Достопочтенный Школяр - ле Карре Джон. Страница 14

«Жертвенность, – говорили те, кто знал. – Монашеское воздержание. Джордж – святой. В е г о – т о годы!»

"Чушь, – резко возражали люди вроде Мартиндейла. – Жертвенность во имя чего? Что там осталось, в этом наводящем уныние чудовищном здании из красного кирпича, что могло бы потребовать такого самопожертвования? Что в о о б щ е осталось на этом поганом Уайтхолле или даже, Господи прости, во всей этой поганой А н г л и и, что могло бы требовать таких жертв в наше время?

«Работа», – говорили те, кто знал.

«Но к а к а я работа? – визгливо возражали эти самозванные доброжелатели, наблюдавшие за тем, что происходит в Цирке, обмениваясь обрывками информации. Что он там делает, если три четверти сотрудников уволены? У него ведь никого не осталось, кроме нескольких стариков, чтобы было кому принести чаю. Ведь все агентурные сети засвечены и превратились в прах. Все резидентуры за рубежом законсервированы, спецфонд (финансирование операций Цирка) заморожен Министерством финансов, и на всем Уайтхолле и во всем Вашингтоне нет ни единого человека, которого он мог бы назвать своим другом. Если, конечно, не считать этого самоуверенного выскочку и зануду Лейкона из аппарата кабинета министров. Он-то всегда готов защищать Смайли до последнего – каждый раз, когда представляется случай. И неудивительно, что Лейкон сражается за него: что же ему еще остается? Ведь Цирк – основа влияния Лейкона. Без Цирка он стал бы (да, пожалуй, уже стал) – выхолощенным жеребцом – кастратом, лишенным реальной силы. Так что же удивляться, что Лейкон готов за Смайли в огонь и воду?»

«Это неслыханно, – раздраженно заявил Мартиндейл, расправляясь с копченым угрем, а потом с пирогом с начинкой из мяса и почек, запивая все это красным вином из погребов клуба, которое в очередной раз подорожало. – Я готов это сказать всем и каждому».

Между обитателями Уайтхолла и обитателями тасканской деревушки иногда на удивление много общего.

Время шло, но слухи не утихали. Наоборот, они множились, а затворническая жизнь Смайли, считавшаяся проявлением одержимости, лишь подкрепляла и расцвечивала их.

Вспомнили, что Билл Хейдон был не просто коллегой Джорджа, но и двоюродным братом Энн. Ярость, которую Смайли испытывал к Хейдону, говорили все, не прекратилась со смертью последнего: он готов был буквально плясать на его могиле. Так, например, Джордж сам надзирал за тем, как освобождали легендарную «комнату-башню» Хейдона, с окнами

на Чаринг-Кросс-роуд, как уничтожали всякое напоминание о нем: от бесстрастных, собственноручно написанных маслом картин до последних мелочей, оставшихся в ящиках письменного стола. Даже письменный стол Смайли приказал распилить и сжечь. А когда и это было сделано, утверждали рассказчики, он вызвал рабочих из обслуги Цирка и приказал им разобрать перегородки. «Вот это да», – сказал, услышав об этом, Мартиндейл.

Или возьмите другой пример – уж он-то кого угодно выбьет из колеи. Фотография, висящая на стене унылого «тронного зала» Смайли. Судя по ее виду, она была сделана для паспорта, но увеличена во много раз по сравнению с оригиналом, из-за чего стала зернистой и, как утверждали некоторые, имела призрачно-потусторонний вид. Один из молодых сотрудников Министерства финансов заметил ее во время совещания, на котором обсуждался вопрос о ликвидации банковских счетов для финансирования операций. «Послушай-ка, а это не портрет Босса?» – спросил он Питера, исключительно для того чтобы поддержать ничего не значащий светский разговор. Он спросил просто так, ничего особенного не имея в виду. Разве нельзя просто с п р о с и т ь ? Босс (других его имен пока еще никто не знал) был легендой этого учреждения. Он был наставником и советником Смайли на протяжении добрых тридцати лет. Говорили, что и хоронил его Смайли: ведь когда умирают те, чье имя окружает глубочайшая тайна, обычно их никто не оплакивает – все равно что тех, кто очень богат.

– Нет, черт побери, это совсем не Босс, – раздраженно ответил верный помощник и оруженосец Гиллем в свойственной ему небрежно-высокомерной манере. – Это Карла.

– Кто?

– Карла, мой дорогой, – это оперативный псевдоним одного из резидентов советской разведки, который когда-то завербовал Билла Хейдона, а потом курировал все, что тот делал.

«Да, это легенда совершенно иного рода, уж в этом можете быть уверены, – говорил Мартиндейл, весь дрожа от возбуждения. – Похоже, что мы имеем дело с настоящей вендеттой. Интересно, как далеко может зайти такая ребячливость?»

Даже Лейкона эта фотография немного тревожила.

– Скажи мне честно, Джордж, почему ты повесил ее здесь? – спросил он однажды тоном человека, не сомневающегося в том, что имеет право требовать ответа. Он зашел к Смайли как-то вечером по пути с работы. – Хотел бы я знать, что он для тебя значит. Ты над этим не задумывался? Тебе не кажется, что во всем этом есть что-то жуткое и зловещее? Кто он для тебя: победивший противник? Мне кажется, он должен нагонять уныние и отчаяние, злорадно глядя на тебя с высоты?

– Видишь ли, Билл ведь у м е р, – ответил Смайли в том лапидарном, иногда появляющемся у него стиле, давая не сам ответ, а ключ к ответу.

– Ты хочешь сказать, что Билл умер, а Карла жив? – развил его мысль Лейкон. – Ты предпочитаешь иметь не мертвого, но живого врага? Ты это хочешь сказать?

Но со Смайли иногда бывало, что в какой-то момент он словно переставал слышать вопросы, обращенные к нему, более того, говорили коллеги, возникало ощущение, что задавать их – просто дурной тон.

Случай, который дал уайтхолльским любителям посплетничать кое о чем посущественнее, касался «хорьков» – так называли специалистов по подслушивающим устройствам и защите от них. Никто и нигде не мог припомнить более вопиющего случая «фаворитизма». Г о с п о д и Б о ж е, до какой же наглости доходят иногда эти рыцари плаща и кинжала! Мартиндейл, который целый год ждал, когда же наконец проверят е г о кабинет, даже направил жалобу заместителю министра. Написал ее от руки, не доверив секретарше. Лично заместителю министра, чтобы никто, кроме него, не вскрыл конверт. То же самое сделал его «брат во Христе» в Министерстве обороны, и примерно то же – Хаммер из Казначейства (Министерство финансов Великобритании). Правда, Хаммер либо забыл, либо передумал отправлять записку в последний момент. И дело было вовсе не в том, кому и чему отдается приоритет, совсем нет. И даже не в принципе. Речь шла о д е н ь г а х. О г о с у д а р с т в е н н ы х деньгах. Казначейство к тому времени (по настоянию Джорджа) уже оплатило установку новой проводки в половине помещений Цирка. Судя по всему, его паранойя по поводу подслушивания не знала границ. Добавьте к этому, что «хорьков» было меньше, чем положено по штату, много ставок пустовало. У них даже случались трудовые конфликты из-за того, что им приходится работать сверхурочно, днем и ночью! Словом, как ни посмотреть, проблем множество. Вся ситуация была взрывоопасна – динамит, да и только!

И что же произошло? Мартиндейл был готов рассказывать об этом кому угодно: все подробности были у него наготове, в аккуратно наманикюренных пальчиках: Джордж отправился к Лейкону в четверг, в тот самый день, когда стояла чудовищная жара, – помните? – когда казалось, что еще немного – и о т д а ш ь Б о г у д у ш у. Даже в клубе «Гаррик» духота была невыносимой. А уж к ближайшей субботе – можете себе п р е д с т а в и т ь, какую сверхурочную работу это означало! – уже к субботе эти злодеи «хорьки» заполнили все здание Цирка, своим шумом приводя соседей в ярость, как будто бы разбирая все по кирпичику. Более в о п и ю щ е г о случая необоснованного попустительства не было с тех самых пор, как Смайли, наперекор всякому здравому смыслу, разрешили снова взять в Цирк эту любезную его сердцу свихнувшуюся старую каргу, эксперта по России Конни Сейшес, которая когда-то преподавала в Оксфорде и которую у них называли «мамашей», хотя она таковой вовсе не являлась.