Хороший, плохой, пушистый - Кокс Том. Страница 25

1. Сидит на бортике ванны и мяукает на воду, словно потрясенная ее красотой.

2. Сосредоточенно смотрит спортивные телепередачи.

3. Лижет мою подмышку.

4. Задает жару Шипли, и теперь он понимает, что плохо обижать других.

5. Забирается по стенке сарая.

6. Перед кормежкой ходит на задних лапах и трясет передними.

7. Пытается задать трепку противному котенку в «маленьком окне» (зеркале).

8. Приходит в неистовство и катается по мне и Джемме каждый раз, когда мы закутываемся в полотенца.

9. Выполняет вертикальный взлет, если требуется моментально переместиться с одного конца кровати на другой, куда ее непреодолимо манит шевелящаяся под одеялом нога.

10. Подходит к убитой Шипли полевке, шипит на нее, а затем отбрасывает лапой налево дюйма на три, словно хочет показать, что это она ее поймала.

На следующей неделе я отправил матери электронное письмо, кратко изложил эти факты и прикрепил к нему три наши с Джеммой любимые снимка Роско: киска уютно растянулась в мягкой дорожной сумке; подкрадывается сзади к Медведю, а у того такое выражение морды, словно он хочет сказать: «Перевелись в наше время настоящие охотники»; сидит в компании с моей старой кроссовкой, будто не сомневается, что она станет ей самым верным другом.

Я горжусь своей способностью к рекламе, но когда через час увидел в почте ответ, приготовился не к похвале, а к выговору — чему-нибудь вроде того, когда мать журила меня за разбросанные в машине пакеты из-под чипсов или непорядок в сарае. Но вместо этого обнаружил фотографию черного с белым котенка.

Расцветка такая же, как у Роско, но это все, что их роднило, если не считать, что обе малышки были из породы кошачьих. У котенка на снимке гораздо больше белого, чем черного, он меньше Роско, и — возможно, так казалось из-за позы, в которой котенок свернулся, — его голова была размером с тело. Вокруг пасти и на носу мазки черного, словно кляксы для теста Роршаха [9]. Я чувствовал, что в послании матери содержится некий зашифрованный смысл, но не мог его разгадать. Может, изображение головы с диспропорциями — абстрактный символ ее неодобрения моего котенка? Или она хотела сказать, что уж лучше бы я взял вот это животное, а не Роско? Или, не прочитав текста письма, решила, будто я предлагаю ей конкурс: «Кто пришлет самую душевную фотографию черно-белого котенка»?

— Что ты мне прислала? — спросил я мать через несколько минут по телефону.

— Это Пусскин, по крайней мере я его так пока называю. Наш новый котенок.

— Откуда он взялся?

— От соседей. Из дома Каспера, хотя не имеет к нему никакого отношения. У меня по поводу него сомнения — не вижу в нем личности. Все-таки предпочитаю Каспера. Окотилась соседская кошка, и не всех котят разобрали. Мы подумываем, может, оставить его себе. Но твой отец сомневается.

— А что с Каспером?

— Придется уживаться. Но хорошо уже то, что они знакомы.

— Ты решила завести котенка одновременно со мной?

— Чудно, да? Я бы осудила тебя за то, что взял еще одну кошку, но не могу. Она миленькая.

Я ожидал от матери совсем иной реакции на Роско: полного отрицания, ворчливого раздражения, в итоге принятия, но скрепя сердце. Мне хорошо знакомы ее интонации: «О, Том!», заставляющие меня прочувствовать и собственную вину, и то, как я расстроил ее. Но я не ожидал подобного кошачьего контрудара.

Та первая фотография послужила началом целой серии, поступавших в последующие пару месяцев: отдельные снимки и целые репортажи демонстрировали превосходство объекта съемки над всеми остальными. У котенка родителей не было, как у Роско, периода отторжения и привыкания. В свой первый день в их доме через пару часов он превратился в стихию: крохотный комочек шерсти, который если не спал, то что-нибудь крушил. Первыми потерями стали дорогая статуэтка птицы и ваза, которую отец подарил матери на десятую годовщину их свадьбы. Еще он что-нибудь крал или на что-нибудь шипел. Родители назвали котенка Флойдом в честь покойного телевизионного ведущего Кита Флойда, решив, что у него такая же страсть к жизни. Имя выбрал отец. Мать согласилась, а до этого отвергла другие предложения отца — Флоб, прозвище кузена, который верховодил в шестидесятых годах мальчишеской компанией ее будущего мужа, и Грязный Берти [10]. А заодно и мое — Рори (сокращение от Роршаха). Я думаю, что во время нашего первого разговора о Флойде, длившегося минут пять, мать напускала на себя безразличие. Но потом не сумела скрыть чувства.

— Вы не пробовали бросать своему котенку шарик от пинг-понга? — однажды спросила она. — Флойд это любит. Обязательно попробуйте.

— Нет. Но ты права. Обязательно попробую, — ответил я, хотя, когда она в последний раз приезжала к нам, на полу в гостиной каталось не менее трех таких шариков, и один был в центре нашего футбольного матча с Ральфом.

— Что же мне ему еще такого купить? — спросила она через несколько дней по мобильнику из зоомагазина. — Флойду нужен столбик, чтобы точить когти. Здесь есть с катальной горкой. Взять такой? Он станет кататься? Представляешь, сегодня примчался в спальню и бросился меня целовать! Ваш так когда-нибудь делал?

Мать словно забыла, что я узнал почти все о том, что значит жить с кошками, за те двадцать лет, которые провел с ней, отцом и их набором представителей кошачьей породы. Со времени смерти Дейзи прошло почти пять лет, и к маме крупинка за крупинкой вернулись все радости, огорчения и юмор, связанные с владением кошкой. Что подтверждало мою мысль: последние несколько лет она жила в разладе со своим естественным статусом кошатницы.

Меня больше удивила неожиданная связь котенка с отцом. Отец носил его в кармане своей флисовой куртки и, устраиваясь всхрапнуть после обеда, подкладывал себе под бок.

— Я открыл тайну, зачем у нас растут под мышкой волосы, — громко сообщил он мне. — Чтобы там было уютнее свернуться котенку.

Увидев на первой фотографии, какой Флойд маленький, я забеспокоился, выдержит ли он жизнь с моим отцом, отличительная особенность которой — постоянная суматоха. Дейзи делала наоборот: мурлыкала, если злилась, и шипела в редкие минуты, когда была всем довольна. Никого не подпускала к себе, а список ее страхов был велик и замысловат: от йоркширских терьеров до дуршлага, но ее самым заклятым врагом являлся мой отец. Заслышав его гулкий голос и тяжелую поступь, она забивалась под диваны и кровати, затем, когда он удалялся в кабинет поработать, мстила сериями писклявых «мяу». И по мере того, как кошка старела, мне все больше казалось, что своим «мяу» она хочет сказать не «Дайте мне поесть!», а «Мне не место в этом страшном мире, а больше всего я боюсь дядьку, который постоянно рассуждает об африканской поп-музыке и что он терпеть не может ведущего передачи „История дизайна“ Кевина Макклауда». Но на Флойда вечно повернутый на полную мощность регулятор громкости отца нисколько не действовал — он был котом без комплексов: самоуверенный, пытливый, коммуникабельный, шумный, то есть обладал именно такими качествами, которые обожал хозяин.

Через пять минут после нашего с Джеммой приезда к родителям на смотрины Флойда отец провозгласил:

— Смотрите! — Он показал на висевшего на потолке над лестницей на эластичном шнуре человечка с закрепленной между ног игрушечной мышью.

Отец подергал за шнур, и словно ниоткуда материализовался котенок хоть и маленький, но все-таки явно больше, чем на недельной давности фотографии. Он подпрыгнул в воздух и свалил человечка на пол. Я хотел спросить, откуда у отца в его шестьдесят два года игрушка, но подумал, что ответ получится долгим, и промолчал.

— Соорудил специально для него, — продолжил отец. — Ему нравится. — Он провел нас в гостиную, где валялось множество кошачьих игрушек: от дорогих покупных до самодельных. — Сейчас покажу, какие нашел зубы. Были зарыты в саду. Встал сегодня в пять.