Берсерк: Против всех (СИ) - Кошкин Дмитрий. Страница 19
Вы знали, что у обычных домашних кур на самом деле два желудка? Один основной, где происходит переваривание пищи примерно, как у нас с вами. А второй находится чуть выше и представляет собой скорее мышечный орган. Куры заглатывают мелкие камушки, и с их помощью этот мышечный желудок перетирает различные твердые компоненты, как, например, те же зерна.
Не знаю, насколько Молох был родственен земным петухам, но что-то общее у них было. Например, то, что целиком попав в его бездонную пасть, я не просто проследовал по пищеводу. Сначала я ощутил, как тысячи мелких, но очень острых отростков начинают перемалывать моё тело. Видимо, монстру доставляло особое удовольствие прогладывать еще живую добычу, наслаждаясь её мучениями. Потому что сначала я ощутил, как с меня по клочкам сдирают кожу. Помните, я говорил, что не боюсь боли? Забудьте. Боли я перестал бояться лишь после этого дня. Потому что ощущения того, как твою плоть буквально перемалывают в мясорубке, нельзя описать никакими словами.
Следом я перестал чувствовать ноги, так как они первыми угодили в пасть. Лишь левая рука торчала где-то снаружи, пока меня кромсали живьем.
Однако, когда я уже в который раз смирился с неминуемой гибелью, смерть снова отказалась принимать меня в свои объятия. Я совершенно забыл, что [Зелье великого кровевосполнения] всё еще действовало. И я бы расцеловал руки того мастера Вертляка за его работу, потому что моя кровь всё никак не заканчивалась, полностью ломая основные законы физики. И была она по-прежнему кислотной.
Настолько кислотной, что вскоре этот мышечный желудок превратился в вязкую субстанцию, а я начал проваливаться дальше по пищеварительному тракту. Но переваривал уже не он меня, а я его.
Я плохо понимал, что вообще происходит, так как даже свои конечности я уже не чувствовал. А хотя нет! Кажется, левая рука еще дёргалась и отзывалась тупой болью. Как говорила одна бабка по телевизору нулевых: «Болит нога, болит рука? Отлично! Значит, вы ещё поживёте!»
И не смотря ни на что, я был жив. Через какое-то время я ощутил себя лежащим на земле. Ног не было. Правой руки тоже. Туловище скорее походило на какой-то свежеразделанный шмоток мяса, но голова всё еще была на нем.
Я открыл один чудом уцелевший глаз. Хотя нет. Не открыл. Просто век тоже уже не было. Но в поле моего зрения проглядывался тусклый люминесцентный свет. Это был [Алтарь возрождения].
Со сдавленным хрипом боли я попытался согнуть уцелевшую руку и ощутил, как острые камни царапают оголенные мышцы. Но я смог сдвинуться с места. Сил почти не оставалось, и я хотел было всё-таки сдаться. Но перед глазами появился образ Ти. Я не мог просто так умереть, не узнав причину её ненависти. Затем были пренебрежительные лица наставников, и особенно четко воображение воспроизвело лицо наставницы Аурелии. Как же мне хотелось разбить кулаком эту надменную рожу. Зена, Твибо, Маркал. Все они появлялись передо мной каждый раз, когда моя рука сгибалась, перемещая моё туловище вперед. К возможному шансу на спасение.
«Ну, нет, суки. Мы еще встретимся», — прорычал бы я через зубы, если бы мог. Потому что, судя по всему, моя нижняя челюсть где-то потерялась, и язык сейчас просто волочился по земле.
Но пока что всё, что я мог, это ползти. Ползти к заветному свету. И я сделал это. Я протянул руку к светящимся щупальцам, и они отозвались на мои немые мольбы о помощи.
Отростки удлинились и полностью обвили сначала мою истерзанную конечность, а затем подхватили всё тело, уволакивая его на алтарь и погружая меня в целебное забытье.
* * *
— Здравствуй, солнце моё! — Бросилась мне на шею Ти, посреди железнодорожного вокзала.
Или её звали не так? Я не мог вспомнить.
— Как доехала? — улыбнулся я и вручил ей небольшой букет её любимых гербер.
Она любила цветы и особенно что-то похожее на ромашки. Она любила кофе с пенкой, молочный шоколад и зеленый цвет. А я любил её широкую открытую улыбку.
Было очень раннее утро, когда еще не ходили автобусы. А еще была зима, поэтому мы еще полчаса стояли на мосту и завороженно смотрели, как крупные льдины плывут внизу по реке, и совсем не торопились домой.
— Ты подкрасилась? — спросил я, завороженно глядя на то, как её волосы колышутся на ветру.
— Нет. С чего бы это? — удивленно ответила она и усмехнулась.
Но мне казалось, что её волосы стали темнее. Или это свет фонарей так падал, меняя восприятие?
Мы еще некоторое время гуляли по утреннему безлюдному городу, и я еще даже не осознавал, что этот момент останется в моей памяти, как один из самых счастливых в жизни. Но всему приходит конец. Особенно счастью.
— Ты чего? — недоуменно спросил я, когда мы почти пришли к дому.
Она застыла столбом посреди темной улицы и уставилась куда-то вдаль.
— Эй, — тронул я её за плечо, и она резко повернулась ко мне.
В её глазах я не увидел зрачков. Две каменные льдины смотрели на меня из провалов глаз, а её голосовые связки издали нечеловеческий низкий утробный звук:
'Тропою тьмы из бездны ада,
Ведомый гневом он придет.
И ярость станет вам наградой.
И мир пред ним падет'.
* * *
Тяжелый вдох. Самый тяжелый вдох в моей жизни. Легкие как будто спались, и потребовалось потратить немало сил на то, чтобы разлепить слипшиеся альвеолы. Я закашлялся и перевернулся на бок, изрыгая из себя какую-то мерзкую скользкую массу. В глазах всё опять плыло, но это было не особо важно. Потому что видел я в этой темноте всё еще плохо. Я обессиленно упал с алтаря. Сил почти не было, и я подогнул ноги под живот, сворачиваясь калачиком. Стоп! Ноги? У меня снова были ноги!
Прислушавшись к ощущениям, я понял, что и руки были тоже все на месте. А тело больше не пронзает боль он каждого шороха, потому что кожа также вернулась на свое место. Я ощупал себя и был крайне удивлен. Всё тело было в целости, и я даже смог подвигать челюстью и проговорить пару слов. Обернувшись на алтарь, я обнаружил, что сияющих щупалец больше нет. Видимо, исцеляющий объект был одноразовым и предназначен для кого-то, кто сможет кое-как выжить после боя с Молохом.
Однако радовался я не долго. Всмотревшись в окружающую тьму, я вновь задался вопросом, что же делать дальше?
Шатаясь и едва не падая, я пару раз шаркнул ногами и случайно пнул что-то легкое. Не камень, не кость. Предмет прочертил по земле пару метров и остановился. Заинтересовавшись, я подошел к тому месту и поводил по земле руками, нащупав искомое.
— Не может быть! — прошептал я и поднял свою пачку сигарет.
Как они здесь оказались? Возможно, Игос незаметно сунул мне их в карман? Лучше бы он сунул мне с собой сухпаек, потому что есть хотелось до одури.
Я присел на край алтаря и нащупал в картонной коробочке зажигалку. Наверное, не зря «крикет» столько стоит. Потому что все беды оказались ему ни по чем. Мглу рассеял одинокий огонек зажигалки, и я взглянул на свои запасы:
— Шесть, — подытожил я и зажег сигарету.
Пусть это был яд, но сейчас он был как нельзя кстати. Руки всё еще дрожали после пережитого, а разум содрогался от воспоминаний о боли.
— Неплохое начало! — тут как тут напомнила о себе шиза.
— В плане?
— Ты только очутился в бездне, а уже смог завалить легендарного босса.
— Просто повезло, что он имеет привычку совать в рот всякую дрянь без разбору.
— Ну да. Ты та еще дрянь. Кстати, а чего ты сидишь? У легендарного монстра должно быть что-то интересное. Как минимум, до фига эссенции.
Я встрепенулся. И то верно. Не время прохлаждаться. Нужно искать выход. И зря я пинал на Игоса. Сухпайком бы я себе сейчас путь не осветил, а вот зажигалка пришлась как раз кстати.
Всё еще шатаясь, я подошел к той куче дерьма, которую сейчас представлял из себя Молох. Большая его часть растворилась и растеклась вокруг отвратительной биомассой, но вот его мечи остались целы.