Путь к себе: 6 уютных книг от Ольги Савельевой - Савельева Ольга Васильевна. Страница 16
Ходить у меня получалось неплохо, даже откровенно хорошо, но в день показа случилось страшное: чтобы подчеркнуть длину сарафанища, меня обули в каблуки. Первый раз в жизни.
И вытолкали на сцену, опутанную проводами от колонок и усилителей.
Я приклеила улыбку и пошла, как учили. Как Людмила Прокофьевна из «Служебного романа»: «Ну, пошла теперь одна, пошла…»
Каблуки, знаете, здорово затрудняют движение восьмилетних девочек. Особенно в первый раз.
МОЯ ПОХОДКА НАПОМИНАЛА ПОХОДКУ ОБКУРЕННОГО НАРКОМАНА В ГОЛОЛЕДИЦУ. К ТОМУ ЖЕ ПОСЕРЕДИНЕ ПОДИУМА БЫЛ НАТЯНУТ ШНУР ОТ КАМЕРЫ…
Можно я не буду описывать, что случилось дальше? Человек с самой куцей фантазией вполне способен представить то легендарное падение в оркестровую яму зрительного зала.
Не знаю, может, это я подала в тот день идею рок-звездам падать со сцены в руки фанатов? Разница была только в том, что у меня пока не было фанатов, и я тяжелым шкафом рухнула точнехонько в проход, по пути пребольно ударившись антресолькой о ступеньки.
Далее следовала безобразная сцена: дедуся пытался меня поднять, но я запуталась в сарафане (не зря же он был в пол и с завышенной талией!) и никак не могла устаканить ливер.
Со стороны эта картина выглядела так, будто дедушка пытается спасти наклюкавшуюся в зюзю внучку. На этом мои кройка и шитье приказали долго жить.
Следующая гастроль предстояла в песенный кружок «Кукушечка».
Так было написано на двери хорового зала. Две буквы «У» в названии кружка немедленно были исправлены умельцами на «А».
Как по мне, то этот вариант названия гораздо лучше раскрывал тему всего происходящего за дверями хорового зала.
Мне медведь не просто наступил на ухо. Он станцевал на нем джагу.
Однако, вопреки всем законам логики, меня поставили солировать в песне: «В горнице моей светло».
По сюжету песни матушка брала ведро и молча приносила воды. Гнила лодка, скучала ива… Полное дно, короче.
Больше в этой песне ничего не происходило, не было никакой интриги, и петь ее было откровенно скучно.
Мы со вторым солистом Ваней Чемерко пытались исправить ситуацию.
У нас матушка брала бедро-метро-ситро и молча приносила его «сюды-ы-ы».
Ваня Чемерко был гораздо более продвинутый, чем я. Он знал мат и умел его говорить. В его варианте песни он приказывал матушке «взять ведро», а иначе грозил, что она «молча огребет кое-чего».
Я краснела. Значение этого словосочетания я представляла весьма отдаленно, но подвох чуяла интуитивно, и профилактически говорила Ване, что он дурак. Ваня же говорил, что я сама дура, однако носил мне портфель до подъезда.
Учительница музыки с волосами, сожженными химией, была всегда в плохом настроении. Лицо у нее было заплаканное. Может, она плакала из-за химии, может быть, из-за того, что мы не умеем петь, или потому, что ее никто не боится, я не знаю…
Она, как в «Приключениях Электроника», каждую песню начинала с «и-и-и».
Голос у нее был низкий, глубокий и гортанный, и это «и-и-и» выглядело как крик осла на водопое, поэтому я реально пугалась и вступала раньше времени.
Рассказать вам про отчетный концерт? Или не надо? Достаточно сообщить, что в тот злополучный день по договоренности с Ваней Чемерко «матушка возьме-о-от гудро-о-он, молча пожует еды-ы-ы»…
Вот сейчас пишу этот рассказ и понимаю, насколько я была проблемным ребенком. Давала жару, так сказать. Такая внучка из серии «Замените расстрелом». Не зря родители избавились от меня, спихнув бабусе и дедусе, которые до знакомства со мной думали, что любят детей.
Как в анекдоте про мультик «Маша и медведь», в котором родители Маши не побоялись оставить с этим животным медведя.
Какое счастье, что детство закончилось!
Большой человек
Сын вышел из подъезда на минуту раньше меня и к моменту моего появления придерживал дверь двум незнакомым мужикам, заносившим в подъезд новый диван.
Я торопливо проскочила перед ними: мы опаздывали в театр, и сын об этом знал.
Я вопросительно замялась у ступенек и увидела, как сын дождался полного погружения дивана внутрь подъезда, лишь после этого посчитал свою миссию швейцара законченной и трусцой припустил к машине:
– Быстрей, мам, опоздаем же!..
Припарковавшись на другой стороне дороги от театра, мы бросились к пешеходному переходу. На светофоре горел красный человечек, машин почти не было.
Мимо нас трижды пробегали люди, решившие пересечь дорогу на красный, но Даня даже не рыпнулся. Ему и в голову не пришло нарушить социальные нормы ответственности, пусть даже об этом никто бы и не узнал.
У входа в театр Дася подбежал к урне, куда хотел выбросить упаковку от съеденных крекеров, но порыв ветра подхватил легкую бумажку и понес вперед. Дася полетел следом, пытаясь догнать и выбросить мусор в урну, как положено.
Потратив две минуты на преследование фантика, сын удовлетворенно водворил его в урну и махнул мне: мол, побежали скорей – опоздаем!
Мы подошли к лифту, чтобы подняться на четвертый этаж, где уже начиналось представление.
Лифт работал медленно, и за нами быстро образовалась очередь. На табло скакали цифры этажей, лифт приближался.
И тут в конце очереди остановилась женщина с инвалидной коляской, на которой сидел хмурый мальчик, видимо, ее сын. Они наверняка спешат туда же, куда и мы, – опаздывают. К инвалидной коляске были привязаны три разноцветных шарика, и мальчик периодически обеспокоенно оборачивался, не улетели ли они.
Лифт распахнул двери напротив нас. И тут мой сын поворачивается ко мне и говорит, кивая в сторону мальчика на инвалидном кресле:
– Мам, давай их пропустим.
– Конечно, Дась. Давай пропустим.
Я помогаю женщине запарковать объемную коляску в лифте, становится очевидным, что больше никто из людей в лифте не поместится, и нам надо ждать следующего.
Хмурый мальчик смотрит на маму и, кивая в нашу сторону, говорит:
– Давай подарим им шарик!
Мама мальчика, нервничая, что задерживает очередь, начинает отвязывать шарик. Лифт порывается закрыться.
Дася великодушно отказывается:
– Да не надо! Поезжайте! Опоздаете! Мне мама купит.
Но я сжимаю ему ладонь и деликатно подмигиваю, мол, дождись и возьми: я понимаю, что это важный урок взаимной благодарности и жизненно необходимо найти на него время.
– Где ж я тебе такой красивый куплю? – громко удивляюсь я.
Хмурый мальчик вручает шарик Дасе и перестает быть хмурым: мальчишки улыбаются друг другу.
И мы с его мамой тоже улыбаемся.
После спектакля мы с сыном сидим в кафе и едим мороженое.
– Дась, ты у меня такой молодец, я тобой ТАК горжусь, – говорю я. – Ты даже не представляешь, насколько ты умница! Ты сделал сегодня столько добрых дел.
Сын вскидывает на меня недоуменные глаза:
– Я? Когда?
Он даже не понял, что сделал что-то хорошее. Для него это норма жизни, обычная, рутинная история. Я бесконечно горжусь своим маленьким чудом, который увлеченно ковыряет ложечкой свой пломбир и рассуждает о том, насколько жарко было актерам в плотных костюмах лесных животных.
Я любуюсь им и уже вижу в этом маленьком человеке БОЛЬШОГО.
Продленка
На наш третий «А» класс приходилось шесть коробок с гуманитарной помощью из Германии.
Внутри каждой коробки, как правило, находилась заморская консервированная еда и упаковка круглых цветных конфет. Мы звали их «светофоры», потому что они были упакованы в ряд по три разноцветных кругляшка.
Впоследствии эти конфеты становились в руках ушлых школьников настоящей валютой, на которую выменивались редкие вкладыши жвачек «Love is» или модные пластмассовые линейки с изображением мультяшных героев.
Поэтому, с одной стороны, получивший «гуманитарку» ученик правомерно считался счастливчиком, но с другой – помощь предоставлялась в первую очередь детям из неблагополучных или неполных семей, и с этой точки зрения понятие «счастливчик» является спорным.