Шпион, выйди вон - ле Карре Джон. Страница 11

Господи, как описать это чутье? Ну вот, например, некоторые люди способны ощущать воду под землей".

Он, казалось, ожидал сострадания, и Смайли сказал: «Я понимаю» – и дернул себя за мочку уха.

Увидев такую странную реакцию на свои слова, Tapp молчал дольше обычного.

– Первое, что я сделал следующим утром, – это отменил свой вылет и переехал в другой отель, – произнес он наконец.

Внезапно Смайли широко открыл глаза:

– Что ты передал в Лондон?

– Ничего.

– Почему?

– Потому что он хоть и дурак, но хитрый, – вставил Гиллем, – Наверное, я боялся, что мистер Гиллем скажет: "Возвращайся домой.

Tapp", – Он бросил на Гиллема многозначительный взгляд, но не удостоился ответного. Видите ли, как-то раз, еще будучи сопляком, я ошибся и попался в ловушку.

– Он как идиот вляпался в историю с польской девкой, – сказал Гиллем. – Тогда он тоже почувствовал щедрость ее души.

– Я знал, что Ирина не приманка, но как я мог рассчитывать, что мистер Гиллем поверит мне? Никоим образом.

– Вы сообщили Тесинджеру?

– Черт побери, конечно нет.

– Как же ты объяснил Лондону, что отложил свой полет?

– Я должен был лететь в четверг. Я посчитал,что дома меня никто не хватится до вторника. Особенно после того, как оказалось, что Борис яйца выеденного не стоит.

– Он не дал никакого объяснения, и административно-хозяйственный отдел с понедельника начал считать его находящимся в самовольной отлучке, – пояснил Гиллем. – Он нарушил все писаные правила. А также некоторые неписаные. К середине недели даже Билл Хейдон забил во все колокола. И я был вынужден все это выслушивать, – добавил он едко.

Как бы то ни было, Tapp и Ирина встретились на следующий вечер. А через день они встретились опять. Первое свидание состоялось в кафе, и оно не заладилось. Они слишком заботились о том, чтобы их не увидели, потому что Ирина была напугана до смерти, не столько из-за своего мужа, сколько из-за охранников, приставленных к делегации, горилл, как называл их Tapp. Женщина вся дрожала и отказалась от выпивки. Во второй вечер Tapp продолжал ухаживать за ней, рассчитывал на проявления душевной щедрости. Они сели в трамвай до Виктория-Пик, затесавшись между двумя раскрашенными американскими матронами в белых носках. На третий день Рикки взял напрокат автомобиль и повез ее вокруг Новых территорий, пока она вдруг не начала дергаться из-за близости китайской границы, так что они вынуждены были повернуть к пристани.

Но как бы то ни было, ей эта поездка понравилась, она то и дело восхищалась опрятной красотой всех этих рыбных прудиков и рисовых плантаций. Tapp тоже остался доволен поездкой, потому что они оба удостоверились, что за ними не следят. Но Ирина, как он выразился, так и не раскололась.

– А теперь я вам расскажу чертовски странную вещь. В самом начале я из кожи вон лез, изображая Томаса-австралийца. Я навешал ей много лапши об овечьей ферме неподалеку от Аделаиды и большом особняке со стеклянным фасадом и светящейся надписью «Томас», что стоит на главной улице. Она мне не поверила. Она кивала, дурачилась, ждала, пока я закончу очередной пассаж, затем говорила: ,Да, Томас", «Нет, Томас» – и переводила разговор на другую тему.

На четвертый вечер он повез ее на холмы, возвышающиеся над северным побережьем, и Ирина призналась Тарру, что она влюбилась в него, и что она работает на Московский Центр, и ее муж тоже, и что она знает: Tapp такой же фермер, как она – торговец. Женщина определила это по его настороженности и по тому, как он умеет слушать глазами.

– Она решила, что я – полковник английской разведки, – выпалил Tapp без тени улыбки. – Она то плакала, то через минуту смеялась и, по-моему, была близка к тому, чтобы двинуться окончательно. То она вела себя как чокнутая героиня дешевого романа, то как красивый, резвящийся, неиспорченный ребенок.

Англичане были ее любимой нацией.

«Джентльмены», – все повторяла она. Я принес ей бутылку водки, и она выпила половину за полминуты. Ура, за английских джентльменов. Борис был ведущим, а Ирина его дублером. Это их совместная работа, а в один прекрасный день она будет разговаривать с Перси Аллелайном и расскажет ему о себе большой секрет. Борис «пас» гонконгских бизнесменов и попутно работал «почтовым ящиком» для местной советской резидентуры. Ирина была его связной, изготавливала микроснимки, зашифровывала донесения и «выстреливала» радиограммы в «спрессованном» режиме за доли секунды, чтобы исключить подслушивание. Все как в романе, понимаете? Два ночных клуба были местом свиданий и запасным пунктом для связников. Но на самом деле Борису больше нравилось пить, волочиться за танцовщицами и впадать в депрессии, и еще уходить гулять часов на пять, потому что он не мог долго оставаться в комнате со своей женой. Все, что оставалось Ирине, это торчать дома, плакать или надираться вдрызг и фантазировать, как она сидит вместе с Перси у камина и рассказывает все, что знает. Я дал ей выговориться там, на верху холма, в машине. Я даже старался не двигаться, чтобы не перебивать ее. Мы смотрели, как сумерки опускаются на гавань, и восходит чудная луна, и крестьяне снуют мимо со своими длинными шестами и керосиновыми лампами. Для полной идиллии не хватало только Хамфри Богарта в смокинге. Я придерживал ногой бутылку с водкой и не двигал ни единым мускулом. Правда, мистер Смайли, честное слово! – воскликнул он с беззащитностью человека, который страстно хочет, чтобы ему поверили. Но глаза Смайли оставались закрытыми, он был глух ко всем мольбам.

– Она разошлась не на шутку, – объяснил Tapp, как будто это произошло вдруг и он не имел к этому никакого отношения. – Она рассказала мне историю всей своей жизни, от рождения до встречи с полковником Томасом, то бишь со мной.

Мама, папа, юношеские увлечения, вербовка, обучение, дурацкое полузамужество – все. Как она сошлась с Борисом во время учебы и с тех самых пор они не расставались: одна из великих нерушимых связей. Она назвала мне свое настоящее имя, свой оперативный псевдоним и все имена, под которыми ее отправляли в поездки; затем вытащила свою сумочку и, как фокусник, стала показывать мне свой «магический набор»; авторучку с тайником, кодовую таблицу внутри, скрытую микрофотокамеру, все, что было нужно для разведывательной работы. «Подожди, пусть все это увидит Перси», – сказал я ей, будто подыгрывая. Это все было серийным хламом, заметьте, ничего примечательного, хотя материал довольно качественный. В довершение ко всему она начинает выкладывать мне все о советской агентурной сети в Гонконге: агенты, явки, «почтовые ящики» – все. Я чуть с ума не спятил, запоминая это.

– Так ты таки спятил, – бросил Гиллем.

Да, согласился Tapp, почти спятил. Он знал, что она говорит не всю правду, но знал и то, что правда трудно давалась девушке, которая с юных лет стала шпионкой, и для новичка у нес явно получалось неплохо.

– Я вроде бы стал ей даже сочувствовать, – сказал он при очередной вспышке притворной откровенности. – Я почувствовал, что мы понимаем друг друга с полуслова и нам ничего не мешает.

– Ну, ясно, – вставил Лейкон одно из своих редких замечаний. Он был очень бледен, но то ли охвативший его гнев, то ли серый свет дальнего утра, вползающий через жалюзи, производил этот эффект, различить было трудно.

Глава 7

Итак, я оказался в дурацкой ситуации. Я встречался с ней на следующий день и через день и подумал, что если она еще не окончательно шизанулась, то до этого совсем недалеко. То говорит о том, что Перси поручит ей самую ответственную работу в Цирке под руководством полковника Томаса, и спорит со мной до хрипоты на предмет того, присвоят ей лейтенанта или майора. То через минуту заявляет, что никогда не будет больше ни на кого работать, а будет выращивать цветы и трахаться без передышки на сеновале с Томасом. А еще у нее был бзик на почве монашества: баптистские монахини, мол, непременно очистят ее душу. Я чуть не сдох. Кто, черт их дери, когда-нибудь что-нибудь слышал о баптистских монахинях, спрашиваю я ее? Не имеет значения, говорит она. Баптисты лучше всех, ее мать была крестьянкой, уж она-то знает. Это будет вторая величайшая тайна, которую она мне поведает. «А первая-то какая?» – спросил я. Будто и не слышит. Только знай себе повторяет: мы в смертельной опасности, с большей мне еще и сталкиваться не приходилось, для нас нет никакой надежды, если только она не переговорит с братцем Перси.