Хозяин теней (СИ) - Демина Карина. Страница 51
Она дёрнулась раз.
И другой.
И потом подалась вперёд, но осторожненько, точно сомневаясь, стоит ли. И послушный воле её мертвец сделал шаг. Затем ещё один. Зашелестели змеи кишок-пуповины, разматываясь по ступеням.
А по моей спине поползли холодные струйки пота.
Охотник?
На хрен… пусть бы в хлебопёки Савка шёл, чем это вот… такое вот.
— Я тебя вижу, — повторил я.
И она поняла.
Услышала?
Осознала?
Что-то вот произошло, словно слепой Савкин взгляд позволил двум мирам сомкнуться в одной точке. И тварь увидела меня. Чётко. Ясно. И я ощутил эхо радости, предвкушения. А в следующее мгновенье выхлест бросился на нас.
Еще недавно неспешный и неуклюжий даже он вдруг превратился в смазанную тень.
В лицо дохнуло гнилью.
И вонью.
И сладким лилейным ароматом той стороны.
И я, как дурак последний, застыл, вцепившись в отяжелевший револьвер, когда со спины кто-то дернул меня, заставляя отступить.
— Чтоб тебя… — Еремей и матом обложил, и злой его голос вернул меня к жизни.
Чтоб меня.
И по-всякому.
Заслужил.
Вообразил себя крутым… молодость вспомнил. Ту, давнишнюю, а ведь…
Выхлест заверещал. И теперь в тонком нервном голосе его слышалось искреннее возмущение и столь же искренняя обида, будто бы я успел пообещать ему что-то и не дал.
Веревки-кишки натянулись. И…
— Спасибо, — выдавил я, глядя на развороченный живот, в котором закипала чернота. Она выглядывала и снова пряталась, будто тварь понимала, что это вот всё — не случайно.
— Никогда прежде не видел? — Еремей стоял за границей осклизлых столбов.
— Нет…
— Но хоть не визжишь… лютует. Обидно ему… охотника почуял. Правда, видать, старый. Сторожится… вон, и хочется, и страшно.
Выхлест успокаивался.
Он остановился в двух шагах от меня. Я теперь чувствовал и вонь разлагающейся плоти, и дерьма, воды, всего-то, и главное — тот же цветочный запах, дурманивший голову. Выхлест стоял на двух ногах, чуть наклонившись вперёд. Длинные руки его почти касались земли. Пасть приоткрылась и на губах то и дело вспухали пузырики тьмы. А ещё меня поразили глаза.
Чёрные-чёрные.
Что уголь.
Выхлест смотрел на меня. Видел. И… и ему очень хотелось добраться. Но он справился с желанием.
— Уйдёт, — с огорчением произнёс Еремей. — Теперь точно уйдёт… на ту сторону… там хрен достанем, а он всех положит… такой точно всех положит. На той стороне не сладим.
А стало быть, надежды Мозыря на полынью пойдут прахом.
— Тут надо, — Еремей поджал губы. — Надо пробовать… выманить.
Клинок его полоснул по запястью, и выхлест дёрнулся в сторону, ноздри его раздулись и из них вырвались тончайшие стебельки, зашарившие в воздухе. Тварь принюхивалась.
И…
Он даже заскулил от обиды.
— Дерьмо… моя кровь слабая. Был бы дарником или…
Он замолчал и тряхнул головой.
— Нет… уж Мозыря подтянем. Хату спалим… Синодников звать придётся, если выхлест… чтоб не вернулся… потом, после.
А это совсем не то, чего от меня ждут.
— Нет, — я тряхнул головой. — Моя кровь его…
— От вашей всякая тварь разум теряет, только… парень… героить надо с умом. Ежели ты тут сдохнешь, то от этого никому пользы не будет.
И я понимаю.
Лучше, чем кто бы то ни было понимаю. А потому сдыхать и не хочу. Мне полынья нужна.
Навья трава.
Или что там.
А ещё я вижу тень, что прижалась к двери, не спуская с выхлеста взгляда. Сейчас, на здорового и сильного, она не рискнёт напасть. Но вот если выхлеста ранить, тень своего не упустит. Так что шансы есть.
Точно есть.
И я протянул руку Еремею.
— Режь, — сказал спокойно. И он, хмыкнувши, коснулся клинком. Надо же, острый… такой здоровый, а острый, что бритва. Я даже не ощутил пореза. Просто красная ниточка проступила на коже, заставив выхлеста застыть. Он даже вытянулся, пытаясь стать выше.
Увидеть.
Пучки чёрных нитей вновь выглянули из носа.
А я поднял руку выше.
Второй же перехватил револьвер.
— Погодь, — рука Еремея подсунулась под локоть, а ладонь накрыла мои пальцы. — Давай, ты направляй, а стрельнуть ровно я помогу. Тяжелый же ж.
Тяжёлый.
Для Савки.
Выхлест же потянул шею. И губы его разлепились, снова показывая жёлтый частокол зубов, меж которых скользнула змея-язык. Он попытался сделать ещё шаг.
И струны, связывавшие выхлеста с домом, натянулись до предела.
— Вкусно будет, да? — я не знаю, зачем, но нащупав в себе след тьмы, оставленную тенью — не всё-то она переварить успела — я направил её в кровь. В эти вот капли. И выхлест, разом вдруг выдохнув, рванул. Тело будто вскипело, разваливаясь на куски, а нам навстречу устремился чёрный ком.
— Стреляй! — крикнул я, пытаясь нажать на спусковой крючок. И упрашивать Еремея не пришлось.
Выстрел ударил по ушам и нервам.
И первая пуля остановила тварь, потом и вторая, третья. Они рассыпались, стоило коснуться тьмы, разъедая её призрачным огнём. А там Еремей одним движением отбросил меня куда-то в кусты. И перехватив револьвер выпустил остаток в мерцающую погань.
Я кувыркнулся, больно ударившись плечом и боком, кажется, рёбра тоже хрустнули, а когда развернулся, то увидел, как Еремей сноровисто кромсает тварь клинком. И что тот оставляет уже знакомые мерцающие следы. И что тень, вцепившись когтями и клювом в кишки, раздирает их, при том яростно так. Кишки же шевелятся.
И черный клубок.
И…
Твою ж мать… нет, твою же ж мать… надо будет икону прикупить. Или лучше дюжину. И над кроватью… или охотникам не помогут?
Я сел.
Встал на корточки.
И не удивился, когда стошнило. Оно-то… нормально даже. И дрожь в руках. И липкий страх. И желание вернуться в приют, сунуть голову под подушку и там держать, для надёжности одеялом укрывшись.
Я на такое не подписывался.
Я…
Тень, радостно взвизгнув, подскочила, чтобы обрушиться на чёрный клубок, который откатился в сторону, а потом скоренько так потянулся к дверям старого дома, надеясь сбежать.
Выхлест?
Или что от него осталось?
Еремей не заметил. Рубит вон куски чего-то… сложно сказать. И хорошо. Тень впилась в тварь когтями и клювом, чтобы, разодрав, тут же поглотить. До меня донесся отголосок тепла и сытой радости.
Благодарности даже.
— Не за что, — буркнул я, сомневаясь, что тень поймёт. — Дядька Еремей… он уже того. Всё.
— Всё? — Еремей остановился. — Точно?
— Ага… только… это вот…
От покойника остались куски плоти и кости. И смотреть на них было отвратно.
— Уберём, — Еремей клинок отёр о жесткую траву. А потом на меня поглядел. Испытующе так… я же на него.
— Дядька Еремей…
Мысль, пришедшая мне в голову, показалось донельзя толковой.
— А вы меня драться не поучите? Ну… хоть немного… пока меня не зашибли.
Он хмыкнул.
И расхохотался.
— А ты этот…
— Оптимист?
— Чего?
— Человек, который верит в светлое будущее.
Смех заставил его закашляться, но Еремей сплюнул комок слизи и губы отёр. А потом, посерьёзнев, сказал:
— Я бы поучил. Но я… не тот человек, у которого надо учиться, мальчик.
— Так больше не у кого… а Мозырь всё одно от меня не отстанет. Верно?
— Толковый.
— И… если он дозволит… лучше уметь, чем сдохнуть, потому как револьвер удержать не способен. Или вот… ножом порезаться могу.
Драться я умел там.
Дома.
И давно… так давно, что и не упомнишь. Нет, про тренировки не забывал. И тренера у меня были титулованные, именитые, да… там, на татами, это одно. А вот так, чтоб мокрая грязная трава, ночь и твари — совсем другое. Савка так и вовсе у нас от тренировок далёкий.
— Я Мозырю не служу, — сказал Еремей зло.
— Извините. Я думал…
— Многие думают. Я сам по себе. Пока… с Мозырем ладим, но если вдруг, то и сам могу… уйти.
Или ему кажется, что может. Даже умные люди заблуждаются.