Хороший, плохой, пушистый - Кокс Том. Страница 18

— Кажется, мы обзаведемся новой кошкой, — объявила Дебора. — Мы считали, он дикий, случается, куда-то пропадает. Но такое впечатление, что он нас полюбил. Ты его когда-нибудь видел?

— Какой он масти?

— Рыжий.

— О! Так это же Эндрю!

— Нет, не Эндрю. Того я встречала и не могла к нему приблизиться. А этот очень дружелюбный.

Незадолго до Рождества мы с Джеммой поехали в Мидлендс навестить моих родителей, чьи отношения с Каспером, милым котом-призраком, успевшим вырасти и превратиться в гордого представителя своей породы, еще больше напоминавшего Монти, достигли такой близости, что стали включать элементы откровенного обхаживания. Правда, холила кота исключительно мать. Каспер — создание благородных кровей, никогда не опустится до индустрии красоты.

— Твоя мама любит его больше, чем меня, — заявил отец, выходя на подъездную дорожку поздороваться с нами. Перед этим он оторвал себя от компостной кучи, где решил прикорнуть после обеда.

По дороге мы навестили мою старую знакомую Люси, чей кот Болдрик, напоминающий Ральфа пятнистый самец с огромным, торчащим вверх хвостом, который всегда держал перпендикулярно телу, постоянно создавал ей проблемы.

— Ест все, без разбору, — пожаловалась она, гладя гиганта.

Кот являл собой пример генетических опытов по скрещиванию кошки с недавно появившимися на улицах Лондона изгибающимися автобусами. Накануне он умудрился проглотить декоративные блестки хозяйки.

— Проснулась утром — и мне рождественское чудо: в кошачьем туалете золотые какашки.

Но Болдрик все-таки доказал, что может быть полезен. Люси давно жаловалась на своего сожителя Гари, у которого была дурная привычка бегать вокруг дома в нелепых штанах, открывавших изрядную часть задницы. На прошлой неделе у Гари случилось нечто вроде шока. Он сидел на табурете, и в это время сзади зашел Болдрик — хвост, как всегда, торчком.

— Угодил прямо в расщелину! — рассмеялась Люси. — Гари завопил во всю глотку, но с тех пор прикрывается.

Слушая рассказ о дурно попахивающем юношеском хулиганстве Болдрика, я загрустил — вспомнил молодые дни Джанета и Ральфа. Нет, я не захотел взять еще одного шалопая. В выходках Ральфа по-прежнему оставалась былая удаль. Вспомнить хотя бы недавние выкрутасы. Кот с таким громким чавканьем вылизывал свою задницу, когда я разговаривал с человеком из «Файнэншиэл таймс», что мне пришлось трижды переспрашивать адрес его электронной почты. Недавно притащил на задних лапах в дом целый ворох водорослей и отрыгнул такой громадный ком шерсти, что мне стало совестно, что я не предложил ему за труды свободный матрас. Но имелись свидетельства, что котеночья лихорадка не пощадила и нас с Джеммой. Мы были вместе несколько месяцев и понимали, что не можем бесконечно жить в разных концах страны. Неизбежно возникли разговоры о новой общей кошке.

— Мне снова приснился Чип, — призналась Джемма. — Идиотничает, выпендривается. Принес домой лягушку.

— Опять?

— Да. Третий раз за неделю.

Я был наслышан о привычках и слабостях Чипа: о его пристрастии к земноводным и лазанью по верхотуре, об обильной линьке и частых драках с соседскими котами. Все это было тем более удивительно, что Чипу только предстояло родиться. До Джеммы у меня не было подруги, которая бы вообразила характер кота, прежде чем с ним познакомилась. Но меня захватила легенда Чипа, понравилась его озорная, притягательная личность. Единственной проблемой оставалась кличка. Чип звучало для меня именем испорченного подростка из американской школы восьмидесятых годов — парня, верховодившего в классе, но обреченного в будущем на работу бармена и мелкие преступления. Я склонялся к тому, чтобы назвать кота Ф. Кот Фицджеральд [8] или Этельберт, потому что это мое любимое имя средневековых английских королей. Оно единственное включает оба имени — Этель и Берт — пары среднего возраста из Англии начала шестидесятых годов.

— Нет-нет, — возразила Джемма. — Когда я сказала Чип, то имела в виду картофельные чипсы. Про американцев не подумала. Их так действительно называют?

— Дети дают прозвище Чарльзам, когда те подрастают и становятся несносными.

— Нет, Чипа я представляла совсем не таким.

— Какой он масти?

— Я тебе говорила: рыжий.

Дело принимало тревожный оборот. Если верить тому, что сказала Дебора, у нас по соседству живут два рыжих кота. Добавить к ним до кучи еще одного, причем забияку, могло оказаться ошибкой. Не подумайте, будто я имею что-то против рыжих. Большинство из тех, что мне попадались, отличались оптимизмом и веселым нравом. Моя знакомая из Уэльса Джекки, большой знаток рыжух, говорит, что они — живущие в настоящем буддисты: утверждение, показавшееся мне сначала разумным. Правда, впоследствии, поразмыслив, я усомнился в справедливости ее слов. Как быть с другими котами? Что, по ее мнению, черные киски, например, навечно застряли в прошлом и пережевывают несостоявшиеся карьерные возможности, а полосатые лезут вон из кожи, не в силах удовлетворить свои извращенные амбиции?

Вот в Самсоне, живущем неподалеку коте-тяжеловесе апельсинового окраса, было нечто от буддиста. Хотя первое, что приходило в голову, — не буддист, а здоровенный бугай. Тем не менее я мог легко представить его во время сеанса медитации, распространяющим вокруг нежную доброту или воображающим, будто его ноздри — пещеры, а дыхание — свистящий в них ветер. Эндрю (или Свен, как мы с Джеммой называли его два раза из пяти) в подобный сценарий не вписывался. Но кто знает, чего можно добиться силой убеждения и более спокойным образом жизни? Я не сомневался, что он почти каждую ночь шумел на улице для того, чтобы я поймал его, только не хотел признаться в этом себе. Хриплое, тихое «мяу» шепотком просачивалось в дом. Многие разобрали бы в этом «мяу» слова: «Я привидение кота, хотел попугать тебя, только не получается, потому что сам боюсь собственного хвоста». Я же слышал иное: «Полюби меня, корми колбасой, согревай, устрой теплое, удобное местечко рядом со своими коленями, чтобы я мог отдохнуть и преклонить голову». Когда я заставал кота за едой из раздатчика, он не спешил убегать и сиротливо стоял, давая мне возможность влюбиться в его непокорную, но такую бесхозную лунную мордочку.

Другие коты, если находились рядом, продолжали заниматься своими делами, и только Шипли проявлял недовольство происходящим. Я привык, заходя в какую-нибудь комнату своего дома и встречая компанию котов, читать в их глазах вопрос: «Ну, что тебе надо?» Но если в этой компании оказывался чужой кот, ситуация получалась довольно унизительной. Настало время исправить ее, прежде чем нам с Джеммой серьезно обсуждать возможность поселить у себя кота, с которым мы еще не познакомились, но который, в нашем представлении, был не таким обжорой.

Теперь семьдесят процентов времени Джемма жила со мной, а остальные тридцать проводила в Девоне, где работала. Эндрю не случайно подгадывал, когда появляться. Он явно хотел стать нашим первым общим котом, и для этого требовалось самое малое поощрение. Наш план был прост: в следующий раз, когда Джемма будет у меня и мы услышим наверху Эндрю, проберемся туда, она заблокирует кошачий лаз, а я накинусь на гостя.

Однако в плане имелись два просчета. С каким бы шумом Эндрю ни покидал дом, проникал он в него скрытно. Я представлял его похитителем драгоценностей в маленьких перчатках на лапах, придерживающим за собой с гримасой болезненной сосредоточенности шторку кошачьего лаза. Лишь в том случае, если в доме будет абсолютно тихо, а наши антенны — в полной готовности, мы не пропустим его приход. Но это большой вопрос — в огромном, ворчливом жилище никогда не наступала тишина. Простой щелчок, если включалась система центрального отопления, звучал так, будто в пустой комнате гоблин совершил нечто неприличное над роботом, но тому, на удивление, его действия понравились. Как услышать в подобной обстановке шаги опытного кота-домушника? Необходим полный покой: чтобы Ральф не вымяукивал свое имя и не храпел, а пришедший в полное здравие Шипли прикрутил бы персональный регулятор звука, повернутый обычно на полную громкость. Хорошо бы выгнать взашей всех посторонних, чтобы никто не смотрел телевизор и утки за окном не препирались о своем утином.