Вперед в прошлое 7 (СИ) - Ратманов Денис. Страница 52

Он залился смехом, аж виноградные косточки выпали изо рта на штаны. Снова оглядевшись, втянув голову в плечи, выругался и на русском матерном сказал, что все равно отсюда сбежит, а если не отсюда, то от мегеры. Если не от нее — из детдома. Короче, оттуда, где его попытаются закрыть.

— Поможешь? — взмолился он и, воровато оглядываясь, показал сгиб локтя, синий от уколов. — А то пипец мне тут.

— Ну, попытаюсь, — сказал я то, что он хотел услышать. — Правда, это сложно, везде решетки, все, как в тюрьме.

— Да, как на зоне. — Он вскочил и сделал еще один круг по комнате.

— А что дальше? — осторожно спросил я. — Вот ты сбежишь — и что?

— Как что — воля, пля! В Москве останусь, тут… э-э-э… эти, кароч, воз-мож-нос-ти. Там перебьюсь, сям перебьюсь, ''сникерсы буду жрать.

— Ты представляешь, что такое минус двадцать мороза? — воскликнул я, Чума вытаращился так, словно я его пугаю драконом, барабашкой, домовым — чем-то несуществующим.

— Так теплотрассы, переходы, метро! Дофига мест!

— Зимняя одежда у тебя есть? Околеешь же нафиг! Уже иней по утрам.

— Достану! — с уверенностью сказал он.

— Я вчера сто двадцать тысяч заработал, прикинь, — сменил тему я.

— Гонишь? — не поверил Чума.

Я рассказал о приключении с валютой, только в этой истории деньги были дедовы, а не мои. А теперь у меня есть сто двадцать тысяч, и я хочу открыть магазин-автомастерскую, и дядька знакомый уже согласен там работать. Потом хочу купить машину и права — мопед-то уже есть. Просто буду покупать-продавать всякую мелочь, открывать торговые точки.

Я говорил, стараясь каждому слову придать вес, Чума то верил, то не верил. Если сомневался, спрашивал, как что будет работать. Я отвечал простенько, обозначал понятные цели — машина, дом, поездка в Америку, телочки, крутые вещи.

— Вот прикинь, Чума, — перешел я на понятный ему язык. — Сидишь ты, такой в переходе, бомжара такой грязный, ищешь, у кого бы что подрезать, а тут я такой, в малиновом пиджаке, с голдой…

— Да иди ты, — скривился Чума и отодвинулся.

— Спорим на двести баксов, что через два года так и будет? — Я протянул руку, но Чума не торопился ее жать. — Потому что я знаю, что дальше. А ты — знаешь? Ну, пойдешь на теплотрассу, пожрешь «сникерсы», клей понюхаешь, а дальше? Через год, через два? Я скоплю бабла, забашляю в универ, поступлю на международные отношения, дипломатом буду в Европе, на лимузине буду ездить, часы золотые носить. Что дальше у тебя, Юрка?

— Да пох, — он не просто скривился — сморщился, как сморчок.

— Вообще, малым быть плохо, все гоняют, никто не воспринимает всерьез, — продолжил я. — А вот будет мне двадцать лет, или двадцать пять, магазины открою, яхту куплю… А ты что будешь делать в двадцать пять? Думал когда-нибудь? Мечтал? Представлял, что вот тебе двадцать пять, и ты прям мужик?

Чума уставился перед собой и тяжело задышал, раздувая ноздри.

— Кем ты себя видишь в двадцать пять? Хочешь сотовый? А «БМВ»? Ну?

— Кто ж не хочет, — буркнул он.

— Хочешь? — повторил я, направляя его мысли в нужное русло.

— Та да. Хочу. И бабу красивую. — Он вздохнул.

— Значит, ты не пойдешь на теплотрассу, — попытался я подключить суггестию. — Ты будешь учиться и работать, а не воровать и нюхать, понял?

Он уронил:

— Да иди ты.

Но в голосе Юрки не было уверенности, потому я продолжил, ухватившись за тонкий лучик надежды:

— Тетка твоя, конечно, мегера. Но ты можешь прикинуться паинькой и получить то, что тебе будет нужно: нормальную школу-интернат, где живут неделями, но не такой строгач, как с теткой. Тебе там понравится. Кстати, тетка твоя ненормальная, я попросил психиатра сделать ей внушение. Вдруг она исправится? И у тебя тоже появятся возможности. А на улице ты просто сдохнешь и до двадцати не доживешь.

Юрка сжал виски руками и забормотал:

— С хрена мне так не везет? Думаешь, мне не хочется нормальных предков? Чтобы не били чуть что. Приходишь ты такой, а мама тебе — Юра, хочешь супчика? — Он сжал челюсти, а я ощутил голод нелюбимого ребенка, желание прикосновений, ободрения. Но Юрка не знает, как проявиться, и всех, кто добр к нему, проверяет на прочность, становясь еще более невыносимым.

— Если тетка захочет исправиться, дай ей шанс, — велел я.

— Если, — передразнил меня Юрка, устыдившийся порыва.

— Она вредная, но, как мне кажется, не безнадежная, и у нее получится. Да, любящей мамой она не станет, но у тебя хотя бы крыша над головой будет. Она, кстати, раскаивается, что давила на тебя, но не знает, как подступиться.

— Брешешь ведь… Вот нафига? Я же сначала обрадовался тетке. Она мне и то, и се… Думал, заживу нормально, на крахмальном белье буду спать, а она всю кровь выпила. То не так, это не так. Пилит и пилит, пилит и пилит. — Юрка пнул кресло. — Она ваще не баба, а циркулярная пила!

— А вот представь, что даже такому человеку хочется, чтобы его любили, — сказал я. — Ты попробуй, результат тебя удивит. Помирись с теткой, и она тебя хоть завтра заберет. Да хоть сегодня. А дальше посмотришь.

— Заберет? — спросил он с надеждой.

— Да. Но, если будет так, пообещай одну вещь.

— Ну?

— Прям сегодня не сбегай. Подожди два дня.

За это время внушение подействует. Если не подействует — я сделал все, что мог.

Юрка задумался, посмотрел на зарешеченное окно с тоской, ушел в себя. Наверное, у него перед глазами проезжали «мерседесы», и девчонки в коротких юбках махали руками, было вдоволь «сникерсов» и еды, и злая тетка стала доброй, предлагала супчик.

— Ладно. Обещаю. А ты тут надолго?

Я уселся рядом.

— Не знаю. Может, на месяц. Дед в гипсе, я за ним ухаживаю, торгую параллельно. И вот, надо бежать, делать дела.

Юрка вздохнул.

— Ты еще придешь? — с надеждой спросил он.

— Конечно! — Я встал с кресла.

— Спасибо! Не ожидал, — улыбнулся он. — А… тетка где?

— На улице ждет. Скажи ей, что раскаялся и хочешь домой. Посмотришь, что будет.

— Она че, не наедет на меня? И пилить не будет, какой я конченый?

— Думаю, результат тебя удивит. Ну а если нет, все равно мир с теткой — самый короткий путь на волю. А ты уперся, как осел. Разобью голову назло главврачу — так?

Он засопел, поскреб в затылке. Неужели стало что-то доходить?

— Все, выбор за тобой. Да, и вот еще. — На упаковке печенья я написал телефон деда. — Если какие проблемы — звони.

Я пожал протянутую руку, отмытую, без траурной каемки под ногтями. Все-таки он не конченый, и не гнилушка, значит, у него есть шанс.

В ординаторской я отловил Антона Станиславовича и попросил провести беседу с Аллой Витальевной, объяснить, что помягче надо с людьми. Она, конечно, не исправится, но, может, будет стараться, и у Чумы будет время, чтобы привыкнуть и принять ее.

Спускаясь по лестнице, я смотрел, как тетка нервно расхаживала вокруг моей кравчучки. Если снять на камеру, то будто ритуальные танцы плясала. Увидела меня, выходящего из здания, напряглась и крикнула с порога:

— Ну что?

Я подошел ближе и ответил:

— Да, похоже, помогло лечение. И не овощ Юрка вовсе, просто боится, что вы ругаться будете. Не ругайте его, попытайтесь… пожалеть, что ли. Его ж только били всю жизнь.

Она задумалась, помолчала немного и спросила:

— Думаешь, стоит к нему сейчас идти?

— Попробуйте. Но до того зайдите к врачу, он хочет с вами поговорить.

— Хорошо. Спасибо.

Не прощаясь, она побежала в отделение. Я проводил ее взглядом, в очередной раз поражаясь, какие же люди ограниченные, не видящие очевидных вещей. Как будто их разум — пластинка с выщерблиной, куда снова и снова соскальзывает головка считывающего устройства.

Когда появляется что-то принципиально новое, первые модели имеют множество недоработок. Взять компьютер. Сейчас это довольно громоздкое устройство с небольшим объемом памяти, через тридцать лет маленький смартфон будет уметь больше, чем телефон, компьютер, фотоаппарат и видеокамера вместе взятые. Вот и человеческий мозг — новая форма существования белковой жизни, разумная, но постоянно дающая сбои, причем у всех сбои разные. Как и всем новым моделям, нам нужны усовершенствования, вот только на эволюционные доработки уйдут не десятки лет, а тысячи, если не миллионы. И то при условии, что мы себя не уничтожим.