48 улик - Оутс Джойс Кэрол. Страница 8
В геометрических – овальных, прямоугольных – формах ее скульптур лишь смутно угадывались человеческие фигуры и черты. Ходишь вокруг таких изваяний высотой около пяти футов, стоящих на постаментах или на полу, смотришь на них, смотришь и ничего не понимаешь, как будто пытаешься разглядеть человеческое лицо в облаках или на глинистой земле. Думаешь: «Зачем я на это смотрю? Что должна увидеть?» И не находишь ответа.
Творения прекрасные, но пресные. Поразительные, но легко забывающиеся. Загадочные, но претенциозные.
Приводящие в бешенство! Хочется взять в руки молоток и раздолбать эти так называемые произведения искусства.
(Правда, скульптуры сестры я никогда не разбивала. Хотя возможность была. Лишь однажды решилась походным ножом оставить несколько царапин на нижней части одной из скульптур, выставленных в колледже Авроры. Думаю, ее дно М. никогда не рассматривала, а если что и заметила, никому об этом не сказала – во всяком случае, я не слышала. И раз или два, когда я была гораздо младше, а М. работала дома, я умышленно измазала грязными руками кипенно-белый овал, похожий на голову.)
Полицейские сделали фотографии с ее скульптур в школе изобразительных искусств. Пусть изучат «криминалисты-искусствоведы», объяснили они нам. Серьезно?! Некоторые из этих снимков разместили на страницах газет и журналов, показали по телевизору. Хотя мы на то разрешения не давали.
М. пришла бы в ужас. Она никогда не позволяла фотографировать свои незаконченные работы. (Хотя как понять, что та или иная скульптура М. – законченное творение? По мне, так они почти все выглядят одинаково.)
Ее ранние работы, включая несколько скульптур, отмеченных наградами, на мой взгляд, мало отличаются от более поздних. М. любила позиционировать себя приверженцем таких течений, как формализм, классицизм, минимализм. Создавала скульптуры, побуждавшие невежд к высказываниям типа «Я тоже так могу!», о чем они заявляли с самодовольной усмешкой.
(А что, разве нет? Я сама частенько, глядя на хваленые творения сестры, тоже думаю, что и я бы смогла, как она, если бы задалась такой целью.)
(Подобная мысль у меня возникает и в отношении представителей так называемого абстрактного экспрессионизма, которыми восхищалась М. Мазню Поллока [10], Ротко [11], де Кунинга. Я, если б захотела, тоже смогла бы нарисовать такое. Для этого не нужно обладать талантом мэнского Леонардо да Винчи – как там его? – Эндрю Уайета [12], кажется.)
Самой известной скульптурой М. признают «Овоид 90», фотографии которой после ее смерти часто размещали в альбомах по искусству. Гладкий серовато-белый камень – то ли гигантское яйцо, то ли надгробие странной формы – с причудливыми бороздками наподобие иероглифов и миниатюрными выпуклостями в виде обрубленных завитков. Громоздкий – четыре фута высотой, пять в обхвате, – но не идеальный овал: в нижней части чуть шире, чем наверху. И очень тяжелый – просто так с места не сдвинешь.
Говорили, что скульптор потратила не менее тысячи часов на создание «Овоида 90». Невосторженный зритель (вроде Дж.) мог бы скептически поинтересоваться: «А зачем?»
Тем не менее к моменту исчезновения М. еще не довела до ума свой «Овоид 90».
(Хотя кто бы мог утверждать, что эта сферическая фигура не завершена?! Но я этого не говорила.)
Мы с отцом «Овоид 90» подарили колледжу Авроры. После соответствующей церемонии с участием президента колледжа, декана школы изобразительных искусств и самого папы, на которой он, седовласый, красивый, хоть и сгорбившийся от горя, стоял как величественное изваяние, скульптуру собирались установить на вершине живописного холма за библиотекой.
Унылый Овоид, называла я это творение сестры. Конечно же, про себя.
(Когда мы с М. были девчонками, кое-кто из наших родственников, любивших посплетничать, нередко восклицал: «Бедная Джорджина! Как же, наверное, она завидует Маргарите!» Но я всем им утерла носы, решительно отказавшись завидовать кому бы то ни было.)
Так называемые «рабочие материалы» – расчеты, эскизы, записи и так далее, изъятые из мастерской М, – нам с отцом вернули в конце весеннего семестра 1991 года в колледже Авроры. К этому времени следователи, в том числе эксперты-криминалисты, вдоль и поперек изучили эти бумаги, но не вынесли из них «никакого заключения», как, впрочем, и из всего остального.
Особенно если учесть, что эти идиоты не знали, исчезло ли что-нибудь из бумаг М. А откуда им было это знать?
Например: если бы среди вещей М. был какой-нибудь журнал записей художника, что-то вроде личного дневника или ежедневника, естественно, я сразу забрала бы эту тетрадь, как только ее увидела – днем 12 апреля 1991 года. Секреты моей сестры не для чужих глаз.
Глава 12
Мисс Фулмер, вы знаете кого-то, кто желал бы зла вашей сестре? Есть ли у вашей сестры враги? Можете сказать, с кем из мужчин она встречалась?
Нет, нет и еще раз нет.
Яростное, категоричное нет.
Глава 13
(Сестра, конечно же, не пытается отвести подозрения от себя. Она не назвала нам ни одного имени.)
Глава 14
Зависть.
Нет мести без зависти. Зависть – это как вспыхнувшая спичка.
Самая загадочная из эмоций. Самая постыдная из эмоций.
О моем характере можно точно сказать одно: я не подвержена таким эмоциям, как зависть, ревность, злоба, мстительность. Я презираю слабость в людях и прежде всего в самой себе.
Все мужчины, любившие М., хотели ею «обладать».
(Я взяла это слово в кавычки, чтобы подчеркнуть: да, я считаю, что это дурацкое слово. Я считаю, что это глупое желание. Но понимаю, что стремление «обладать» присуще многим мужчинам, околдованным женщиной, которая ускользнула от них.)
Не то чтобы М. много рассказывала мне о своей личной жизни. Свою личную жизнь она оберегала как сокровище – не посвящала в нее незрелую младшую сестру.
Но я знала про некоего У., который, ища М., приходил к нам домой. Были еще Д., И., Т. С этими мужчинами я знакома не была, но слышала о них. Потом объявились и другие.
Мужчины, с которыми М., возможно, имела отношения. Возможно, сексуального характера. В Итаке, в Нью-Йорке, даже в Авроре – в тот или иной период времени.
Я не стану называть эти имена. Не опущусь до повторения пошлых грязных сплетен.
В сущности, я не знала имен – полных имен – этих мужчин, за одним лишь исключением. Другие наши родственники (кузины и кузены), а также друзья сестры, живущие кто где, и бывшие одноклассники, которые не стеснялись посплетничать под тем предлогом, что оказывают помощь следствию, перечисляли имена «мужчин в жизни М.», а те потом должным образом подвергались допросу как «возможные фигуранты дела».
Называние имен доставляет злорадное удовольствие. Как же легко усложнить жизнь человеку или даже разрушить ее, назвав его фамилию полицейским, расследующим исчезновение молодой женщины.
Месть М. за то, что волновала мужское воображение, пробуждала интерес к себе, пробуждала желание. И месть «возможным фигурантам» за то, что имели такое желание.
Со временем в деле добавится множество новых имен. Следствие будет двигаться не в глубину, а приобретать (безрезультатно) все более широкий охват. Ведь полицейское расследование «нераскрытого» преступления не ограничено какими-то рамками и теоретически может длиться вечно.
Как те безнадежно истоптанные тропы в лесу, испещренные следами незнакомых людей и отпечатками оленьих копыт – клубок «нитей», ведущих в никуда.
Если следствие по делу «все еще ведется» – «подвисло», – значит, пощады не жди: под подозрением находятся все, кто так или иначе был связан с потерпевшей.