Боярышня Дуняша 2 (СИ) - Меллер Юлия Викторовна. Страница 48
До ран отцова приятеля на шее и руке Дуня не добралась. Милослава, видя состояние дочери, сама их обработала и перевязала. Дуня еле слышно успела пробормотать последние указания:
— Теперь ему лежать в гипсе и ждать срастания костей. А как они срастутся… не знаю. Если я упустила какой-то осколок, то всё будет плохо. Если неправильно сложила кость, то Афанасий станет калекой. Если…
— Хватит! — оборвала её мать.
— Хватит, — одновременно с Милославой, рявкнул вошедший Вячеслав. — Афонька уже дважды мёртв. Первый раз в лесу. Мы чудом его нашли, и если бы не запах яблок, привлекший лошадей, то уже сейчас мой товарищ был бы мёртв. А второй раз спасли сейчас. Я нигде не видел, чтобы так лечили и оборачивали в гипс сломанные ноги, и все знают, что редкая удача, если можно потом будет ходить без хромоты. А ты тут наговариваешь на себя не бог весть чего!
Дуня благодарно кивнула и, поддерживаемая Машиной наставницей, побрела к сестре и брату. Ванюшка уже спал, а вот Маша ждала её.
— Ну как?
— А, — выдохнула Дуня и повалилась на кровать, позволяя Маше позаботиться о себе.
Отдаться в заботливые ручки сестры было чертовски приятно. А та ещё ласково ворковала над ней, и Дуня не заметила, как расслабилась и уснула.
О своём пациенте она вспомнила только на следующий день после позднего завтрака и поняла, что нет у неё призвания быть лекарем. Отругав себя за забывчивость и жестокосердность, она побежала проведать Афанасия.
К её ужасу, он чувствовал себя плохо, и утренняя расслабленность слетела с Дуни. Началась борьба за его жизнь. Три дня она поила его разными травами, боясь снять гипс и посмотреть, что там. С другими ранами всё было в порядке, оставалось грешить на ноги. Видно, что-то там она не углядела и из-за этого Афанасий горит! Из-за неуверенности в себе Дуня даже не подумала, что мужчина мог переохладиться или его организм так отреагировал на всё произошедшее с ним.
И когда утихла метель, а торговые караваны проторили дорогу, отец сказал, что надо ехать дальше. Все понимали, что задержка стоила денег, которых нет. Теперь надо было решать, везти с собой Афанасия или оставлять.
С тяжелым сердцем заходил Вячеслав к товарищу. За ним оставили отдельную комнатку, чтобы без чужих глаз ухаживать за ним, как велела Дуняшка. И как же рад был Вячеслав, увидев настороженный взгляд Афанасия.
— Друже, где мы? — прохрипел он.
Вячеслав сразу подал воды и заорал:
— Афонька! Очнулся! А мы уж думали… Радость-то какая!
Лицо Афанасия расслабилось, и он усмехнулся в ответ:
— Видно, не по душе я пришёлся на том свете, — пошутил он. — Не приняли меня. Иди, говорят, греши дальше!
— Всё так же остёр на язык! — засмеялся Вячеслав.
— Так где мы? Понимаю, что на постоялом дворе, но как далеко от Москвы?
— А ты не помнишь, где мы тебя нашли? Так поблизости и остались. Метель всем велела по домам сидеть. Вот и сидим.
— Ясно. Слушай, а ты куда ехал? В Москву или из неё родимой?
— Я с семьей во Псков.
— Жаль. Мне бы в Москву, да побыстрее.
— Со мной вряд ли, а один ты не ездок. Ноги-то у тебя сломаны.
Афанасий помрачнел и постучал костяшками пальцев по гипсу.
— Помню я, как мне их ломали. А как заворачивали вот в это не помню. Зачем это?
— Так дочка моя… хм, ну… ближняя моей боярыни лечила тебя. Гипс же… Что я могу сказать… вроде так теперь делают при переломах, чтобы кость никуда не сместилась.
— Передай мою благодарность… ближней твоей боярыне. Не забуду добра.
— Так сам передашь! Она сюда сама вскоре прискачет… тьфу ты, ближняя, говорю придёт, поспрашивает тебя о здоровье, наставленья даст. Ты это… только не смейся над ней, а то из шалости подшутит над тобой, — совсем запутался Вячеслав и смутившись, видя недоуменное лицо товарища, буркнул: — Увидишь её, сам поймешь.
Оба мужчины помолчали.
— Расскажешь, что тем душегубам от тебя надо было? — тихо спросил Доронин.
В горнице по соседству, прилипшая ухом к стене Дуня недовольно поджала губы. Вот чего отец на шепот перешёл? Не разобрать!
Мама погрозила ей кулаком, а Маша сделала большие глаза<strong>: </strong>но кто виноват, что тут слышимость, как в театре?
Все эти дни они вынуждены были слушать стоны Афанасия, а сейчас невольно подслушивали. Поначалу все обрадовались, осознав, что княжий посланник пришёл в себя, а потом неловко стало признаваться, что через перегородку всё слышно, да и любопытно стало.
Совсем притихли и старательнее прислушались. Хорошо ещё, что Светланка повела Ванюшку во двор проведать дядьку и коняшек.
— То тайна великая есть, — торжественно ответил Афанасий и боярыня с девочками перестали даже дышать, чтобы ничего не пропустить, но дождались только длительной паузы.
— Ну-ну, храни свою тайну. Только знай, что тебя в Кремле считают перебежчиком. Ну ладно, я рад, что выжил, а нам надо ехать, — чуть обижено произнёс Вячеслав и стало слышно, как он выходит.
— Славка, погоди! — остановил его Афанасий.
— Чего?
— Не держи обиды… не моя тайна. Я сам всего не знаю, а чуть головы не лишился.
— Вот то-то и оно, что найдут тебя те, кто посылал по твоему следу убийц и доделают чёрное дело, а тайна с тобой умрёт или расскажешь всё своему врагу, когда пытать будут.
— Твоя правда, будут искать. Надо мне в Москву ехать, к князю.
— Коней твоих сохранили. Езжай.
— А это как? — Афанасий показал на ноги.
— Через три седмицы снимать.
— А раньше никак?
— Да хоть сейчас! Только со сломанными ногами ты даже до двери не дойдешь.
Дуня согласно кивнула и мысленно добавила, что боярин замучается её гипс снимать. Там всё так надежно, что она сама не знает, как потом всё это снимет.
— Славка, ты пойми, важная весть у меня! — принялся уговаривать Афанасий. — Мне к князю надо.
— Я в дороге две седмицы вместе с семьей, и ты думаешь, что сейчас разверну всех и скажу, что мы едем обратно? Впервые за десять лет выехал с семьей по важным делам, и для меня ничего важнее этого нет.
— Да погоди ты! Выслушай хотя бы! — воззвал товарищ. — Только никому! — предупредил он. — Крест на том поцелуешь!
— Афоня. Ты дурак? Я тебя с бояричем Волком на пару три дня мою. Твой мешочек с золотым песком мы сразу прибрали. Сейчас принесу его.
Дуня посмотрела на мать и всем своим видом показала, что жуть как интересно. Милослава согласно кивнула, а Маша принялась грызть ногти. Они услышали, как отец вышел, но вскоре вновь послышались шаги, и к Афанасию зашел не только Вячеслав, а ещё Семён. Какое-то время все пыхтели, дальше пошло крестоцелование и уверение, что в случае гибели Афанасия тайну раскроют князю.
И наконец, разговор пошёл по существу. Теперь уже Милослава с Машей тоже прижались к стене, чтобы быть в курсе мужских дел.
— Михайло Носиков из житьих людей Новгорода. Честный муж и зело учёный, — начал рассказ Афанасий. — Я с ним сошёлся, когда передавал грамотки от нашего князя тысяцкому Несину. Слово за слово, и мы подружились с Михайло. Потом на меня оговор был и посадили в поруб. Михайло поддерживал меня, Несин же… дрянь человек. Отвернулся он от князя. Михайло же обещал весточку в Москву послать, что меня в порубе держат.
— Не было вестей. Князь сам посылал человека в Новгород поспрашивать тебя там, но ты как сквозь землю провалился.
— Теперь уж знаю, что Михайловы послания перехватывали, — вздохнул Афанасий. — Он со мной подружился, надеясь через меня найти защиту у нашего князя, да недруги его догадливые оказались. Меня по надуманному оговору задержали, а его в осаду взяли.
— Ничего не понимаю.
— А вот причина всему, — Афанасий потряс мешочком. — Всё из-за него, проклятого! Нет больше Михайло, его жёнки и детишек, как и всех его людей. Ночью всех порезали, а когда опомнились, что не с кого тайну спрашивать, было поздно.
Вячеслав посмотрел на мешочек, а его товарищ продолжил рассказ:
— Михайло кого-то подкупил и тайком вывел меня из узилища. Ему надо было, ещё когда я в порубе сидел, всё мне рассказать и из города выпроводить, раз уж получилось освободить. А он меня в дом привёл и только там поведал, зачем дружбу со мной свёл и что я должен был передать князю. Но пока мы с ним говорили, гнилой человишка из его окружения доложил о нас его недругам. Той же ночью на двор напали лихие люди. Я выжил потому, что Михайло думал на рассвете вывезти меня из города, а пока спрятал в укрытии возле псовой будки.