасавшиеся возвращения домой блудных детей, чьи мозги промыли так, что они не думали ни о чем, кроме обезглавливания неверных. Пробираться через Турцию – все равно что лезть в змеиное гнездо. Не самая умная идея.

Джинн помнил, что в детстве, когда ему приходилось охотиться на крыс в домишке, где он жил с родителями, охота всегда сводилась к краткому, безжалостному преследованию, в конце которого животное оказывалось в тупике – в углу или под диваном. Как только человек заметил крысу и решил ее убить, ей уже не спастись. И все же однажды Джинн не сумел одолеть крыс. Близилось наводнение. Десятки грызунов проникли в гостиную в их доме. Они бегали из угла в угол, взбирались на стол, прыгали по стульям. Джинн с отцом бросались то туда, то сюда, но не смогли поймать ни одной крысы – потому что рассредоточили свои усилия, потому что животных было слишком много, потому что они не выслеживали их поодиночке, а хотели убить всех разом. В результате они не убили ни одной.

Джинну нравилась такая стратегия рассеивания.

У него оставались хорошие связи на юге. Пересечь Синайский полуостров было проще простого, Египет с каждым днем контролировал его все меньше. Преодолеть Суэцкий канал и добраться до Ливии – и вовсе задачка для школьника. Во владениях покойного Каддафи скапливались бесчисленные толпы жаждущих исхода, добравшихся сюда со всех концов страны, а также из-за ее пределов: из Нигера, Чада, Судана, Эритреи и еще более далеких краев. Каждый день набитые беженцами корабли выходили в море и брали курс на север, на надежду.

Джинн помнил о том, что крыса, оказавшаяся среди тысяч других крыс, остается практически незамеченной, а вероятность того, что ее поймают, стремится к нулю. Европейские СМИ с удовольствием распространяли изображения кораблей, везущих мириады людей на медленную смерть, однако гораздо реже печатали фотографии толп выживших, пересекающих поля Южной Италии, чтобы затем раствориться среди жителей европейских стран. На одну остановленную властями баржу приходился десяток проскользнувших сквозь слишком крупные ячейки сети. Джинн делал ставку на этот вариант. За деньги он мог нанять лучших, самых надежных проводников. Лампедуза, этот святой Грааль рядового беженца, не устраивала Джинна, Сицилия тоже: он не доверял островитянам. Нет, единственной приемлемой целью для него была твердая земля, материковая Италия.