Вегетарианка - Хан Ган. Страница 8

– Чон собан [5] и ты, Ёнхо, идите оба сюда.

Поколебавшись, я нерешительно подошел к жене. Удар был такой силы, что ее щека налилась кровью. Она тяжело дышала – казалось, она только сейчас потеряла самообладание.

– Держите ее вдвоем за руки.

– Что?

– Стоит только начать, а дальше сама будет есть. Где сейчас под небом найдется тот, кто не ест мяса?

Шурин поднялся со своего места, недовольный приказом отца:

– Сестра, попробуй съесть. Ведь это просто – сказать «да» и сделать вид, что ешь. Ну почему ты так ведешь себя перед отцом?

– Что ты там болтаешь? Хватай ее за руки. И ты, зять, тоже! – закричал тесть.

– Отец, зачем же так?

Свояченица взяла его за правую руку. Он отбросил в сторону палочки, схватил пальцами кусок свинины и подошел к моей жене. Та начала нерешительно пятиться, но ее схватил Ёнхо, поставил прямо и сказал умоляющим тоном:

– Сестра, давай по-хорошему. Возьми и съешь сама.

– Отец, пожалуйста, не надо!

Тесть вырвался из рук свояченицы с силой, в три раза превышающей ту, с какой она тянула его назад и с какой Ёнхо держал мою жену, и попытался засунуть ей в рот мясо. Жена застонала сквозь стиснутые зубы. Казалось, она не может произнести ни слова, боясь, что кусок окажется во рту.

– Отец!

Ёнхо кричал, просил тестя остановиться, но сам в растерянности продолжал крепко держать ее.

Тесть с силой вдавливал мясо в губы моей мучительно извивающейся жены. Сильными пальцами он сумел раскрыть ее губы, но со стиснутыми зубами ничего поделать не мог.

В конце концов, от злости, поднявшейся в нем до самой макушки, он еще раз ударил дочь по щеке.

– Отец!

Свояченица бросилась к тестю, обхватила его за пояс, но в этот момент ему удалось запихать кусок свинины в рот моей жены разжавшей зубы. Однако Ёнхо, уже уставший ее держать, ослабил хватку, и она с отвращением выплюнула мясо. У нее вырвался крик, напоминающий звериный рев.

– …Пусти!

Жена, согнувшись, побежала, как я подумал, в сторону прихожей, однако вдруг повернулась и схватила нож для фруктов, лежащий на обеденном столе.

– Ёнхе!..

Голос тещи, готовый сорваться, разрезал убийственную тишину. Дети уже не могли сдерживать слезы и разревелись.

Жена стояла, стиснув зубы. Посмотрев в глаза каждому, кто наблюдал за ней, она подняла нож.

– Остановите ее…

– Берегитесь!

Из запястья жены фонтаном брызнула кровь. На белые тарелочки, как капли дождя, пролилась багровая кровь. У жены подогнулись колени, она осела на пол. Отнял у нее нож свояк, до этого сидевший с безразличным видом.

– Чего стоишь? Принеси хоть полотенце, что ли!

Он умело, демонстрируя навык бойца, служившего в армейском спецназе, остановил кровь, а затем взвалил жену на спину.

– Спускайся скорее вниз и заводи машину.

Я суетливо искал свою обувь среди других пар. Всунул правую ногу в левую туфлю. Наконец, обувшись правильно, смог открыть дверь и выйти из квартиры.

…Собака, укусившая меня за ногу, привязана к мотоциклу отца. Я стою у ворот дома с плотной повязкой на голени. Под повязкой опаленная шерсть с хвоста этой собаки, наложенная на рану. Душный летний день. Пот течет по всему телу, даже когда просто стоишь. С трудом дышит и собака, высунув длинный красный язык. Это симпатичный белый пес, ростом выше меня. До того как он укусил дочь хозяина, в нашей округе все считали его умным животным. Отец подвесил собаку на дерево и, слегка подпалив ее шерсть, сказал, что не собирается сильно ее бить. Он где-то слышал, что самое нежное мясо у собаки, которая умерла от долгого бега. Отец завел мотоцикл и на большой скорости сорвался с места. И собака помчалась вместе с ним. Сделали два круга, три круга по одному и тому же пути. Я стою у ворот как вкопанная и смотрю на белую собаку – как она постепенно теряет силы, как задыхается, как крутит зрачками. Каждый раз, когда наши взгляды встречаются, я шире раскрываю глаза.

Гадкий пес. Как ты посмел укусить меня?

После пятого круга у собаки изо рта появляется пена. С шеи, обвязанной веревкой, стекает кровь. Собаку тянет мотоцикл, она волочится, поскуливая от боли. На шестом круге ее рвет темно-красной кровью. И с шеи, и изо рта льется кровь. Я стою прямо и смотрю на кровавую пену, на два блестящих глаза. Седьмой круг, я жду, когда появится пес, и вижу его вытянувшееся тело, брошенное отцом на заднее сиденье мотоцикла. Я стою и смотрю на болтающиеся лапы, открытые веки, налитые кровью глаза.

В тот вечер в нашем доме устроили большое застолье. На ужин явились все знающие отца мужчины, что жили в переулке рядом с рынком. Как мне сказали – чтобы зажила рана от укуса собаки, надо поесть похлебки из нее, и я попробовала. Вернее, я положила вареный рис в суп, перемешала и съела все без остатка. В нос бил специфический запах, и его не смог полностью перебить даже аромат семян кунжута. Помню, как увидела в миске с похлебкой блестящие глаза – они смотрели прямо на меня. Это были глаза бегущего пса, которого рвет кровавой пеной.

Со мной ничего не случилось, я не заболела. Со мной действительно совсем ничего не случилось.

Женщины остались дома, чтобы успокоить испуганных детей, шурин приводил в чувство тещу, упавшую в обморок, а мы со свояком помчались в ближайшую клинику за неотложной помощью. Лишь после того как в приемном покое были выполнены все необходимые формальности и жену поместили в обычную двухместную палату, мы оба осознали, что вся наша одежда в пятнах засохшей крови.

Жена спала, в ее правой руке была игла от капельницы. Мы со свояком молча смотрели на лицо моей спящей жены. Смотрели так, словно на нем написан какой-то ответ. Словно этот ответ можно расшифровать, если смотреть все время, не отрываясь.

– Поезжайте домой.

– …Да, поеду.

Свояк как будто хотел сказать мне что-то, однако сдержался. Я полез в карман, зацепил пальцами две бумажки по десять тысяч вон и протянул ему:

– В таком виде не стоит идти, купите что-нибудь в магазине внизу и переоденьтесь.

– А ты?.. Да, как жена соберется сюда, я скажу, чтобы прихватила с собой что-нибудь из моей одежды.

К ужину пришли свояченица и Ёнхо с женой. Сообщили, что тесть до сих пор не успокоился. Теща все порывалась ехать в больницу, но, по словам шурина, он запретил ей даже думать об этом.

– Как вообще такое могло произойти, да еще на глазах у детей?

Жена шурина, видимо, недавно плакала то ли от потрясения, то ли по другой причине, но с ее лица была смыта косметика, и глаза выглядели опухшими.

– Ваш отец уж слишком погорячился. Как можно бить дочь прямо перед зятем? Он и раньше позволял себе такое?

– Он вообще крутого нрава… Ёнхо весь в него, разве ты еще не поняла? Но отец с возрастом как будто остепенился.

– Зачем на меня-то напраслину возводить? – перебил сестру Ёнхо, но ответа не получил.

– К тому же Ёнхе с самого детства росла послушная, не смела даже пикнуть перед отцом, вот он и растерялся, не ожидая такого.

– То, что он решил силой заставить ее есть мясо, конечно же, чересчур, но почему сестра так упорно сопротивлялась? И нож зачем-то схватила… Я впервые в жизни видела такое. Не знаю, как теперь смотреть ей в глаза.

Пока свояченица присматривала за женой, я переоделся в футболку свояка и направился в сауну поблизости. Почерневшая кровь, засохшая на моем теле, смылась под душем. Окружающие бросали в мою сторону подозрительные взгляды. Меня тошнило от этого. Вся эта ситуация была мне противна. Казалось, я нахожусь в каком-то нереальном мире. Меня охватила ненависть к жене, и это чувство было сильнее страха и растерянности.

После ухода свояченицы в палате остались я, жена, старшеклассница, поступившая в больницу с прободением язвы желудка, и ее родители. Сидя у изголовья жены, я спиной чувствовал на себе их косые взгляды, слышал, как они то и дело о чем-то шушукаются. Но это длинное воскресенье скоро закончится, и наступит понедельник. И тогда можно будет больше не видеть эту женщину. Завтра мое место займет свояченица, а послезавтра жену выпишут. Выписка означает, что мне придется жить вместе с этой странной и страшной женщиной в одной квартире. Мне было это трудно принять.