Хоккейная сделка (ЛП) - Граната Кристен. Страница 9

— О, так он просто заглянул, чтобы оставить ее?

Я отвожу взгляд.

— Да.

— Зачем он дал свою джерси?

— Не знаю. Черт, к чему эта испанская инквизиция⁹?

Она сдавленно смеется.

— О боже.

— Что?

— Ты ему нравишься.

Я морщу нос.

— Зато он мне не нравится. Я едва его знаю.

— Говорит девушка, носящая его джерси.

Я гордо вскидываю голову.

— На мне она мило смотрится. Вот и все.

— И уверена, что позже она будет валяться на полу.

Я закатываю глаза.

— Это просто джерси.

— Она никогда не бывает просто джерси. Александр дал ее, потому что хочет видеть тебя со своим номером на спине.

Я замолкаю.

— Но он хочет, чтобы я поддерживала команду.

Она качает головой.

— Задумайся, девочка.

— О, черт возьми, нет, — я срываю джерси через голову и запихиваю в сумку. — Я никому не принадлежу. Мне не нужно, чтобы он навязывал свою хрупкую мужественность.

Беднягу вывело из себя то, что я сняла джерси. И мне это понравилось.

Понравилось увидеть эту его сторону, мельком ненормальную версию того уважительного и сдержанного мужчины, которого он показывал до этого. Я в глубине души ждала, что он снова появится в галерее, требуя объяснений, почему я сняла джерси.

Мистер Сайкс ошеломлен.

— Вы Александр Крум. Ух ты, я ваш преданный поклонник, — он отпускает меня и протягивает руку, чтобы пожать большую руку Александра, — и я вскрикиваю, когда ноги разъезжаются.

Мгновенно Александр ловит меня и притягивает к себе.

— Спокойно, язва. Я поймал тебя.

Я сжимаю его черную толстовку в кулаках, не потому что чертовски приятно прижиматься к нему, а потому что боюсь за свою безопасность. Лед выглядит очень холодным и твердым, и я не хочу, чтобы голова отскочила от него.

Господи, как приятно пахнет от этого мужчины.

— Спасибо, что привели ее, — говорит Александр, пожимая руку мистеру Сайксу. — Кажется, несколько детей искали вас.

Мистер Сайкс прочищает горло, уловив намек.

— Да, конечно. Приятно было познакомиться с вами обоими.

Я хлопаю Александра по груди, когда бедный тренер уезжает.

— Это было грубо.

— Ты выглядела так, словно испытываешь дискомфорт. Он держал тебя за руки.

— Так же, как сейчас твои руки держат меня.

Он смотрит на меня сверху вниз.

— Тебе некомфортно?

Я закатываю глаза, чтобы скрыть то, как тело реагирует, когда этот мужчина прикасается ко мне.

— Просто отвези меня на скамейку запасных или как вы там это называете в хоккее. Думаю, на сегодня я закончила с катанием.

— Нет, я научу тебя не бояться льда, — он разворачивается ко мне лицом и берет обе руки в свои. — Я не дам тебе упасть. Можешь мне доверять.

— Я не спортсменка. Ты будешь разочарован.

— Разочарован тобой? — он улыбается. — Никогда.

Мои щеки покрываются румянцем, но нервы берут верх, когда Александр начинает катиться назад, таща меня за собой. Лодыжки дрожат, и я хватаюсь за его руки, как за спасательный круг.

— К тому же я сделал мистеру Сайксу одолжение, — говорит он. — Он не знал бы, как обращаться с такой, как ты.

— Не ожидала, что ты ревнивый, — улыбаюсь я. — Хотя понравилось видеть тебя таким, каким был на игре на прошлой неделе.

— Это… — его поведение меняется, когда Александр качает головой. — Можешь вернуть джерси, если хочешь. Думаю, ты не будешь особо-то рада оставлять ее, поскольку не могла выдержать дольше пяти минут на игре.

В его голосе звучит нотка разочарования, а в глазах — подавленный туманный взгляд.

Черт. Его это действительно задело?

Я склоняю голову набок.

— Кэссиди сказала, что так спортсмен заявляет свои права. И я не хочу, чтобы на меня заявляли права.

Он фыркает.

— На самом деле все наоборот.

— Что ты имеешь в виду?

— Это способ для тебя заявить права на спортсмена. Носить его имя, надевать номер, как будто гордишься тем, что представляешь его. Приятно знать, что кто-то на трибунах болеет именно за тебя.

У меня разрывается сердце. Мне не должно быть дела до того, что думает этот мужчина. Разбивать сердца — мое любимое занятие. Но этот не был полным придурком, и искренне выглядит так, словно его это расстроило. Александр был искренне рад тому, что я надела его джерси, а я запихнула ее в сумку, словно было стыдно за него.

— Я не хотела, чтобы ты чувствовал, что мне стыдно за тебя.

Он отмахивается, как будто это не имеет значения, хотя по лицу заметно, что его это беспокоит.

— В тот вечер у меня было много других вещей на уме. Обычно я подавляю это до конца игры или использую как топливо, но, полагаю, я позволил произошедшему задеть меня.

— Что стряслось, Александр? — спрашиваю я, хотя уже предчувствую ответ.

Он уводит меня в безлюдный угол катка и оглядывается по сторонам. Ветер играет в густых волосах.

— Семейные неурядицы, — наконец произносит он.

— Ох, вечная головная боль, — отзываюсь я. — Расскажешь?

— Ты решишь, что это сумасшествие, — качает он головой.

Я фыркаю.

— В моей жизни было немало безумия.

— Такого — точно нет.

— Попытайся удивить.

Он делает глубокий вдох, словно собираясь выложить все одним махом.

— У родителей была вилла в Италии, и когда они погибли, то завещали ее мне. Я люблю этот дом. Я с детства ездил туда на каникулы и всегда представлял, что у меня будет своя семья, и мы будем создавать там такие же воспоминания, какие остались у меня. Но совсем недавно узнал, что полные права на дом принадлежат деду, и если не женюсь до тридцатилетия, то потеряю его.

Я резко останавливаюсь, коньки с лязгом сталкиваются.

— Какого черта?

— Я же говорил, сумасшествие, — усмехается он. — Там еще есть несколько условий, но все они кажутся не такими безумными и старомодными, как требование жениться. У меня даже нет девушки, не то что жены, но если я скоро ее не найду, то потеряю дом, что чудовищно несправедливо и просто смешно. До тридцатилетия осталось меньше одиннадцати месяцев.

— Неужели эта вилла так тебе дорога?

— Эта вилла — единственное, что у меня осталось от родителей. Когда я там, то чувствую связь с ними. Я не могу ее потерять.

Грусть сжимает сердце.

— Когда умерли твои родители, Александр?

— Мне было шестнадцать. Они путешествовали по Италии на мотоцикле отца, и в них врезался пьяный водитель. Погибли на месте.

Мои глаза расширяются.

— Черт, мне очень жаль.

Александр дергает меня за руки и снова ведет по кругу.

— Все в порядке. А теперь попробуй скользить, переставляя ноги, как при ходьбе.

Сначала у меня выходит не очень хорошо, но я послушно выполняю указания.

— Зачем дед хочет лишить тебя дома, если знает, что он значит? — спрашиваю я.

— Потому что он гнусный старик, — отвечает он.

— Это очевидно, — бурчу я.

— Он ненавидел то, что мать вышла замуж за нелюбимого им человека, и когда я родился, так и не принял меня в семью.

Его слова находят в душе больший отклик, чем может себе представить. Я не привыкла делиться семейной историей с посторонними, но почему-то сейчас так и тянет выложить все.

— Мой отец тоже не захотел меня принять. Он расстался с мамой, когда та сказала, что беременна, и я так ни разу с ним и не виделась, — я смеюсь и тут же замолкаю. — Оказалось, все это время он был женат на другой и у него была своя настоящая семья.

Александр хмурится.

— Мне жаль.

Я пожимаю плечами.

— Это их потеря. Мы с тобой оба классные, так чего их жалеть. К тому же, твой дед уже на том свете одной ногой, так что он в любом случае ничего не потеряет, — уголок его губ приподнимается. — И я уверена, что выстроится очередь из девушек, которые хотят встречаться. Найти ту, в которую можно влюбиться, не должно быть непосильной задачей.