Подружка (СИ) - "Deus Rex". Страница 4

— Спинку не помажешь? — спрашиваю, зная ответ.

Но он меня удивляет:

— Помажу. Давай банку.

Зачерпывает разом почти половину — я мысленно скорблю по бездарно потраченному волшебному крему с гиалуронкой и всесильным витамином С — и растирает по моим плечам и спине толстым слоем, предварительно задрав майку.

— Бля, его надо втирать, он сам не впитается, — вздыхаю я. — Это же не маргарин, чо ты целыми пластами кладешь?

Валера сопит, увеличивает силу трения, а потом, заламывая мои руки за спину, внезапно тыкает меня лицом в подушку.

— Я же просил, чтобы ты меня не доебывался? — произносит он, нависая сверху. — По-хорошему же просил!

— Лерчик! — хихикаю я приглушенно. — Хочешь я тебя тоже муссом натру?

Он просовывает колено между моих ног, я вздрагиваю, смех обрывается, и его горячее дыхание чувствуется на плече.

— Лер, ты гребаный ханжа, знаешь, почему? — интересуюсь я.

— Ну-ка, просвети.

— У тебя стоит.

Меня сразу же отпускают, я смеюсь в подушку, а когда поднимаю голову, Валеры уже нет. Наверное, к Дэну ушел на весь вечер.

— Стояк — как откровение, — фыркаю я, пораженный такой лестной реакцией.

Поездка становится все интереснее.

========== 4 ==========

Валера заваливается в номер после полуночи, когда я еще не сплю, но лежу в темноте, пытаясь это сделать. Я чувствую запах виски, — явно с колой намешали — щурюсь и разглядываю скорбно застывшую на краю кровати напротив фигуру. Роденовский мыслитель, не меньше.

— Тош, ты спишь? — спрашивает он, и я отвечаю:

— Да, я сплю.

— Тош, понимаешь…

Ууу, батенька, да вы в говно наклюкались, едва языком ворочаете. Я сразу понимаю, что Валера из тех мужиков, что в определенной степени опьянения грустнеют и стремятся к разговору по душам. С любым находящимся рядом существом, способным к контакту.

— Ложись ко мне, поговорим, — говорю я в шутку, но он и правда, резво подскочив, отодвигает меня к стене, ложится на край, складывает на груди ручки и сопит.

Сейчас попрут откровения, думаю я.

— Понимаешь, Тош, мне так уже осточертела эта Катя, — начинает он, а я, поправив подушку, устраиваюсь поудобнее. — Она хорошая, домашняя, готовит вкусно, детей обожает, красивая, мои родоки от нее без ума. Но контролирует меня так, словно я только и жду, чтобы присунуть в кого-нибудь.

— В живого человека, да еще и членом, какой ужас, — произношу я. — Как ей вообще такое в голову пришло?

— Вот и я о том же, — вздыхает Валера.

— Так расстанься с ней, раз не устраивает.

— Не могу, проходили уже. Она вены из-за меня резала.

— Оу, я не знал, что у вас такая мелодрама. Можно записать вашу историю и отправить на второй канал, пусть сериал снимут — со смертельной страстью, толстым полицейским и собакой. Куда ж без собак. И чтобы потом Катя родила, отсидела в тюрьме за подружку, а ты ее ждал. Круто же? Завтра же сценарием займусь, бомба будет.

— Я обычных отношений хочу, — гнет свое Валера. — Чтобы без соплей, без страданий, без контроля вечного, чтобы сесть и посмотреть вместе футбол, пожарить шашлыки на даче.

Я улыбаюсь в темноте:

— Это тебе тогда мужика надо.

— Если он будет такой же умный как ты, я совсем не против.

Я перестаю улыбаться и начинаю ускоренно моргать.

— Тош, почитай мне стих. Про любовь. Чтоб прямо за сердце брал.

Стихи для филолога как голуби — попроси только прочитать один про любовь, как тут же следом они налетают целым скопом, толкутся у ног перьевыми мячиками, клюют ботинок и требуют уделить внимание. Ур-ру-рур, и не ебет. Я вспоминаю Цветаеву, а следом, покашливая весьма навязчиво, тащится Блок со своей «Незнакомкой». Начинаю читать Брюсова, как протискивается Мандельштам. В итоге возвращаюсь к вечной любви — к Есенину:

Так чего ж мне ее ревновать.

Так чего ж мне болеть такому.

Наша жизнь — простыня да кровать.

Наша жизнь — поцелуй да в омут.

Пой же, пой! В роковом размахе

Этих рук роковая беда.

Только знаешь, пошли их на хер…

Не умру я, мой друг, никогда.

— Красиво как, — вздыхает Валера искренне.

Понимая, что еще пара строк, и настроение его скатится под унылый ноль, я произношу:

— Валер, а это про твою девушку! Емко, но со вкусом, от Пушкина.

Как широко,

Как глубоко!

Нет, бога ради,

Позволь мне сзади.

Валера хмыкает, пихает меня плечом и цепляет упавшую рядом прядь. Пропускает в пальцах, гладит, подхватывает еще одну, а я лежу, замерев и не понимаю, чего от него сейчас ждать.

— Такие мягкие и гладкие, — комментирует он.

— Ламинирование, — поясняю я, уверенный, что он все равно ни хрена не поймет смысл этого слова.

— Ты за собой следишь даже лучше, чем моя. Ты когда-нибудь ебал телку с небритыми ногами и подмышками?

— Я вообще телок не ебал. Но сочувствую. Сторонница естественности?

— Ага, типа мы не должны этого стесняться. Блять, ну как мне не стесняться, если мужик…

— Я метросексуал — это диагноз. Я люблю вкусно пахнуть и вкусно выглядеть, это мое амплуа. Мне нравится, когда меня хотят. А Катя твоя, скорее всего, хочет отпочковать от себя пару детенышей и жить семейной жизнью, чтобы не хуже, чем у других. Чтобы муж был весь такой кормилец, патриарх, глава рода. И никаких тебе рок-фестов и внезапных поездок к морю, только запланированные, в Лазоревку, а не на дикий пляж. Ты тоже этого хочешь?

Похоже, я немного перегибаю с поиском причинно-следственных связей, потому что Валера странно затихает и прижимается ко мне плечом.

— Блин, лучше сразу сдохнуть, — произносит он, поворачивая голову так, что я чувствую его дыхание.

— Да, поэтому лучше сразу сдохнуть.

Я тоже перекатываюсь на бок, подползаю еще ближе и тыкаюсь кончиком носа в его нос. Валера не ропщет, только улыбается:

— У меня младшая сестра так делает. Теперь и ты еще. Тош, почему ты не баба?

— Я лучше бабы, — отвечаю я, вдыхая запах виски, но все равно не отодвигаюсь. — Какая разница, какого пола человек, если ты любишь его не за тело?

— Опять ты с толерастией своей.

— Скажешь, я не прав? А, ну если тебе главное за сиськи подержаться — тогда да, я, конечно, бабу не заменю. Опять же, если подходить с позиции сисек, то я не понимаю, почему ты Катю выбрал — те шляпки шампиньонов, что она прячет в лифчик, грудью тоже не назовешь.

— Да, сисек нет, — признается Валера, закрывая глаза. — Если бы ты был бабой, то был бы уже моей бабой.

— Я твоя подружка. Этого пока достаточно.

— Давай ты будешь моим другом. Так разумнее.

Мы оба вырубаемся, а просыпаюсь я оттого, что Валера под утро прижимает меня к своему стояку обеими руками. Конечно, хочется полежать еще, в божественном тепле, но нужно вставать — через пару часов игра, а мне еще в душ идти и волосы сушить. Пытаюсь выбраться, однако Валера, хмурясь во сне, ныряет ладонями под резинку моих трусов и притискивает еще сильнее.

А что я? Я теку, как малолетка на вписке, которую трогает за коленку небритый байкер.

— Лер, мне в душ надо, отпусти, — хриплю я.

Он вдруг, распахивая глаза, резко убирает руки и вскакивает:

— Ты что делаешь в моей кровати?

— Твоя кровать напротив. Сам вчера хотел разговора по душам, а потом нас выключило, — я опускаю глаза ниже. — А ведь я мог и воспользоваться тобой, цени мое великодушие.

Моемся по очереди и до самого матча не разговариваем. Наверное, Валера все же чувствует неловкость после ночных душеизлияний, а я тактично не вспоминаю, каких именно. Перед свистком я прохожу на свою позицию, оглядываю зал и неспеша собираю волосы в хвост, успевая по привычке отмечать, кто из команды противников на меня смотрит. Смотрят, разумеется, и не только потому, что на мне форма другого цвета, — белая, и я уже полноценный защитник, который не имеет права ни блокировать, ни подавать. Я подмигиваю самому высокому, скорее всего капитану, тот хмурится и что-то говорит сокоманднику, кивая в мою сторону.