Отражение: Разбитое зеркало (СИ) - "Snejik". Страница 49

— Не любишь солененькое? — Франсуа похлопал Баки по заднице.

— Я могу ополоснуть тебя под пляжным душем, и ты перестанешь быть солененьким, — заметил Барнс. — Просто поваляйся со мной, пожалуйста.

— Старичоооок! — протянул Франсуа, лёг рядом с Баки и обнял его. — Мы липкие и потные. Дома это не так остро ощущается. Но мне нравится, как ты пахнешь.

— Я уже не старичок, — усмехнулся Барнс, и сам чувствуя это неприятное ощущение стягивания на коже, — я уже ископаемое.

Но почему-то хотелось вот так лежать, обнимая любимого мужика, чувствовать соленый запах воды, чуть пряный — желания и едва заметный — пота. Барнс лизнул шею Франсуа, потерся носом и подгреб под себя, никуда не собираясь в ближайшие пять минут.

— А я тебя выкопал, — пробормотал Франсуа. — Можно сказать, из вечной мерзлоты. У нас парень был в ЮАР, все пел про царство вечной мерзлоты.

— Не такая уж там и мерзлота, — заметил Барнс. — Что ты хочешь на обед? И вообще, где ты хочешь обедать? Я хочу завтра на яхте выйти на пару дней, ты со мной?

— Конечно, с тобой, — вскинулся Франсуа. — А удочки у тебя есть, рыбу ловить? Не знаю, где хочу обедать, но хочу какого-нибудь мяса в кисло-сладком соусе.

— Нет у меня удочек, но для тебя можем взять в аренду, — сказал Барнс, даже обрадовавшись, что Франсуа хотел с ним. Хотя…

Он все пытался поменять их местами, понять, что позволило Франсуа его действительно дождаться, не все те годы, когда он облизывался, вспоминал и ронял слюну, а когда Барнс согласился быть с ним, но почти полгода вел себя как козел, забывал про него, приходил, когда вздумается, даже не задумываясь, что его могли не хотеть видеть. Он знал, что у Барнса есть покойный муж, которого тот продолжал всем сердцем любить, и все равно не отвернулся, въелся под кожу — не оторвать. И Барнс не понимал, как у него хватило тогда и до сих пор хватало сейчас сил практически соперничать с Себастьяном и каждый раз выходить победителем.

— Я люблю тебя, малыш, — тихо сказал Барнс, вжимаясь носом в шею, прихватывая губами тонкую кожу.

— И я тебя, Баки, — Франсуа обнял его. — Вот обидно, что на тебе метки не держатся. Вон уже даже фингал под глазом рассосался.

— А ты хотел, чтобы я щеголял бланшем, обнимая тебя за задницу? — усмехнулся Барнс. — Типа, горячие отношения?

— Ну ты мог бы надеть темные очки.

— И снять их, придя в какой-нибудь ресторан, — хмыкнул Барнс. — На самом деле, мне не нравятся эти темно-фиолетовые пятна, которыми я тебя расцвечиваю. Это приятно в тот самый момент, а потом… Я чувствую себя виноватым.

— Зато мне нравится, — сказал Франсуа. — Чувство принадлежности, понимаешь? Если бы я хотел, я бы за час их свел, есть такой гель от синяков.

— Я знаю, — Барнс не очень представлял, как объяснить, с одной стороны, свое желание оставлять эти собственнические метки на теле Франсуа, а с другой, чтобы их не оставалось, потому что он привык к всегда идеальному Себастьяну, на котором просто не мог оставлять подобные художества.

— Ну вот и не морочься, — посоветовал Франсуа. — Пойдем еще раз окунемся.

— Пойдем, — согласился Барнс.

Они долго купались, как и предлагал Франсуа, совершенно голые, потому что их кусок пляжа, и надо заметить, довольно большой, отделяли от остальной территории изгороди из кустов, на которых цвели забавные розовые цветочки, мелкие-мелкие.

Накупавшись, Барнс снова выжимал свою косу, чтобы убрать ее под заколку, а потом, когда они уже в номере ополоснулись от соленой воды и переоделись, он распустил косу и еще минут двадцать ее вычесывал, стянув в итоге волосы в хвост в районе лопаток.

— Я посмотрел, тот классный ресторан, который мне нравится, никуда не делся, — сообщил Барнс, когда посчитал себя готовым к выходу. Он поймал Франсуа в объятия и поцеловал. — Или ты что-то сам нашел?

— Мне нравится, когда ты водишь меня по местам, которые знаешь, — сказал Франсуа. — Только я потом хочу зайти и купить какую-нибудь гавайскую рубашку, знаешь, поярче, совсем идиотскую, старомодную такую, с туканами и цветами.

Барнс демонстративно шлепнул ладонью по лбу и провел ею по лицу вниз, полностью отражая свое мнение о любителях гавайских рубашек. Франсуа только рассмеялся.

— Ты не понимаешь, — сказал он. — Вот я возьму неделю отпуска в июле и буду щеголять по базе в такой рубашке, чтоб и у «щенков», и у гоблинов шаблон порвался.

— Хорошо, — вздохнул Барнс. — Пойдем обедать, а потом покупать тебе гавайку, которые я люто ненавижу. Я знаю, где можно купить подобный раритет.

— Вот и круто! — обрадовался Франсуа.

Рубашку Франсуа себе выбрал черную, с яркими носатыми птицами и разноцветными цветами гибискуса. И к ней короткие облегающие джинсовые шорты, еле видные из-под этой рубашки и очень модные. И сандалии из пары ремешков.

Барнс не мешал Франсуа резвиться в магазине, подбирая себе, на его взгляд, странный набор вещей, особенно шорты, которые больше открывали, чем скрывали. И хотя ему было приятно смотреть на задницу Франсуа, особенно так аппетитно подчеркнутую, обтянутую джинсовой тканью, он внутри бесился, что это же будет доступно и всем вокруг.

— Моя очередь, — сказал Барнс, когда они вышли из магазина.

— Покупать себе гавайки? — спросил Франсуа. — Ух как у меня ноги хорошо загорят! Я люблю нашу «вечную мерзлоту», но солнца у нас маловато.

Барнс смотрел на Франсуа и отмечал, насколько тот стал живее, ярче, активнее, его словно стало больше. И он мысленно обругал себя последним идиотом, что не брал Франсуа с собой, даже не думал, что ему так пойдет зимой солнце. Барнс только сейчас понял, насколько эгоистично себя вел, включая траур только на Рождество. Эгоистично и по отношению к Франсуа, и к Себастьяну. Тот был мертв, и как бы Барнс нежно ни любил его, Себастьяну было все равно, возит он на Гавайи кого-нибудь или нет.

— Поехали, — вздохнул Барнс, понимая, что не может позволить себе, чтобы его мужчина одевался так вызывающе и безвкусно.

Они приехали в небольшой магазин, уставленный манекенами с гавайскими рубашками с голограммами. Молодая девушка-консультант не спешила к ним, в отличие от того магазина, где они купили тот прикид, который выбрал Франсуа, давая им возможность осмотреться.

— Это что еще за место? — удивился Франсуа. — О, осьминожки!

Барнс уже хотел сказать, куда они приехали, как Франсуа увидел рубашку с голографическими осьминожками, совсем небольшими, как у него в аквариуме, плавающими по ней. Осьминожки меняли цвета, заворачивали спиральками щупальца, трескали креветок, разворачиваясь то темным, то светлым брюшком. И все это на переливчатом темно-синем фоне, светлеющим к плечам и вороту.

— Девушка, — позвал Барнс консультанта, — нам такую рубашку на моего друга…

— Могу предложить также шорты к именно этой модели, — тут же сказала девушка. — Натуральный немнущийся лен с возможностью изменения оттенка.

— Да, покажите, пожалуйста, — кивнул Барнс, даже не спрашивая цену. В таких магазинах ценников вообще не было.

Франсуа тем временем рассматривал рубашки. Их было немного, десятка полтора, и каждая на отдельном манекене. Франсуа залип сначала на осьминожках, а потом на рубашке с волнующимся закатным морем.

— И эту тоже, — тихо сказал Барнс, когда девушка принесла вещи, указывая на понравившуюся Франсуа рубашку. — Эй, иди, мерить будешь.

Удивительно красивая и стильно накрашенная девушка с черно-зелеными перышками нарощенных ресниц быстро подобрала рубашки и шорты по размеру Франсуа, приняла плату, протянула Барнсу дисконтную карту с пальмой на ней и понятливо отдала чек ему, а не сунула в пакет с обновками, который взял Франсуа.

Выходя, Барнс поцеловал в висок радостного Франсуа, прикидывая, где бы удобнее чек вообще выкинуть, чтобы тот не дай бог, в него заглянул. Сумма была не астрономической, но внушительной, особенно за две рубашки и шорты, подходящие к обеим, по мнению Франсуа.

Барнсу нравилось баловать Франсуа, покупать ему дорогие вещи, пирожные, вот так вот возить на курорт посреди зимы. Это было то, что он хотел, но не мог для Себастьяна, потому что тот мог себе все это, и даже больше, позволить сам, а Барнс мог только поучаствовать. А сейчас у него была возможность завалить Франсуа подарками, и единственное, что ему мешало, это желание Франсуа не быть содержанкой. И Барнс, понимая это желание, как мог пытался не кидаться деньгами во все стороны. Хотя иногда очень хотелось, и не для того, чтобы показать Франсуа свое превосходство, а потому, что хотелось просто показать мир, показать, как можно жить не на мизерное пособие, не на деньги наемника, которые кончаются вмиг, а другого контракта может и не быть долгое время, а просто жить, позволяя себе все.