Боярышня Евдокия (СИ) - Меллер Юлия Викторовна. Страница 18
— Мотька, я же тыщу раз просила не называть меня Дусей!
— Прости, Дунечка, я случайно. Ты же меня знаешь, я бы никогда, если бы в голове всё не путалось!
— Знаю, — вяло отмахнулась Дуня и посмотрела на взволнованную боярыню Авдотью Захарьевну. Даже в тёмном возке было видно, как горят её щеки.
— Евдокия, прости, мой недосмотр, — повинилась женщина. — Не успела предупредить тебя о Селифонтове! Он староста Федорковской улицы на Торговой стороне, и он человек Марфы Борецкой.
Дуня из вежливости кивнула: главное про бородача она уже поняла, а пояснения про улицы ей ни о чём не говорили.
Конечно, она знала, что Новгород расположился с двух сторон реки и каждая сторона получила прозвание. Но Новгород делился не только на стороны, а ещё на пять частей, прозванные концами. Концы делились на сотни, а сотни на улицы. Каждая улица выбирала своего старосту, так же свой староста был у сотни и всего конца.
Очень понятная система учёта и контроля, и московскому князю она нравилась. А вот дальше была особенность. Старосты проводили голосование на местах по разным вопросам, а потом шли в центр, чтобы засесть всем советом господ и обсудить волю народа.
Это и есть вече. Всё культурно и почти по-домашнему, без многотысячного столпотворения.
Настоящая политическая борьба разворачивалась внутри совета господ, а это три сотни человек. И конечно же, собирались полным составом не по всякому вопросу.
Дуне было жаль, что такая интересная система управления изжила себя по причине человеческого фактора.
— Евдокия, — с тревогой обратилась боярыня, — ты, конечно, не ударила по рукам, и устроенный тобою спор можно считать недействительным, но… — Авдотья Захарьевна замялась, а Дуня продолжила:
— …но слово было сказано.
— Да, — кивнула она. — Я уверена, что уже сейчас Селифонтов бежит к Борецкой и докладывает о произошедшем, а вечером по городу будут ходить небылицы о твоём уговоре.
Дуне вспомнился не староста, а литовский боярин. Уж очень грамотно он манипулировал настроением общества и у него были свои лягушки-квакушки. Тот же поляк явно подчинялся ему.
— Дунь, ты чего молчишь? — обеспокоенно спросила Мотя.
— Да вот, думаю, что это вообще было? — хмыкнула подруга.
Авдотья Захарьевна открыла рот, чтобы вновь повиниться за столь неудачное введение боярышень в общество, но Евдокия подняла руку, останавливая её.
— О моём споре насчет искусства не беспокойся. Я знаю, что делаю. А вот настроение в совете господ какое-то… — боярышня покрутила кистью, показывая, что не находит нужного слова, но всё же высказалась: — нездоровое.
— Дунечка, о чём ты? — спросила Мотя, сообразившая, что из-за волнения многое упустила.
— О том, как легко тут играют словами. Признаться, это сбивает с толку, — Дуня посмотрела на боярыню, и та закивала головой, при этом сжимая кулаки: её сына сегодня чуть было не втянули в поединок, да ещё выставили бы зачинщиком.
— И мне интересно, часто ли подобное случается? — спросила боярышня.
— Нечасто, но и не редко, — задумчиво произнесла Авдотья, а потом вдруг пожаловалась: — О нашей семье о прошлом годе прошел слух, якобы Захар Григорьич лихим людям шепнул об одном негоцианте и тот пропал. То лжа была, но, чтобы восстановить доброе имя, пришлось много подарков сделать. А сейчас ты спросила, и я вспомнила, что похожее случилось с Григорьевичами, а потом с Мишаничами.
— Их пытались обвинить в разбое?
— Нет. Григорьевичей уличили в смене веры, но оказалось, что байстрюк из мести навет составил. Да и не он это придумал, а его товарищ. А одного из Мишаничей в насилии обвинили и чуть всех не пожгли за это, да вовремя сыскали ту девку и оказалась она не девкой, а вдовой с детишками, зарабатывающей этим делом, — выпалила боярыня.
— Значит, Григорьевичи и Мишаничи отстояли свою правду?
— Отстояли, но осадочек остался, и от дел города их на время отстранили. Были и другие, но сердцем чую, что нечисто там было.
— Боярыня, а Григорьевичи, Мишаничи, другие… они товарищи твоему мужу?
— Ну-у-у, не так чтобы товарищи, но у нас общие интересы, да и за Москву мы стоим. А что?
— Сердцем, говоришь, почуяла, что не ладно, — повторила Дуня и тяжело вздохнула. Боярыня кивнула и попыталась объяснить:
— Вроде бы живём как прежде, хозяйничаем, делаем дела, заботимся о детках, а свары всё чаще у нас возникают. Люди, за которых раньше каждый поручился бы, вдруг оказываются бесчестными. И теперь не знаешь, кому верить. Но… — боярыня приложила руку к сердцу, — нутром чую, что наветы всё это!
— Хм, Авдотья Захарьевна, интересные ты вещи рассказала.
— То мои глупые думки. Я же только когда ты спрашивать начала смогла всё, что сердцем чуяла, в слова облечь. И чудится мне, что твой спор о фигурках в любом случае обернут против тебя.
— Всё может быть.
— Не связывалась бы ты с этим, а? Скажись больной, авось обойдётся. Я подтвержу, что чужаки сглазили тебя.
— Спасибо, что переживаешь, Авдотья Захарьевна.
Через минуту возок въехал во двор, и боярыня попыталась зазвать гостий к себе, но девочки сослались на то, что надо поскорее рассказать обо всем Кошкиной. Распрощались и поехали на княжий двор. Боярич вызвался проводить, но Матрёна Савишна даже не глянула на него, хотя плюсик на его счет закинула.
— Дунь, я чего-то ничего не поняла, о чём ты говорила с боярыней. Тут что, на людей клевещут?
— Похоже, что так.
— Но правду-то не скроешь!
— Отчего же? Ты сегодня всем доказала, что в шахматы может играть любой человек, но все сделали вид, что ничего не было. Более того, начали дурацкий разговор о несовершенстве фигурок, перешли к оскорблению целого народа и именно это все запомнили бы, если бы не спор
Матрена поникла, но беспокойство не позволило ей сидеть молча:
— Дунь, скажи, чего придумала-то? Не опозоримся мы?
— Не должны. Я вспомнила об одной интересной забаве, такой же древней, как шахматы и на мой взгляд это интереснее последних, но если её показывать таким, как Селифонтов, то…
— Заплюют! — сразу же согласилась Мотя. — Только я не поняла про предмет, который может сделать только мастер, но предмет сей до изумления прост.
— Предмет? А-а-а, это шар — нарочито небрежно ответила Дуня и рассмеялась, увидев лицо подруги.
— Просто шар?
— Ага, шестнадцать идеально ровных шаров, — назидательно подняла палец вверх, — все одного веса и размера. К ним потребуется две идеально ровные палки, при этом одна сторона должна быть чуть массивнее другой. И ко всему этому абсолютно ровный стол с ловушками для шаров.
— Э, — раскрыла глаза Матрена, — а ведь ты права. Только мастер сумеет сделать то, что ты перечислила. Но в чём смысл этой забавы?
— Шары выставляются посередке вот так, — Дуня пальцами показала треугольник, — резким ударом палки бьёшь по верхнему шару, и он расталкивает всю группу шаров. Хорошо, если один из шаров сразу прокатится через весь стол и попадёт в ловушку, но если так не случилось, то…
— Вторая палка для второго участника! По очереди надо загонять шары в ловушки?
— Да, ты молодец, — похвалила Дуня.
Мотя прикрыла глаза, пытаясь представить, насколько это интересно и в волнении закусила губу.
— С шахматами не сравнить, — призналась она, отдавая предпочтение шахматам.
— Это если просто бить по шарам, по прямой.
— А как ещё можно?
— Мотя, стол не такой, за каким мы едим. У стола должны быть бортики, — Дуня показала рукой и дальше помогала себе ими объяснять. — Можно осторожненько, но при этом чётко ударить в шар, направляя его в бортик, заранее просчитав, в какую сторону он отскочит.
Мотя закрыла глаза и как дирижер начала двигать руками, отслеживая виртуальный шар и неожиданно замерла, распахнув глаза и вытаращившись на Дуню.
— Это же… — она поперхнулась слюной, но быстро откашлялась и вытерла подбородок, — это же многоразность! Не каждый сообразит!
— Она самая.