Боярышня Евдокия (СИ) - Меллер Юлия Викторовна. Страница 33

— Ну надо же, какая спесивая боярыня, — услышала Дуня возглас. — У меня аж спина заныла, — и скоморохи шутливо принялись кланяться боярской голове.

Дуня засмеялась:

— На конюшне много сена осталось, так что можно ещё кукол сделать. Только мне помощники нужны.

Несколько молодых членов ватажек поднялись, подошли к боярышне.

— Мы сами сказку сыграем, — честно признался один из парней, — но охота посмотреть, как ты голову мастеришь. Уж больно гладко ткань поверх скрутки из сена у тебя ложится.

— Ой, секрета нет! Княжий конюх старого пса вычесывал, да шерсть никуда не выкидывал. А при отъезде забыл взять, вот я её поваляла немного и проложила между сеном и полотном.

— А лицо рисовать сложно? — спросил другой скоморох.

— Я научу. Формируйте голову из сена, а я пока схожу за бумажным листом и пером с чернилами.

Дуня быстро принесла листок с писчими принадлежностями. Перо у неё было не птичье, а самая настоящая палочка с серебряным перышком. Эту диковинку скоморохи ещё не встречали, но больше всего их заинтересовало, как боярышня быстро обозначила круги и едва касаясь, нарисовала около двух десятков лиц. Казалось, что она всего лишь прочерчивает коротенькие линии, но их изгиб придавал лицу выражение.

— Вот! — помахав листком, чтобы просохли чернила, она отдала его тому парню, что спросил про сложность рисования. — Это может нарисовать любой. Гораздо сложнее подобрать одежку кукле и обозначить бороду.

Ребята чуть не разорвали лист, пытаясь всё разглядеть и заполучить его себе. Но боярышня посадила всё того же парня на бревнышко, дала ему в руке подставку для листа и велела перерисовать себе все варианты лиц. Дожидаться, пока он скопирует рисунок, а другие смастерят для своей ватажки пробные головы кукол, не стала. Вернулась к остальным скоморохам и продолжила советовать, как лучше ставить сказку. Дело ладилось. Отработали стиль, эмоциональные моменты и сопровождающую музыку.

Прервались на обед, а потом продолжили репетицию с куклами. Головы закрепили на шесте, временно приодели в простые рубахи, руки-ноги заменили веревками. Требовалось воображение, чтобы понять кукол, но начало было положено. А главное, будущие кукольники почувствовали, как им действовать, глядя друг на друга. Они подхватывали удачные жесты, придумки, подмечали, на что зрители обращают внимание и реагируют.

Дуня уже не вмешивалась. Она увидела, что хотя бы задумка с ростовыми куклами нашли отзыв в сердцах некоторых скоморохов. Пусть это ещё не театр, который будут привечать все слои населения, но уже не потешные пляски для хмельных.

Боярыня Кошкина вернулась к обеду и мастера с товаром выехали со двора, а Дуня этого даже не заметила. Когда уже стало смеркаться, двор вновь заполнился москвичами, вернувшимися с торга, но боярышня и этого не увидела. Она всё ещё хлопотала над куклами, обговаривала одежду артистов, спорила, какой должна быть золотая рыбка.

Всем ватажкам нужна была кукла рыбки, но заспорили из-за её длиннющего хвоста, коим приходилось управлять сразу двоим. Но Дуня настояла на том, что у золотой рыбки не может быть маленького хвоста.

На небе уже было полно звёзд, когда Кошкина вышла во двор и велела всем разъезжаться по домам. Дуня схватилась за голову, поняв, что времени до выступления совсем не осталось, но боярыня даже слушать её не стала.

— Не дури! — сурово велела она. — Отпускай людей и сами идите спать.

Спать попадали без сил. Девочки так умаялись, что постели перепутали.

Утром их встретила оглушительная тишина и простор. Мастера с товаром на рассвете уехали на торг, воины сторожили двор, а боярыня с подопечными собирались с духом, чтобы выскользнуть из-под тяжёлых шкур на холодный пол.

— Надо бы печь растопить, поснедать, да съездить, посмотреть, как там торг, — не уверено предложила Дуня. Её больше беспокоили скоморохи. Выступление состоится днём, но вмешиваться она уже не собиралась: сказка либо получится, либо нет.

— Без тебя есть кому присмотреть за торгом, — зевнув, протянула Кошкина. — Ну-ка девоньки, беритесь за готовку, а то голодными останемся. Да готовьте побольше, чтобы воям нашим еды осталось.

Поели, наскоро помылись, принарядились и солнышко уже высоко поднялось. Евдокия заволновалась и скомандовала ехать в город. Сопровождающий отряд получился немалым, но боярыня только одобрительно кивнула.

— К Неревскому концу езжай, — велела Евпраксия Елизаровна.

— Почему туда? — спросила Мотя.

— Там дом Борецких.

Вопросов больше не было. Добрались до площади, где уже был собран подиум и толпился народ. Люди спрашивали друг друга, чего все ждут, но толком никто ничего сказать не мог. Чьи-то люди пытались разогнать толпу, но куда там!

— Бом! Бом! Бом! — город затих на пару мгновений, прислушиваясь к Евфимьевской башне, где стрелки часов встали на полдень. И в это время во всех концах Новгорода началось представление. Загудели дудки, перебиваемые свирелью и переливами гуслей, в какофонию влился звон колокольчиков и трещоток, а потом прогремело:

— Слушай люд честной и не говори потом, что не слышал! На твой суд представляем мы сказ…

Дуня слушала и не заметила, как втянулась и начала смеяться вместе со всеми. В Неревском конце выступали артисты и на роль боярыни нашлась колоритная женщина, умело передающая все эмоции. Дуня была покорена ею и сразу поняла, что родилась ещё одна звезда театра. На душе стало тепло. Ни одно слово из её речи не пропало зря.

А народ был в культурном шоке и многие забывали, как дышать. Все боялись пропустить хоть словечко, не увидеть жест боярыни и её слуги, не рассмотреть дивнохвостую золотую рыбку. Так много всего и сразу!

Но помимо всего этого никому не доводилось подглядывать за жизнью бояр, а тут вот она, властная и красивая, стояла и повелевала! И перед людьми открывалась другая жизнь, как она разворачивалась и к чему скатилась. Это не сплетня, не совместное чтение святого жития, которое тоже за душу берет, а включение в чужую жизнь. Народ переживал за слугу, за рыбку, но действие не останавливалось и многие зажимали себе рты, чтобы горестным воплем ничего не упустить.

 Сказка была рассказана минут за пятнадцать, но люди её просили повторить вновь и вновь. Во второй раз уже раздавался смех и восклицания, а на третий пошли громкие разъяснения сказки — и вот тут народ потребовал ещё одного повторения, чтобы убедиться в своих догадках. А скоморохи подмигивали, да приговаривали:

— Думай, люд новгородский, да смотри не ошибись потом, за кого стоять! Сказка ложь, да в ней намёк!

— Евдокия, — обратилась Кошкина, стараясь перекричать шум, — а ведь ты высмеяла Марфу!

— Долг платежом красен, — твердо ответила Дуня. — Пусть теперь в неё пальцем тычут, да шепчут дурные нелепости.

Кошкина хотела что-то сказать, но группа всадников врезалась прямо в толпу и размахивая кнутом, двинулась к подиуму.

— Дорогу! Со всех шкуру спущу!

— Люди Борецкой, — хрипло пояснила Евпраксия Елизаровна, — а вон сам Дмитрий. Не побоялся же в самую гущу лезть.

Отпрянувшие от всадников люди, коих стало в разы больше, чем в начале первого представления, возмущались, а Борецкий прямо с коня соскочил на подиум и пару раз ударив кнутом, по разбегающимся скоморохам, начал срывать полотна в рамках.

— Совсем страх потеряли! — повернувшись к толпе, заорал он. — Забыли, с чьих рук кормитесь? Так я напомню!

— А ты не грози! — зашумели люди и всадников начали теснить. Народная масса колыхнулась, послышались детские и женские вскрики, а потом замешкавшихся всадников скинули, и человеческая масса их поглотила. Парочка суровых дядек успела пробраться к Борецкому и встала к нему плечом к плечу.

— Ату их! — заорала подпрыгивавшая Дуня. Дернула Гришку, веля его новикам сложить руки так, чтобы она смогла воспользоваться ими как ступенькой, а взобравшись, завопила:

— Долой беспредельщиков! Гнать их! До-лой! До-лой!

— Евдокия! — схватилась за голову Кошкина. — Ядрёна кочерыжка, ты что делаешь! — срывающимся голосом, попыталась воззвать она к разуму подопечной. — Гришка, вертай её взад!