Секретный пилигрим - ле Карре Джон. Страница 9

Мы поехали туда на скромном маленьком “Остине” Смайли так медленно, что могло показаться, будто он перевозит инвалида, кем, впрочем, он меня теперь и считал. Наступили сумерки. Отражения белых фонарей моста Альберта плыли на нас по речной поверхности, словно огни старинных карет. Бен, в отчаянии думал я, в чем мы провинились? Бен, что они с тобой сделали?

Байуотер-стрит была забита машинами, и мы припарковались на территории конюшен. Поставить машину на стоянку было для Смайли все равно что ввести судно в док, но он справился с этим, и мы пошли пешком. Я вспоминаю, как невероятно трудно было идти с ним рядом, как шел он – вразвалку и размахивая рукой, словно меня рядом и не было. Я вспоминаю, как он весь подобрался, прежде чем отпереть свою собственную дверь, и как насторожился, когда вошел в холл, будто дом таил в себе опасность для него. И теперь я знаю, что так оно и было. В прихожей стояли бутылки с молоком, накопившиеся за несколько дней, а в гостиной – тарелка с недоеденной отбивной с горошком. Безмолвно вращалась вертушка проигрывателя. И не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что его вызвали срочно – надо полагать, это сделал Кадровик вчера вечером, когда Смайли уплетал свою котлету и слушал музыку.

Чтобы принести содовой для нашего виски, он прошел на кухню. Я последовал за ним. В Смайли было нечто такое, что налагало на тебя ответственность за его одиночество. Повсюду стояли открытые консервные банки, а раковина была завалена грязными тарелками. Пока он смешивал виски с содовой, я начал мыть посуду, поэтому, выудив из-за двери кухонное полотенце, он стал вытирать ее и расставлять по местам.

– Вы с Беном были хорошими товарищами, правда? – спросил он.

– Да, у нас в Сэррате было общее жилье.

– То есть кухня, две спальни, ванная?

– Кухни не было.

– И занимались вы с ним тоже вместе?

– В последний год обучения, когда выбираешь себе напарника и учишься с ним работать.

– Выбираешь? Или выбирают за тебя?

– Сначала выбираешь сам, потом они или одобряют, или забодают.

– И после этого вы и оказались вместе друг с другом на горе и на радость?

– В общем, да.

– Весь последний год? Практически полкурса? День и ночь, так? Просто как семейная жизнь?

Я не мог взять в толк, зачем он выдавливает из меня то, о чем должен был знать.

– И вы все делали вместе? – продолжал он. – Извините, но с тех пор, как обучался я, прошло немало времени. Письменные работы, практические занятия, физическая подготовка, общий беспорядок, общее жилье – фактически вся жизнь.

– Мы вместе посещали поточные лекции и занимались физической подготовкой. Так делается всегда. Для начала подбирают ребят приблизительно одного веса и телосложения. (Несмотря на раздражающую тенденциозность его вопросов, у меня возникло непреодолимое желание поговорить с ним.) А все остальное вытекает из этого вполне естественно.

– Вот как?

– Иногда они разделяли нас – скажем, во время спецзанятий или если считали, что один из нас слишком уж полагается на другого. Но до тех пор, пока все идет на равных, они только рады держать нас вместе.

– И вы во всем были впереди, – с одобрением предположил Смайли, взяв очередную мокрую тарелку. – Вы были лучшей парой. Вы и Бен.

– Просто Бен был лучшим студентом, – сказал я. – Любой бы выиграл, будь он рядом.

– Да, конечно. Что ж, все мы знаем подобных людей. А вы знали друг друга перед тем, как пошли работать в Службу?

– Нет. Но шли параллельно. Ходили в одну школу, но в разные здания. Учились в Оксфорде, но в разных колледжах. Оба занимались языками, но все равно ни разу не встретились. Он недолго служил в армии, я – на флоте. Именно Цирк и свел нас вместе.

Взяв изящную чашку китайского фарфора, он с сомнением заглянул в нее, словно хотел найти что-то, что я упустил. – А вы бы отправили Бена в Берлин?

– Конечно, отправил бы. А почему бы нет?

– Объясните.

– У него превосходный немецкий благодаря матери. Это умница. Способный. Люди делают то, чего он от них хочет. Его отец был на этой ужасной войне.

– Как и ваша мать, насколько я помню, – он имел в виду участие моей матери в голландском Сопротивлении. – А чем он занимался – я говорю об отце Бена? – продолжал Смайли, будто на самом деле не знал этого.

– Он расшифровывал немецкие коды, – сказал я, как Бен, с гордостью. – Он был расшифровщиком. Математиком. По-видимому, гениальным. Он помог организовать двойную перекрестную систему против немцев – он перевербовывал агентов, а потом отправлял обратно. По сравнению с этим моя мать была просто мелкой сошкой.

– И на Бена это произвело впечатление?

– А на кого бы не произвело?

– То есть он об этом говорил? – настаивал Смайли. – Часто? Это многое для него значило? У вас было такое ощущение?

– Он только сказал, что ему надо быть достойным отца. Он сказал, что это будет его компенсацией за то, что его мама – немка.

– Господи, – с грустью произнес Смайли. – Бедняга. Так и сказал? Вы не приукрашиваете?

– Конечно, нет! Он сказал, что в Англии с такой биографией, как у него, ему, чтобы прокормиться, нужно крутиться вдвое быстрее, чем кому-либо другому.

Казалось, что Смайли расстроился по-настоящему.

– Господи, – снова сказал он. – Как несправедливо. А как вы думаете, у него есть выдержка?

И снова он заставил меня задуматься. В нашем возрасте мы на самом деле не понимаем, что на что-то может и не хватить сил.

– Для чего? – спросил я.

– Ну, не знаю. Какая выдержка нужна для того, чтобы вдвое быстрее любого другого бегать по Берлину? Да и нервы, думаю, нужны вдвое толще – всегда в напряжении. А выпить больше и не захмелеть? А уж когда имеешь дело с женщинами – там это всегда непросто.

– Я уверен, что у него есть все, что для этого нужно, – преданно сказал я.

Смайли повесил полотенце на согнутый гвоздь, который выглядел как его личный вклад в оборудование кухни. – А вы оба, вы когда-нибудь говорили о политике? – спросил он, пока мы шли с виски в руках в гостиную.

– Никогда.

– Тогда я уверен, что он в здравом рассудке, – сказал он, грустно рассмеявшись, и я засмеялся тоже.

Жилища, как мне всегда кажется с первого взгляда, обладают либо женскими, либо мужскими чертами, и дом Смайли был, без сомнения, женским: с красивыми занавесками, зеркалами в резных рамах – всюду чувствовались умные женские руки. Я размышлял, жил он с кем-нибудь или нет. Мы сели.

– А по какой причине вы могли бы не послать Бена в Берлин? – возобновил он разговор, глядя с доброй улыбкой поверх стакана.

– Ну, только если бы я сам захотел поехать. Каждому хочется попробовать себя на работе в Берлине. Это передний край.

– Он просто исчез, – объяснил Смайли, откидываясь на спинку кресла и, казалось, закрывая глаза. – Мы ничего от вас не скрываем. Я скажу вам, что нам известно. В прошлый четверг он перешел в Восточный Берлин, чтобы встретиться со своим главным агентом по имени Ганс Зайдль – его фотографию можно увидеть в “Нойес Дойчланд”. Бен впервые встречался с ним лично. Важное событие. Начальник Бена в Берлинском отделении – Хэггарти. Вы знаете Хэггарти?

– Нет.

– Слышали о нем?

– Нет.

– Бен никогда о нем не упоминал в разговоре с вами?

– Нет. Я уже говорил. Я никогда не слышал этого имени.

– Извините. Иногда ответ может меняться в зависимости от контекста, если вы поняли, что я имею в виду.

Я не понял.

– Хэггарти – второй человек в отделении после начальника. Этого вы тоже не знали?

– Нет.

– У Бена есть постоянная подружка?

– Нет, насколько мне известно.

– Случайные?

– Стоило нам с ним пойти на танцы, как они сразу же вешались на него со всех сторон.

– А после танцев?

– Он не хвастался. Он вообще не трепач. Если бы и спал с ними, то не сказал бы. Это не такой человек.