Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь. Страница 38

Иван Петров был призван в 1942 году, ему тогда было 23 года; судя по всему, его не взяли в армию в сорок первом по причине брони от паровозного депо, где он трудился слесарем. Начинал воевать под Сталинградом, на северной части фронта, в 21-й армии, прорывался через румын и окружал немцев в самом городе; потом эта армия стала 6-й гвардейской, стояла на южном фасе Курской дуги против 48-го танкового корпуса немцев, принимала участие в «Багратионе», а с осени сорок четвертого сражалась с курляндской группировкой. Весь победный май сорок пятого Петров провел как раз в Курляндии, после чего его дивизия была отведена в Белоруссию; их полк базировался в окрестностях Лепеля.

Для меня стало открытием, что прошедшие войну солдаты уходили на дембель не с пустыми руками. Конкретно этот Петров получил полный комплект формы и двухнедельный сухой паек; ещё ему дали на руки мешок муки, немного сахару, пару банок мясных консервов — за всё это он расписался в ведомости, которую зачем-то хранили в Лепельском военкомате. Ещё ему досталась солидная сумма денег — за три года, проведенные на войне, он получил полугодовое сержантское жалование. Демобилизация началась в конце июня 45-го, но Петров попал даже не в первую волну — увольнительную ему выписали 10 июля 1947-го, и на следующий день он отбыл в сторону Витебска, где формировался эшелон для таких бойцов. [1]

Я был уверен, что ни в какой Витебск Петров не прибыл и у коменданта поезда не отмечался, но доказать этого не мог — надо было поднимать уже армейские архивы, но смысла в этом я пока не видел. В Ромнах же лже-Петров проявился 23 августа, когда встал на учет в местном военкомате. Неизвестно, как он добрался до этого города из Лепеля, никого это тогда не заинтересовало. Приехал и приехал, война же кончилась, хорошо, что живой и здоровый. Скорее всего, в красноармейской книжке появившегося в Ромнах Петрова можно было найти следы замены фотографии, но эта книжка была уничтожена уже в шестидесятые, когда ему выдали военный билет нового образца. В личном же деле фотографии были разные — на снимках военного времени был изображен совсем другой человек. Впрочем, «лесник» тщательно подошел к выбору двойника, так что ошибка военкома вполне объяснима. Или же он просто не придал этому значения, зная, что за три года на фронте внешность менялась необратимо, и сравнивать ветерана с довоенным фото просто бессмысленно. [2]

* * *

Всю неделю до отъезда в Лепель я провел на телефоне, договариваясь с тамошним управлением о нужных мне данных из их архивов. Судя по всему, они не были в восторге от дополнительной и внезапной свалившейся на них работы, но Семичастный мою просьбу выполнил, и по Белоруссии сверху вниз пронесся вал жестких инструкций по встрече «москаля» из украинских Сум. В итоге начальник лепельского отдела КГБ обещал мне полное содействие и, слово сдержал — по приезде меня ждало несколько папок с информацией и один из его немногочисленных подчиненных для разруливания сложных ситуаций.

Но больше всего меня удивил Брянск. Членов армии «Локотской республики» там ещё искали, но, насколько я понял, без прежнего рвения — имели право, потому что, по их данным, большую часть они уже переловили, а на свободе остались лица далеко не первого ряда. И хотя к «Тоньке» это не относилось — её дело поднимали всякий раз, как появлялся повод, начальник тамошнего следственного отдела был уверен, что она давно мертва, а свидетели, которые её якобы видели там и тут, просто-напросто ошибаются.

Ещё я осваивал выделенный мне автомобиль — старую и ушатанную двадцать первую «Волгу», в которой третья передача включалась лишь промыслом божьим. Впрочем, в гараже что-то сумели подтянуть или даже поменять, так что основной проблемой для меня стали навыки вождения — сам я ездил на машине много лет назад, а «мой» Орехов как получил права много лет назад, так с тех пор ни разу за руль не садился. Но я справился и с этим.

Конечно, можно было отдаться на волю советского общественного транспорта, но Сумы действительно находились в стороне от торных дорог, и самый разумный путь состоял из автобуса до Киева, поезда до Минска и ещё одного автобуса в сторону Лепеля. Интернетов тут ещё не было, узнать расписание можно было по телефону, а вот купить билеты — только лично в кассах. Сколько этот путь займет времени, не знал никто.

Но и по поездке на автомобиле тоже были разные варианты. Водители из нашего гаража настаивали на том, чтобы я ехал на Конотоп до киевской трассы — будущей М-2, насколько я понял, — потом сворачивал на Чернигов и через Гомель, Могилев и Оршу добирался до места. Но мне больше понравилась другая дорога — через Белополье и Путивль на Глухов, потом через Севск на Брянск и Смоленск — ну а там та же Орша и Лепель.

Второй маршрут привлекал меня тем, что проходил буквально в паре километров от Локоти — той самой столицы республики предателей и пособников нацистов, с которой был связан убитый лесник. Я ещё не знал, что хочу там увидеть, но надеялся просто прочувствовать дух этого места перед неизбежной, как крах капитализма, встречей с Тонькой-пулеметчицей.

В итоге я выехал в воскресенье. Март стремительно шёл к концу, погода стояла летняя, так что поездка мне даже понравилась. Локоть, правда, разочаровал — убогое местечко с кучей разрушающихся зданий и похожей на сарай автостанцией. Отдел КГБ тут, кажется, был, но я даже не стал пытаться найти хоть кого-то; в Брянске тоже — в выходные в таких местах можно лишь продуктивно пообщаться с дежурным, добиться от которого взаимности я не надеялся. В Смоленске я переночевал — здешние коллеги легко пошли мне навстречу и зарезервировали местечко в одном из общежитий, — и к полудню понедельника уже был на месте.

Лепель — это даже не город, а большое село. Тринадцать тысяч жителей, несколько производств, которым больше подходило старорежимное слово «мануфактура». Как и Сумы, этот городок находился в стороне от больших дорог, но очень близко к границам будущих «прибалтийских тигров», что, наверное, давало эффект — например, в виде более доступного, чем в какой-нибудь Сибири, заграничного дефицита. Во всяком случае, юное поколение в джинсах тут было, скорее, правилом, а не исключением. Но мне здесь понравилось. Я даже пожалел, что свободная вакансия нашлась в Сумах, а не где-нибудь в Белоруссии — здесь, кажется, было тихо, скучно, и никто не кричал о том, что эта республика кормит весь Союз.

Конечно, тут были свои особенности. Вывески на белорусском, следы войны — даже спустя столько лет. Застройка — в основном одно- и двухэтажная, из тяжелого на вид темно-красного кирпича. И разбитые дороги, которые, впрочем, были чисто выметены.

Машину я оставил во в дворе местного отдела КГБ, представился начальнику — молодому капитану, который вырабатывал в этой глуши нужный для переезда в область стаж, — и был передан в надежные руки сержанта по имени Андрей. «Мой» Орехов был парнем немаленьким, но рядом с этим Андреем я чувствовал себя Давидом перед Голиафом — он был чуть ли не на голову выше и значительно шире в плечах, но при этом держался очень скромно, словно боялся причинить кому-то неудобство. Меня он поначалу называл на «вы», а когда я предложил перейти к более неформальному обращению, постоянно сбивался. Но дело своё он знал туго.

* * *

— А что вы хотите найти-то? — спросил Андрей.

Папки, которые собрали для меня в Лепеле, были полны самой разной информацией. Например, там были нераскрытые убийства в окрестностях Лепеля в июле и августе 1947-го — их было ровно два, и ни одно мне не подходило, потому что личность убитых была установлена достоверно, и никто из них не мог быть Иваном Петровым. Этого Петрова и не искал никто — из Лепеля он убыл, в Ромны прибыл, никаких загадок, никаких поводов для расследований. Ну а что в Ромны, а не в родной Пермский край — так это его дело, мало ли как там в дороге всё обернулось. В общем, я склонялся к тому, что наш «лесник» очень качественно спрятал тело убитого, и если его никто не нашел, то и дела никакого заводить не стали.